– Это ваше дело, – сказала София безразличным тоном. – Вы совершенно ошибаетесь относительно моих чувств. Господин Барадье меня больше вовсе не занимает, я не имею ни малейшего желания возобновлять с ним знакомство. Следовательно, вы попросту рискуете, и притом совершенно напрасно, получить от него удар шпагой, а это весьма легко может произойти, и исключительно потому, что вы упорно пытаетесь добиться успеха в таком деле, которое в корне испорчено… Я говорю вам: бросьте его! Мы хлопочем впустую, кончится тем, что на нас нагрянет полиция, а вы знаете, что наши друзья не любят дипломатических осложнений. Займемся лучше английскими подрядами… Там верный выигрыш, без всякого риска. Если мы сообщим надежные сведения, которые дадут возможность установить факт мошенничества при исполнении подрядов, то наша репутация здесь будет установлена надолго… Поверьте мне, бросьте вы заниматься этим порохом, раз и навсегда!..
Ганс ничего не ответил. По-видимому, он размышлял, потом с притворным добродушием сказал:
– В самом деле, вы, может быть, правы. Во всяком случае, без вас мы ничего не можем сделать, и раз вы не хотите оказать нам нужную услугу, остается одно – последовать вашему совету и выпустить из рук добычу.
У Лихтенбаха вырвался вздох облегчения, но он ничем не обнаружил своего удовольствия: ему показалось, что Ганс, так внезапно согласившись с мнением баронессы, о многом умалчивает. Он решил выяснить мысли своего опасного соучастника и потому признал за лучшее надеть маску притворства.
– Так не будем больше говорить об этом… Придется мне, видимо, поплатиться своим карманом… А как жалко, что нет возможности добиться секрета производства. Тут можно сильно нажиться… Эх!..
Ганс прикусил губу и ничего не сказал. Агостини с любезным видом обратился к Лихтенбаху:
– Ну а как же с моей женитьбой?
– Да то же, что и со всем этим делом, – ничего. Одно зависело от другого. Красавчик мой, у моей дочери теперь нет приданого. Я соглашался принять вас в семью как довесок к пороху Тремона… А теперь на кой вы мне черт?
– А, так вот как вы поступаете со мной? Ну я заставлю вас раскаяться в этом…
– Да ведь я могу выдворить вас из Франции в двадцать четыре часа… Слышите?
– Однако, – вмешался Ганс, – этот проклятый порох представляет собой невероятно взрывное вещество! Он поселяет раздор даже между нами. И если так будет продолжаться, то мы все перессоримся. Ну, хватит уже, если красота отказалась вступить в союз с силой, то остается только смириться и поставить крест на всем.
– Пойдемте домой, – предложил Лихтенбах, – уже поздно.
– Мы вас проводим до заставы, господин денежный мешок, а то, пожалуй, с вами еще что-нибудь случится: в этом квартале по ночам не совсем безопасно. Прощайте, София, до скорого свидания!
– Прощайте…
Она томно протянула белую ручку, к которой калека прикоснулся своей железной рукой, неизменно затянутой в перчатку.
– А мне остаться, София? – спросил любезным тоном Агостини: ему очень хотелось помириться со своей подругой, которая была ему еще нужна.
– Нет, мой милый, – решительно сказала баронесса. – У меня из-за вас расходились нервы. Я не смогла бы вынести вашего присутствия… Спокойной ночи!
Она позвонила. Вошла Милона.
– Посвети этим господам, Мило.
Они молчаливо вышли. Милона проводила их с круглым фонарем в руке, от которого ложились полосы света вдоль аллеи, что вела к маленькой двери, замаскированной плющом. Они пошли по проспекту Мало вдоль рва, окружавшего Булонский лес. Никто из них не проронил ни слова, как будто что-то обдумывая. Вдруг Ганс остановился и сказал глухим голосом:
– София не желает больше иметь с нами дело! Но напрасно она думает, что все произойдет так, как она хочет. Я сделал вид, будто уступаю ей, чтобы искуснее обмануть ее. И если вы мне доверяете, то мы вот что сделаем: Чезаро напишет, изменив почерк, записку молодому Марселю Барадье, назначив ему свидание вечером, около шести часов, на бульваре Мало. Я уже буду там в сопровождении надежных людей. Уж я сумею заманить его в западню, а раз он туда попадет, София вынуждена будет действовать, пусть и против воли. Как видите, это тот же самый план, который я вам только что излагал и который она отвергла. Разница лишь в том, что я хочу обойтись на этот раз без ее согласия.
