- Где Юстас? - спросила я. - Почему он ушел, оставив меня?
Я была еще ужасно слаба. Глаза мои непроизвольно обвели всю комнату, когда я задавала этот вопрос. Я увидела майора Фиц-Дэвида; увидела стол, на который певица положила книгу, раскрыв ее, и самою певицу, сидевшую в углу, закрыв глаза платком, точно она плакала. В одно мгновение ко мне возвратилась память; я вспомнила роковой титульный лист. Но в настоящую минуту во мне преобладало единственное желание увидеть моего мужа, броситься в его объятия и сказать ему, что я убеждена в его невиновности, что я еще пламеннее, еще нежнее люблю его. Слабой, дрожащей рукой ухватилась я за Бенджамина и дико воскликнула:
- Приведите его ко мне! Где он? Помогите мне встать.
Незнакомый голос ответил мне ласково, но твердо:
- Успокойтесь, сударыня, господин Вудвиль в соседней комнате и ожидает, пока вы оправитесь.
Я взглянула на говорившего и узнала в нем незнакомца, вышедшего из комнаты вместе с моим мужем. Почему он вернулся один? Почему Юстас не оставался со мною, как другие? Я старалась встать, но незнакомец снова нежно уложил меня на подушки. Я попробовала сопротивляться, но совершенно безуспешно. Его твердая рука хотя нежно, но крепко удерживала меня на месте.
- Вы должны немного отдохнуть, - сказал он, - и выпить глоточек вина. В противном случае вы можете снова лишиться чувств.
Бенджамин подошел ко мне объяснил:
- Это доктор, дорогая моя. Вы должны исполнять его требования.
Доктор! Они позвали доктора на помощь. Я начала понимать, что мой обморок носил более серьезные симптомы, чем простой женский обморок. Я обратилась к доктору и беспомощным, жалобным тоном поинтересовалась у него о причине странного отсутствия моего мужа:
- Почему позволили вы ему оставить комнату? Если я не могу идти к нему, почему не приведете вы его ко мне?
Доктор, казалось, не находил слов для ответа. Он посмотрел на Бенджамина и сказал:
- Не угодно ли вам поговорить с госпожою Вудвиль?
Бенджамин в свою очередь посмотрел на майора и сказал:
- Не угодно ли вам?
Майор сделал им обоим знак выйти из комнаты. Они тотчас же отправились в соседнюю комнату и затворили за собою дверь. В ту же минуту девушка, так странно открывшая мне тайну моего мужа, встала и приблизилась к кушетке.
- Полагаю, мне тоже лучше уйти! - обратилась она к майору.
- Как вам угодно, - ответил тот.
Он говорил, как мне показалось, очень холодно. Она покачала головой и отвернулась от него с негодованием.
- Я должна замолвить слово за себя, - воскликнуло это странное существо с лихорадочной энергией. - Я должна сказать, иначе я не выдержу.
С этим странным предисловием она обратилась ко мне и разразилась целым потоком слов.
- Вы слышали, каким тоном говорил со мной майор, - начала она. - Он обвиняет меня во всем случившемся. Я невинна, как новорожденный младенец. Я хотела сделать как лучше. Я думала, что вам нужна эта книга, и подала ее. Откуда я знала, что, открыв книгу, вы упадете в обморок. А майор винит меня. В чем же я виновата? Я сама никогда не падаю в обморок, но всегда сочувствую тем, с кем это случается. Да! Я происхожу от почтенных родителей. Мое имя Гойти - мисс Гойти. Мое самолюбие оскорблено несправедливым обвинением. Если кто-либо виноват, то это вы сами. Не сказали ли вы, что ищете книгу? И я подала ее вам с добрым намерением. Теперь вы, кажется, в состоянии говорить сами, заступитесь за бедную девушку, которую до смерти замучили пением, языками и еще Бог знает чем. Бедную девушку, за которую некому вступиться. Я так же достойна уважения, как и вы. Мои родители занимались торговлей, и мать моя видала лучшие дни и бывала в лучшем обществе.
С этими словами мисс Гойти поднесла платок к глазам и залилась слезами.