– А если Барадье не придет? – спросил Чезаро.
– Ну, не придет, так не придет. Но вы, кажется, знаете баронессу. Можете ли вы предположить, чтобы кто-нибудь отказался прийти к ней на любовное свидание? Этот мальчишка прибежит сюда сломя голову! А когда он будет в наших руках…
– Что же вы сделаете? – спросил Лихтенбах дрожащим голосом.
– Ну, это наше дело. Но положитесь на нас, мы сумеем развязать язык молодому красавчику!
– Опять насилие?
– О, такие меры, против которых ему не устоять.
– А если он затем донесет на вас?
– Лишь бы он сначала заговорил как следует, а потом пусть дерет глотку.
Лихтенбах содрогнулся: он почувствовал, что Ганс задумал убить Марселя Барадье и что он преследовал лишь одну цель – овладеть секретом и отомстить за то, что был искалечен.
– Так знайте, – ответил он, – что я вам больше не товарищ… С настоящего момента я отказываюсь от участия в этом деле… Я даже не хочу знать, каких вы достигнете результатов. Мне кажется, вы лишились разума.
– Да разве вы думаете, что мы когда-нибудь рассчитывали на вас? – заметил насмешливо Чезаро. – Нам нужны были только ваши деньги. Мы смотрели на вас как на курицу, которая несла нам золотые яйца. А раз вы не хотите снабжать нас деньгами, то и убирайтесь к черту!
– Не хитрите с нами, Лихтенбах, – сказал Ганс. – Вы ведь прекрасно знаете, что если наша попытка увенчается успехом, то патент Дальджетти резко возрастет в цене. Следовательно, вы получите немалую прибыль. Ваше заявление лишний раз доказывает, что вы лицемер. Вы уходите от ответственности и оставляете на свою долю лишь выгоду. Нет, старый дружище, мы не будем с вами торговаться.
Они дошли до того места, где стояла карета Лихтенбаха. Агостини открыл дверцы с любезным видом:
– Ну, не сердитесь на нас, господин принц. Желаю вам приятных сновидений.
Лихтенбах сел в карету, и лошади тронулись. Проезжая по авеню Великой Армии, банкир размышлял: "Мое положение стало крайне опасным. Если я позволю Гансу осуществить свои намерения, то могу быть очень серьезно скомпрометирован: Барадье тотчас привлекут меня к ответственности. Если я решусь расстроить планы Ганса, то он, узнав об этом, немедленно донесет на меня, и это еще самое лучшее, что я могу ожидать от него. О, будь проклят день, когда я связался с этими людьми! Но разве можно было предвидеть, что они прибегнут к столь опасным средствам… От баронессы я не слыхал даже намека на что-либо подобное, да и сама она была против таких методов… Ах, из этого положения, пожалуй, не выпутаешься! Что, если я предупрежу Софию? Но это не спасет меня от мести со стороны Ганса, который сразу догадается, что я предал его. Впрочем, это и не обезопасит меня со стороны Барадье… Разве что уведомить их… Да, если я тайно сообщу им об угрожающей опасности, то, конечно, окажу им большую услугу и, следовательно, могу вполне рассчитывать на их благодарность… Они уж ни в коем случае не выдадут меня… Может быть, в этом и заключается мое спасение!.. Остаются Ганс и Агостини. Все же мне, похоже, придется поплатиться! Ведь они на все способны! О, черт возьми, в какой капкан я попал!"
Подъезжая к своему дому, он все еще не разрешил трудной задачи, как бы половчее изменить своим вчерашним друзьям, не сделав их будущими врагами, и выйти сухим из воды в тот момент, когда игра станет чересчур опасной.
А между тем Майер, вооружившись указаниями Бодуана и дополнив их сведениями, полученными от полковника Вально, принялся за расследование. Пользуясь раньше репутацией следователя, которому по плечу решительно любое дело, он хотел во что бы то ни стало восстановить свой престиж в глазах начальства. Он вкладывал всю душу, чтобы разобраться в этом деле, отложив в сторону все другие следственные дела, так что лица, привлеченные им по тем делам, томились в секретных камерах тюрьмы. Для него теперь имело интерес лишь то, что касалось баронессы, Агостини и Ганса. Уже с неделю он до мельчайших подробностей знал, кто таков был граф Чезаро: он получил самые подробные сведения об этом лице. Оказалось, что синьор Агостини, принадлежавший по рождению к очень знатной семье, раньше служил в итальянской армии и вынужден был выйти в отставку после того, как открылось очень неблаговидное его поведение в одной дуэли, где он убил противника: его пистолет выстрелил прежде, чем был подан знак начинать. Свидетели отнеслись к этому крайне негативно. Чезаро, недовольный таким оборотом дела, вздумал было протестовать, но неудачно и, наконец, вынужден был покинуть родину. С тех пор он постоянно жил за границей, расходуя на себя не меньше двухсот тысяч франков в год, хоть у него и не было никаких ресурсов, кроме красивой наружности.
Что касается Ганса, то оказалось совершенно невозможным узнать ни кто он такой, ни где проживает. Квартира Агостини была известна следствию, место проживания Ганса не знал никто.
По следам Агостини ничего не стоило добраться до виллы баронессы близ бульвара Мало. Оказалось, что она снимала эту виллу с мебелью и жила там вполне безмятежно под именем госпожи Фриле. Майер отправил опытного агента в Ниццу к барону Гродско и получил от него подробные сведения о Софии. Сколько же ненависти и презрения к этой искательнице приключений вырвалось из уст ее мужа!
Гродско, немного выпив, рассказал агенту все, что знал, а ему, вероятно, не было известно и половины правды о ее проделках. Беседуя с агентом, после того как подружился с ним за карточным столом, он пустился в откровения:
– Видите ли, эта женщина сто раз заслужила смерть! Вы не можете себе представить, на что она способна! Когда я по духовному завещанию оставил ей все свое состояние, она несколько раз пыталась отделаться от меня с помощью убийц, чтобы поскорее получить наследство. Я жив до сих пор только потому, что уверил ее, будто совсем разорился. Теперь ей нет никакого интереса в моей смерти, и потому я не опасаюсь за свою жизнь. Я обожал ее, эту негодницу, как и все, кто с ней знаком… Нет женщины обольстительнее ее. Если бы она захотела, то ввела бы в искушение даже святого. Я не думаю, чтобы кто-нибудь мог устоять перед ней. В Австрии она даже заставила судебного следователя, производившего следствие по поводу одного ее мошенничества, за которое ей грозило пожизненное заключение, отворить перед ней двери тюрьмы… Но, знаете ли, я не решился бы встретиться с ней лицом к лицу… Я не поклялся бы, что она не способна заставить меня совершить еще какую-нибудь глупость! Берегитесь ее… Она самое опасное существо на свете! Вы спрашиваете меня, не носила ли она имен госпожи Ферранти, графини Шлоссер, госпожи Жибсон… Откуда я знаю? Но это вполне возможно, если ей нужны были эти имена для какой-нибудь очередной подлости. У нее дьявольское воображение, и она ни перед чем не остановится.