Конечно, странно было обвинять ее в случившемся. Я отвечала ей, как могла любезнее, и стала защищать ее перед майором Фиц-Дэвидом. Он понимал, в каком мучительном состоянии была я в эту минуту, поэтому отказался слушать меня и принялся сам утешать свою примадонну. Что он говорил ей, я не слышала и не имела ни малейшего желания услышать. Он говорил шепотом; успокоив ее и поцеловав у нее руку, он вывел ее из комнаты так почтительно, как какую-нибудь герцогиню.
- Надеюсь, эта глупая девушка не расстроила вас? - заботливо спросил он, вернувшись ко мне. - Не могу выразить словами, как я огорчен случившимся. Вы помните, я предостерегал вас. Если б я мог предвидеть…
Я не дала ему продолжать. Никакой предусмотрительный человек не мог предвидеть того, что случилось. Как ни было ужасно сделанное открытие, оно все-таки было не так тяжело и не причиняло мне таких страданий, как неизвестность, в которой я находилась до сих пор. Я сказала ему об этом и перевела разговор на предмет, наиболее интересовавший меня в эту минуту, - на моего мужа.
- Каким образом попал он сюда? - спросила я.
- Он приехал с мистером Бенджамином, как только я вернулся домой, - ответил майор.
- Вскоре после того, как я упала в обморок?
- Нет. Только что я послал за доктором, серьезно встревожившись вашим состоянием.
- Что привело его сюда? Он был в гостинице и, не застав меня, отправился отыскивать?
- Да. Он вернулся раньше, чем предполагал, и очень забеспокоился, не найдя вас в гостинице.
- Он подозревал, что я у вас? Сюда приехал он прямо из гостиницы?
- Нет. Он, кажется, был прежде у мистера Бенджамина, чтобы справиться о вас. Что он узнал от вашего старого друга, я не имею представления. Знаю только, что мистер Бенджамин вместе с ним приехал сюда.
Для меня было совершенно достаточно этого краткого объяснения: я поняла все, что случилось. Юстас напугал простого, доброго старика моим исчезновением из гостиницы. И встревоженный Бенджамин поддался его убеждениям и передал ему мой разговор с ним о майоре Фиц-Дэвиде. Теперь появление моего мужа в доме майора объяснялось очень просто. Но его странное поведение, уход его из комнаты в ту самую минуту, когда я пришла в себя, оставались непонятными. Майор Фиц-Дэвид пришел в очевидное замешательство, когда я задала ему этот вопрос.
- Я, право, не знаю, как вам объяснить это, - ответил он. - Юстас удивил и смутил меня своим поведением.
Он сказал это чрезвычайно серьезно, но его вид выражал больше, чем слова. Он встревожил меня.
- Юстас не поссорился с вами? - спросила я.
- Нет.
- Он знает, что вы не нарушили своего обещания в отношении его?
- Конечно. Моя молодая певица, мисс Гойти, подробно рассказала доктору обо всем случившемся, а доктор в ее присутствии передал этот рассказ вашему мужу.
- Доктор видел книгу "Полный отчет судебного процесса"?
- Ни доктор, ни мистер Бенджамин не видели книгу. Я спрятал ее и тщательно скрыл ото всех ужасную историю ваших взаимоотношений с обвиняемым. Мистер Бенджамин, по-видимому, что-то подозревает. Но ни доктор, ни мисс Гойти не имеют ни малейшего понятия о причине вашего обморока. Они оба полагают, что вы подвержены нервным припадкам и что фамилия вашего мужа действительно Вудвиль. Я сделал для Юстаса все, что мог сделать преданнейший друг. Но он тем не менее продолжает бранить меня за то, что я впустил вас в свой дом. Но что хуже всего, так это то, что он решительно утверждает, что нынешние события навсегда разлучают вас с ним. "Это конец нашей супружеской жизни, - сказал он мне. - Теперь она знает, что меня судили в Эдинбурге по обвинению в отравлении моей жены".
Я в ужасе вскочила с кушетки.
- Боже милостивый! - воскликнула я. - Неужели, Юстас полагает, что я сомневаюсь в его невиновности.
- Он отрицает, что вы или кто-нибудь другой может поверить в его невиновность, - возразил майор.
- Проведите меня до двери, - попросила я. - Где он? Я должна, я хочу видеть его.
Я в изнеможении опустилась на кушетку, произнеся последние слова. Майор Фиц-Дэвид подал мне стакан вина и настоятельно советовал выпить.
- Вы увидите его, - сказал майор. - Я обещаю вам это. Доктор запретил ему уходить из дома прежде, чем вы его увидите. Только подождите немного, моя бедная, дорогая, подождите несколько минут, соберитесь с силами.
Мне ничего более не оставалось, как повиноваться ему. Как ужасно оставаться в таком беспомощном состояния. Я не могу и ныне вспомнить без содрогания об ужасных минутах, проведенных тогда мною на кушетке.
- Приведите его сюда! - вскричала я. - Ради Бога, приведите его сюда.
- Кто может уговорить его прийти сюда? - сказал майор. - Могу ли я или кто-либо другой убедить человека, или, вернее сказать, безумца, который мог оставить вас в ту минуту, когда вы стали приходить в себя и открыли глаза. Я разговаривал с ним наедине в соседней комнате, пока доктор был при вас. Я старался убедить его в вашей и моей уверенности, что он невиновен, но на все убеждения, на все просьбы старого друга он отвечал только одно - постоянно ссылался на шотландский приговор.
- Шотландский приговор! Что это? - спросила я.
Майор с удивлением взглянул на меня при этом вопросе.
- Неужели вы в самом деле никогда не слышали о его процессе? - удивился он.
- Никогда.
- Когда вы сказали мне, что узнали настоящее имя своего мужа, мне показалось очень странным, что вы, не припомнили тотчас же его историю. Три года тому назад вся Англия говорила о вашем муже. Не удивительно, что он после этого переменил свою фамилию. Где же вы были в это время?
- Это было три года тому назад? - спросила я.
Я поняла подоплеку моего странного неведения о событии, всем так хорошо известном. Три года назад мой отец был еще жив. Мы жили с ним на даче в Италии, в горах близ Сиены. Мы по целым неделям не видели ни английских газет, ни английских путешественников. Может быть, кто-нибудь и писал моему отцу из Англии о знаменитом Шотландском процессе, но он ничего не говорил мне о нем; если же и упоминал, то я совершенно о том забыла.
- Скажите мне, пожалуйста, - обратилась я к майору, - какое же отношение имеет Шотландский приговор к ужасным сомнениям моего мужа? Юстас свободен, следовательно, он оправдан от тяготевшего над ним обвинения.
Майор Фиц-Дэвид покачал головой.
- Дело Юстаса слушалось в Шотландии, - ответил он. - По шотландским законам допускается особая форма приговора, которая не существует, как мне известно, ни в какой другой цивилизованной стране. Если присяжные сомневаются, следует ли оправдать или осудить подсудимого, то им позволяется выразить это сомнение в особенной форме. Если нет достаточных доказательств для оправдания подсудимого и нет необходимых улик для его обвинения, присяжные выпутываются из затруднения таким решением: "Не доказано".
- Таков был приговор в деле Юстаса? - спросила я.
- Да.
- Присяжные не были убеждены в том, что мой муж виновен? Не были также убеждены в его невиновности? Таков был Шотландский приговор?
- В том-то и дело, что в продолжение трех лет это сомнение, выраженное присяжными и отразившееся в общественном мнении, тяготеет над ним.
О мой бедный друг, невинный мученик! Наконец я поняла все: и почему он женился на мне под чужим именем, и ужасные слова, сказанные им мне, когда он так просил меня уважать его тайну, и страшное его недоверие ко мне в эту минуту. Теперь мне стало все ясно. Я встала с кушетки с твердой решимостью, которую возбудил во мне Шотландский приговор, решимостью такой смелой и святой, что первым делом должна была сообщить о ней своему мужу.
- Ведите меня к Юстасу - сказала я. - Я достаточно окрепла, чтобы выдержать многое.
Пристально посмотрев на меня, майор молча подал мне руку. Мы вместе вышли из комнаты.
Глава XII. ШОТЛАНДСКИЙ ПРИГОВОР
Мы прошли через прихожую. Майор открыл дверь в длинную узкую комнату, служившую для курения и выходившую окнами во двор.
Мой муж был здесь один и сидел в дальнем конце комнаты у камина. Когда я вошла, он встал, не говоря ни слова. Майор осторожно затворил дверь и вышел. Юстас не сделал ни шага ко мне навстречу. Я бросилась к нему, обвила его шею руками и поцеловала. Он не обнял меня, не поцеловал, только пассивно выносил мои ласки, и более ничего.
- Юстас, - вскричала я, - никогда так нежно, так горячо не любила я тебя, как в эту минуту! Никогда не чувствовала я к тебе того, что чувствую теперь!
Он тихо высвободился из моих объятий и машинально, вежливо, точно чужой, знаком пригласил меня сесть.
- Благодарю тебя, Валерия, - начал он холодным тоном, - ты не могла ничего иного сказать мне после всего, что случилось. Благодарю тебя.
Мы стояли у камина. Он отошел от меня, опустив голову, и, как видно, намеревался оставить комнату. Я последовала за ним, потом прошла вперед и заслонила собою дверь.
- Отчего ты оставляешь меня? - спросила я. - Почему ты говоришь со мной таким жестким тоном? Ты на меня сердишься, Юстас? Дорогой мой, милый, если ты на меня сердишься, то я прошу тебя, прости меня.
- Это я должен просить у тебя прощения, - возразил он. - Прости, Валерия, что я женился на тебе.
Он произнес эти слова с таким безнадежным, сокрушенным видом, что было невыносимо тяжело смотреть на него. Я протянула к нему руку и попросила:
- Юстас, взгляни на меня.
Он медленно поднял глаза и остановил на мне свой холодный, безжизненный взор, в котором выражалась непоколебимая покорность и отчаяние. В эту злополучную минуту я была так же спокойна и холодна, как муж мой. Вид его леденил меня.
- Неужели ты сомневаешься, что я верю в твою невиновность? - вскричала я.
Он не ответил, только тяжело вздохнул.
- Бедная женщина, - сказал он, совершенно как посторонний человек. - Бедная женщина!
Сердце мое так сильно билось, точно хотело выскочить из груди. Я оперлась на его плечо, чтобы не упасть.
- Я не прошу у тебя сострадания, Юстас; я прошу только справедливости. Ты ко мне несправедлив. Если бы ты открыл мне истину с первых дней, как мы узнали и полюбили друг друга, если бы ты рассказал мне все и даже более, чем я знаю теперь. Бог свидетель, я все равно вышла бы за тебя замуж. Теперь ты думаешь, что я не верю в твою невиновность!
- Я в том не сомневаюсь, - сказал он. - Все твои побуждения благородны. Ты говоришь и чувствуешь благородно. Не осуждай меня, бедное дитя мое, за то, что я вижу дальше твоего, вижу то, что должно произойти непременно, неминуемо в жестоком будущем.
- В жестоком будущем! - повторила я. - Что ты хочешь этим сказать?
- Ты веришь в мою невиновность, Валерия. Присяжные, судившие меня, сомневались в том и оставили меня в подозрении. По какой же причине, на каких основаниях ты, несмотря на судебный приговор, считаешь меня невиновным?
- Мне не нужно доказательств. Я верю в тебя вопреки присяжным, вопреки судебному приговору.
- А друзья твои будут ли того же мнения? Что скажут твои дядя и тетка, когда узнают о случившемся, а ведь рано или поздно они должны узнать. Они скажут тогда: "Он начал дурно; он скрыл от нашей племянницы, что был под судом, женился на ней под вымышленным именем. Он может говорить, что он невиновен, но можно ли верить его словам? После разбирательства дела приговор присяжных заявил: "Не доказано". Не доказано! Но разве это может удовлетворить нас? Если присяжные были несправедливы к нему, если он невиновен, пускай он это докажет". Вот что думает и говорит обо мне свет. Это же самое будут думать и говорить твои друзья. Наступит время, когда и ты, Валерия, будешь сама сознавать, что друзья твои правы.
- Никогда такое время не наступит! - горячо воскликнула я. - Ты несправедлив ко мне, ты меня жестоко оскорбляешь.
Он снял мою руку со своего плеча и отошел от меня, горько улыбаясь.
- Мы женаты только несколько дней, Валерия. Твоя первая любовь горяча, но время, которое все сглаживает, умерит также и пыл твоего чувства ко мне.
- Никогда! Никогда!
Он еще дальше отошел от меня и продолжал:
- Посмотри вокруг себя. В самых счастливых браках между мужем и женой происходят недоразумения и неприятности; на самом ясном небе семейной жизни появляются мрачные тучи. Когда наступят для нас такие дни, в тебе зародится сомнение и страх, которого ты не испытываешь теперь. Когда небо твоей супружеской жизни покроется тучами, когда я скажу тебе первое грубое слово и ты необдуманно ответишь мне, то в уединении, в тишине бессонной ночи в памяти твоей возникнет странная смерть моей первой жены. Ты вспомнишь, что ответственность в том падала на меня и невиновность моя недоказана. Ты скажешь про себя: "Тогда, может быть, между ними тоже началось все с грубых слов. Неужели и между нами закончится тем же?" Ужасные вопросы для жены! Ты будешь с трепетом избавляться, стараться заглушить их, как добрая жена. Но на другой день, увидев меня, ты будешь настороже, я замечу это и пойму твое внутреннее состояние. Задетый за живое, я скажу тебе еще более грубые слова. В мыслях твоих тотчас же появится воспоминание, что мужа твоего судили как отравителя и что смерть его первой жены так и осталась не выясненной. Вот таким адом может стать наша семейная жизнь! Вот почему я предостерегал тебя, умолял тебя не пытаться открыть тайну! Могу ли я теперь в случае твоей болезни быть возле твоей постели и не возбуждать в тебе воспоминания о случившемся с моей первой женой. Подавая тебе лекарство, я буду казаться подозрительным, так как говорили, что я отравил ее лекарством. Подавая тебе чашку чая, я буду воскрешать в тебе мысль о том, что я, как говорили, положил мышьяк в ее чашку. Если, выходя из комнаты, поцелую тебя, тебе невольно вспомнится тот поцелуй, о котором говорили, что это скорее для соблюдения приличий и чтобы обмануть сиделку. Можно ли жить в таких условиях? Ни одно живое существо не в состоянии вынести таких мук. Еще сегодня я говорил тебе: "Если ты в этом деле сделаешь еще шаг вперед, погибнет счастье всей нашей жизни". Ты сделала этот шаг, и наступил конец нашему счастью. Жало сомнения проникло в тебя и в меня, и нам никогда не освободиться от него.
До сих пор я сдерживалась и слушала его, но при последних словах, перед картиной будущего, которую он нарисовал передо мной, я не могла более выдержать.
- Перестань говорить такие ужасы, - вскричала я. - Неужели в наши годы мы должны проститься с любовью, проститься с надеждой? Говорить это - значит оскорблять священные чувства: любовь и надежду.
- Ты еще не ознакомилась с материалами процесса, - отвечал он, - но ты, вероятно, решилась на это?
- Прочту все до последнего слова. Я возымела намерение, которое ты должен теперь узнать, Юстас.
- Никакие намерения твои, Валерия, - ни любовь, ни надежда - не могут изменить неумолимых фактов. Моя первая жена умерла от яда, и суд присяжных не оправдал меня от обвинения в ее отравлении. Пока это не было тебе известно, мы могли еще быть счастливы, но теперь, когда ты узнала эту роковую тайну, я повторяю: наша супружеская жизнь кончена.
- Нет, - сказала я. - Теперь, напротив, наша супружеская жизнь только начинается, появилась новая цель для преданности жены, новая причина для ее любви.
- Что ты хочешь этим сказать?
Я подошла к нему и взяла его за руку.