Заручившись всеми этими сведениями, Майер отправился в военное министерство, чтобы поделиться ими с полковником Вально, а также узнать от него о результатах его личных розысков. Он был тотчас же приглашен в кабинет министра и там из почерпнутых им дополнительных подробностей убедился, что данные, добытые им при следствии, были совершенно верны. По мере того как выяснялась личность участников этой драмы, становилась очевидной и вся значимость затеянного ими дела. Не оставалось больше никаких сомнений в том, что тут орудует целая шайка, занимавшаяся международным шпионством уже более десяти лет за счет иностранных правительств и, может быть, одновременно с тем эксплуатировавшая их, продавая каждому из них государственные тайны всех остальных. Возможно также, что эти ловкие негодяи морочили всю Европу в лице ее главных министров. И потому можно было с уверенностью сказать, что процесс этих людей, владевших важными тайнами, вооруженных документами и обеспеченных в своей безопасности знанием многих правительственных грешков, не приведет ни к каким интересным разоблачениям. Посоветовались по этому поводу с высшими властями, и с первых же шагов натолкнулись на дипломатические соображения. Франция находилась в самых дружественных отношениях со всеми европейскими державами, готовилось заключение торговых контрактов, к тому же вскоре предстояла всемирная выставка, на которой решил принять участие весь свет и которая должна была способствовать сближению народов. Ввиду всего этого стоило ли поднимать покров тайны, окружавшей махинации, которые и сами по себе были очень гнусны, а от публичного разоблачения стали бы еще гнуснее? Все это следовало твердо обсудить.
Да и насколько вообще эти разоблачения являлись исполнимыми, когда само положение вещей было крайне щекотливым, когда малейшее неосторожное движение тотчас могло возбудить внимание виновных и заставить их исчезнуть бог знает куда? Майер бледнел от клокочущей внутри ярости, военный министр ругался про себя. Но как обойти столь настоятельные требования высшей политики? Полковник Вально первым взял на себя мужество высказаться откровенно:
– Отныне, генерал, не может быть никакого сомнения, что таинственная женщина, как ее называют наши агенты, в наших руках. Это та самая женщина, о которой я говорил вам несколько месяцев тому назад, в самом начале наших розысков, та самая, которая фигурирует и в деле Комманжа, и в деле Фонтенейля, и во всех остальных. Стоит нам сделать один жест, и она будет арестована. Неужели мы ее упустим? Вы полагаете, что это возможно?
– О, черт бы побрал этих формалистов со всей их политикой! – проворчал старый министр. – Если бы решение зависело от меня, я не стал бы тянуть! Но меня смущают эти политиканы, эти адвокаты, эти крючкотворцы! Я чувствую себя хорошо только среди офицерства! А вы что скажете, господин судебный следователь?
– Я скажу, господин министр, что хоть сейчас готов подписать приказ о ее аресте.
– Да, и вам сейчас же велят ее выпустить. Знаете, Вально, что было бы хорошо предпринять? Оцепить со всех сторон ее домик… Разбойники, конечно, будут сопротивляться, но ведь полицейские не дадут им перестрелять себя, как воробьев! А суматохой можно было бы прекрасно воспользоваться, чтобы перебить там всех, и женщину в том числе.
Майер слабо улыбнулся:
– Это уж чересчур, генерал… Ведь дело идет не о приступе, а о полицейской облаве. Юстиция не мирится с такими радикальными мерами.
– Ну так делайте как знаете и не обращайтесь к нам за советом. Я вам скажу лишь одно: имея на руках все козыри, вы останетесь в дураках.
В это мгновение отворилась дверь, и курьер подал полковнику визитную карточку. Тот передал ее министру, который закричал:
– Марсель Барадье! Просите его. Вот кстати-то!
Молодой человек вошел, почтительно поклонился министру, который протянул ему руку, поздоровался с присутствующими и немедленно начал:
– Генерал, вы взяли с меня слово сообщать вам все, что произойдет нового по известному делу, – я пришел исполнить обещание… И я очень рад, что встречаю здесь также и господина судебного следователя.
– Что же вы хотите сообщить нам, молодой человек?
– Сегодня утром я получил вот это письмо.
И он положил на стол листок бумаги. Министр внимательно рассмотрел ее:
– Число не написано, формат самый популярный, бумага обыкновенная, почерк, очевидно, изменен, и никакой подписи. Рассмотрим теперь содержание письма: "Если вы хотите еще раз увидать ту особу, которую вы знаете и которая все еще любит вас, будьте в десять часов на площади Триумфальной арки, близ авеню Гош. Там будет стоять карета. Сядьте в нее, кучер ничего не спросит и привезет туда, где вас будут с нетерпением ждать". Прекрасно… Осталось только, чтобы вам завязали глаза… На что же вы решились?
– Я пойду на свидание.
– Без всяких предосторожностей?
– Это, генерал, другое дело! Но так или иначе, а я пойду. Я решил добиться разгадки этой тайны и добьюсь.
– Позвольте мне заметить вам, – мягко вступился судебный следователь, – что ваше намерение по меньшей мере неосторожно: из ста шансов девяносто девять говорят за то, что вас хотят завлечь в западню… Я знаю, на что способны люди, которым вы так легко хотите довериться, и настоятельно советую вам отказаться от этого намерения. Уже достаточно перенесли мы несчастий с тех пор, как началось это чудовищное следствие. Не преумножайте несчастья, подвергая себя почти несомненным опасностям из-за весьма ненадежного результата.
– Если письмо от нее, то мне нечего бояться.
– Черт возьми! – воскликнул генерал. – Вы очень самоуверенны.
Марсель спокойно ответил:
– Вы можете иметь об этой женщине свое мнение, составленное на основании имеющихся у вас сведений. Но я не могу забыть той искренности, которой были пронизаны ее слова. Других она, может быть, и обманывала, но со мной была правдива. Я не отвергаю, для всех она была предательницей, но мне она была верна и предана.
– Ну вот, – закричал генерал, – ведь он абсолютно уверен в том, что говорит! Какой же талант у этой женщины! Она каждого из них умеет убедить, что верна и правдива, и каждый верит ей! Но, черт возьми, не вы ли, друг мой, рассказывали мне, как она разыграла с вами отвратительную комедию, как она вытянула у вас объяснение насчет бумаг, запертых у вас в лаборатории? В то время, как она лежала в ваших объятиях, не она ли распорядилась дать знать своему сообщнику, что он может спокойно обыскать ваш дом и обокрасть вас? Не я же выдумал всю эту историю! Вы, черт возьми, сами поведали ее мне! Ну, знаете, ваша доверчивость близко граничит с наивностью.
– Генерал, мне нечего ответить вам: вы правы… Но, несмотря на это, уверяю вас, что я могу положиться на нее, и, если это действительно она вызывает меня, мне нечего бояться.
– А если не она? Если это ловушка, расставленная для вас негодяями, снующими около этой красавицы? Что же, вы пойдете любоваться ее глазками, чтобы попасться в сети ее сообщников?
– Я все-таки попытаюсь!
Старый служака ударил кулаком по столу:
– Вы очень храбры, месье Барадье! Мне по душе подобная настойчивость! Вально, не правда ли, вот молодец-то! Черт меня возьми, если я в свое время не поступил бы так же! Ну хорошо, ступайте туда… Но мы, со своей стороны, примем меры предосторожности, чтобы поддержать и защитить вас, если понадобится.
– Ах, генерал, прошу вас, не волнуйтесь ни о чем! Ваше вмешательство в это дело может все погубить! Если мне предстоит любовное свидание, то я не нуждаюсь в охране. Если же мне расставлена ловушка, то поверьте: те, кто ее расставил, будут настороже и заметят ваши приготовления, а это только увеличит опасность, которой мне придется подвергнуться, помощи же вы мне никакой не окажете… Если у меня и есть шанс выпутаться, то лишь при условии, что я пойду туда один или с кем-нибудь из своих, но без полиции… Будьте спокойны, я вооружусь как следует, со мной не так-то легко справиться…
– А вы знаете, где живет эта дама? – полюбопытствовал следователь.
– Нет. Ведь вы могли заметить, что в письме об этом ничего не говорится.
Тогда Майер, сделав глазами знак министру и полковнику, чтобы они молчали, сказал самым непринужденным тоном: