Джо чувствовал себя глубоко обиженным. Это было обычное дело. Джо был убежден, что во всем, что с ним случалось плохого, был всегда виноват кто-то другой. Хотя ему едва исполнилось двадцать лет, он был хроническим ворчуном. Трудно сказать, что было хуже - его нытье или его хвастовство, и, если жокеи относились к нему с Терпимостью, это свидетельствовало об их добродушии. Многое прощалось Джо за его несомненные жокейские достоинства, но он плохо использовал их, хотя бы уж тем, что "придерживал" лошадей, а сейчас, напившись средь бела дня, он мог вообще потерять место.
- Я бы выиграл эту скачку, - ныл он.
- Дурак ты, Джо, - ответил я.
- Нет, честное слово, Аллан, я должен был выиграть эту скачку. Я его точно поставил на место. Я перегнал всех, они у меня все были сделаны, как надо! - Он изобразил руками пилящее движение.
- Дурак ты - напиваешься во время скачек, - сказал я.
- Чего? - Он не мог сосредоточиться.
- Пьешь, - сказал я, - ты чересчур много выпил.
- Нет, нет, нет, нет… - Слова так и посыпались из него, словно, начав говорить, он уже не мог остановиться.
- Ни один владелец не доверит тебе лошадь, если увидит, что ты пьешь, - сказал я, хотя чувствовал, что, в конце концов, это не мое дело.
- Пьяный или трезвый, я могу выиграть любую скачку.
- Мало кто из владельцев лошадей поверит этому.
- Все знают, что я первоклассный жокей.
- Так оно и есть, пока не напьешься.
- Я могу пить и скакать, могу скакать и пить. - Он рыгнул.
Я промолчал. В чем нуждался Джо, так это в твердой руке, которая взялась бы за него лет десять назад. Сейчас было ясно, что он стоит на пути к полной гибели и не станет благодарить того, кто попробует свернуть его с этого пути.
Он начал ныть снова:
- Этот сволочной Мэйсон…
Я ничего не отвечал. Он попробовал еще раз:
- Этот сволочной Сэнди, он меня опрокинул. С места мне не сойти, он опрокинул меня через эти сволочные перила. Мне бы выиграть эту скачку - все равно что раз плюнуть, он это знал и опрокинул меня через эти сволочные перила.
- Не валяй дурака, Джо.
- Но ты же не скажешь, что я не мог выиграть эту скачку, - сказал Джо вызывающе.
- Ты же упал по крайней мере за милю от финиша, - ответил я.
- Я не упал. Я же говорю тебе. Этот сволочной Сэнди Мэйсон перебросил меня через канат.
- Каким образом? - спросил я лениво, внимательно глядя на дорогу.
- Он прижал меня к нему. Я закричал, чтобы он пропустил меня. И знаешь, что он сделал? Знаешь? Он засмеялся. Засмеялся, как сволочь. Потом он опрокинул меня. Он уперся в меня коленом, толкнул, и я перелетел через канат. - Его ноющий голос оборвался уже настоящим рыданием.
Я взглянул на него. Две слезы катились по его круглым щекам. Они блеснули в свете щитка управления и упали, словно крошечные искорки, на его меховой воротник.
- Сэнди не стал бы этого делать, - мягко сказал я.
- Еще как стал бы! Он говорил, что рассчитается со мной. Говорил, что я пожалею! Но я ничего не мог сделать, Аллан, я ничего не мог сделать! - Еще две слезы скатились по его щекам.
Я ничего не понимал. Я не имел представления, о чем он говорит, но это начинало походить на то, что у Сэнди были причины выбить Джо из седла.
А Джо продолжал:
- Ты всегда хорошо относился ко мне, Аллан, ты не такой, как другие. Ты мой друг… - Он тяжело положил мне руку на плечо, прислонился ко мне. Послушный руль "лотоса" реагировал на этот неожиданный толчок мне в плечо, машину резко бросило к обочине.
Я отпихнул его.
- Ради бога сиди прямо, Джо, или мы угодим с тобой в кювет.
Но он был слишком погружен в собственные заботы, он даже не слышал меня. Он снова схватил меня за плечо. Я съехал на обочину и остановил машину.
- Или сиди как следует, Джо, и оставь меня в покое, или можешь вылезать и идти пешком, - сказал я, стараясь, чтобы мой грубый тон дошел до его сознания.
Но он продолжал свое и теперь уже рыдал в голос.
- Ты не знаешь, какие у меня неприятности, - всхлипывал он.
Я решил выслушать его до конца. Чем скорее он выложит все, что у него на душе, тем скорее успокоится и заснет, подумал я.
- Какие неприятности? - спросил я. Мне это было ничуть не интересно.
- Аллан, я тебе скажу потому, что ты мой товарищ, настоящий товарищ. - Он положил мне руку на колено я сбросил ее.
Между новыми взрывами рыданий Джо забормотал:
- Договорились, что я должен "придержать" лошадь, а я этого не сделал, и Сэнди проиграл кучу денег, и он сказал, что рассчитается со мной, и он все ходил за мной и повторял это день за днем, и я знал, что он сделает что-нибудь страшное, и он сделал, - Он умолк, чтобы перевести дух. - Еще хорошо, что я упал на мягкую землю, а не то я сломал бы себе шею. Это совсем не смешно. А этот сволочной Сэнди, - он задохнулся на этом имели, - он смеялся! Ну ничего! Он у меня посмеется! Я ему сверну на затылок его сволочную рожу!
Эта последняя сентенция заставила меня улыбнуться. Джо с его младенческим лицом и слабым характером, хотя, может быть, и сильный физически, был для грубого, могучего Сэнди не страшнее самонадеянного десятилетнего мальчишки. Хвастовство Джо, так же как и его нытье, шло от неуверенности в себе. Но содержание начатой им речи - это было нечто совсем новое.
- Какую лошадь ты не стал "придерживать"? - спросил я. - И откуда Сэнди знал, что ты должен ее "придержать"?
Одну секунду я думал, что осторожность заставит его замолчать, но после небольшого колебания он разговорился. Алкоголь исходил из него вместе со слезами. Слушая этот полный жалости к себе, прерываемый икотой, наполовину неразборчивый рассказ, я узнал довольно жалкую историю. В очищенном от непристойностей и сокращенном до самой сущности виде она сводилась к следующему: Джо получал щедрый гонорар за то, что несколько раз "придерживал" лошадей. Два раза я видел это сам. Но когда Дэвид Стампе сказал о последнем таком случае своему отцу, Джо едва не потерял жокейские права, и это разохотило его рисковать. Когда в следующий раз его попросили "придержать" лошадь, он было согласился, но потом разнервничался, не придержал в начале, а у финиша сообразил, что если он проиграет эту скачку, то уж точно лишится жокейских прав. И пришел первым. Это было десять дней тому назад.
Я был удивлен.
- Значит, единственный человек, который навредил тебе, был Сэнди?
- Он меня перебросил через канат… - Джо был готов начать все сначала. Я прервал его.
- Но ведь, наверно, не Сэнди платил тебе за то, что ты не придешь первым?
- Нет… Не думаю… Не знаю… - захныкал Джо.
- Ты хочешь сказать, что так и не знаешь, кто тебе платил? Ни разу не дознался?
- Какой-то мужчина звонил мне по телефону и говорил, когда нужно "придержать" лошадь. А потом я получал по почте пухлый конверт с деньгами.
- Сколько раз ты это проделывал? - спросил я.
- Десять, - сказал Джо, - и все за последние полгода.
Я молча смотрел на него.
- Часто это бывало просто. Эти дохляки все равно бы не прибежали первыми, даже если бы я помогал им.
- Сколько ты получал за это?
- Сотню. А два раза по двести пятьдесят. - Джо все еще без удержу болтал языком, и я верил ему. Это были большие деньги, и тот, кто готов был платить их, теперь, конечно, захочет жестоко отомстить Джо. Ведь он ослушался приказа и пришел первым. Но Сэнди? Я не мог этому поверить.
- Что сказал тебе Сэнди, когда ты выиграл скачку? - спросил я.
Джо все еще плакал.
- Он сказал, что он ставил на лошадь, которую я обогнал, и что он со мной рассчитается, - сказал Джо. Похоже было, что Сэнди выполнил свою угрозу.
- Ты не получил свой пакет с деньгами, я полагаю?
- Нет, - сказал Джо, втягивая воздух носом.
- Ты что же, не имеешь даже представления, откуда приходили деньги? - спросил я.
- На некоторых конвертах были лондонские штемпеля, - сказал Джо. - Я не обращал внимания. - Без сомнения, он был слишком занят содержимым конвертов, чтобы обращать внимание на остальное.
- Ну хорошо, - сказал я, - но теперь-то, когда Сэнди отомстил тебе, ты в безопасности. Может быть, ты перестанешь реветь? Чего ты раскис?
Вместо ответа Джо вытащил из кармана куртки бумагу и протянул ее мне.
- Раз уж на то пошло, я тебе все выложу. Я не знаю, что делать. Помоги мне, Аллан. Я боюсь.
В свете приборного щитка я видел, что Джо действительно перепуган. Он стал постепенно трезветь.
Я развернул листок. Обычная бумага для пишущей машинки. Печатными прописными буквами на ней было написано шариковой ручкой пять слов: "БОЛИНГБРОК ТЫ БУДЕШЬ КРЕПКО НАКАЗАН".
- Болингброк - это лошадь, которую ты должен был "придержать", да?
- Да. - Он больше не плакал.
- Когда ты это получил? - спросил я.
- Я нашел это сегодня в кармане куртки, когда переодевался перед пятой скачкой. Когда я снимал куртку, там той бумажки не было.
- И все послеобеденное время ты провел в баре, трясясь от страха? - спросил я.
- Да… Я вернулся туда, когда ты повез мистера Тюдора в Брайтон. Я и не думал, что со мной что-то случится из-за Болингброка, хотя все время боялся, с тех пор как Болингброк пришел первым. И как раз когда я подумал, что все в порядке, Сэнди перебросил меня через канат, а потом я нашел у себя в кармане это письмо. Скверно. - В его ноющем голосе опять зазвучала жалость к самому себе.
Я вернул ему бумажку.
- Что теперь делать? - спросил Джо.
Я не знал, что ему сказать. Он здорово запутался, и ему было чего бояться. Люди, которые в таких масштабах ворочают лошадьми и жокеями, конечно, ведут жестокую игру. Промежуток в десять дней между победой Болингброка и этой запиской мог означать, подумал я, что игра ведется не на прямую. Но это было слабым утешением для Джо.
Он шмыгал носом и время от времени икал, но, казалось, оправился от слез. Самая тяжелая стадия опьянения у него прошла. Я включил фары и выехал на дорогу. Джо вскоре заснул. Он громко храпел.
У Доркинга я разбудил его. У меня было к нему несколько вопросов.
- Джо, кто он, этот мистер Тюдор, которого я отвез в Брайтон? Он тебя знает.
- Это владелец Болингброка. Я часто езжу на его лошадях.
Я был удивлен.
- Он был доволен, когда Болингброк победил? - спросил я.
- Думаю, что да. Его тогда не было. Хотя потом он прислал мне мои десять процентов и письмо с благодарностью. Обычное дело.
- Он недавно занимается скачками, верно? - спросил я.
- Свалился к нам на голову одновременно с тобой, - сказал Джо, возвращаясь к своему развязному тону. - Оба вы появились черные от загара в середине зимы.
Я прилетел на самолете из африканского, летнего пекла в ледяные объятия английского октября, но через восемнадцать месяцев моя кожа стала бледной, как и у любого англичанина. Между тем Тюдор оставался черным.
Джо захихикал.
- Ты знаешь, почему мистер Клиффорд - этот сволочной Тюдор - живет в Брайтоне? Это дает ему возможность не объяснять всем и каждому, почему он ходит загорелым круглый год. Будто его просмолили, правда?
Я без всякого сожаления высадил Джо у остановки автобуса на Эпсом. Выложив мне свои заботы, он, казалось, восстановил собственное "я", по крайней мере в настоящий момент.
Я повернул в Котсуолд. Сначала я думал о Сэнди Мэйсоне. Я не понимал, откуда он мог узнать, что Джо собирался "придержать" Болингброка?
Но весь последний час моего путешествия я думал о Кэт.
Глава 5Сцилла спала на софе, прикрыв ноги пледом. Рядом с ней на низеньком столике стоял полный стакан. Я поднял его и понюхал. Коньяк. Обычно она пила джин и кампари. Коньяк был только для черных дней.
Она открыла глаза.
- Аллан! Как я рада, что ты вернулся. Который час?
- Половина десятого, - сказал я.
- Ты, наверно, умираешь с голоду, - сказала она, сбрасывая плед. - Почему ты не разбудил меня сразу? Обед давно готов.
- Я только что приехал, и Джоан уже стряпает на кухне, так что ты отдыхай, - сказал я.
Мы спустились в столовую. Я сел на свое обычное место. Стул Билла стоял пустой. Я подумал, что надо будет отодвинуть его к стене.
Когда мы ели жаркое, Сцилла сказала, прервав долгое молчание:
- Приходили двое полицейских.
- Да? Это по поводу завтрашнего дознания?
- Нет, это насчет Билла. - Она отодвинула тарелку. - Они спрашивали меня, так же как ты, не было ли у мужа каких-нибудь неприятностей. Они полчаса задавали мне на разный лад одни и те же вопросы. Один из них так прямо и сказал, что, если я любила мужа, как я говорю, и была с ним в таких великолепных отношениях, я должна бы знать, не было ли у него осложнений в жизни. Довольно противные оба.
Она не глядела на меня. Глаза ее были опущены в тарелку с наполовину съеденным, остывшим жарким, во всем ее поведении была какая-то необычная неловкость.
- Могу себе представить, - сказал я, догадываясь, в чем дело. - Надо полагать, они просили объяснить, какие у тебя отношения со мной и почему я продолжаю жить в вашем доме?
Она подняла глаза с удивлением и видимым облегчением.
- Да. Я не знала, как тебе об этом сказать. Мне кажется, это так естественно, что ты здесь, но, по-видимому, я не сумела им это объяснить.
- Завтра я перееду отсюда, Сцилла, - сказал я. - Я больше не стану давать повода для сплетен. Если уж полиция додумалась до такого, представляю, что говорят в графстве. Я был легкомыслен и очень, очень прошу меня извинить. Я так же, как и ты, считал совершенно естественным, что остаюсь в доме Билла и после его смерти.
- Ты ни за что не переедешь отсюда. Ради меня, - сказала Сцилла с такой решимостью, которой я у нее даже не предполагал. - Ты мне нужен здесь. Если я не смогу говорить с тобой, останутся одни слезы. Особенно по вечерам. День проходит в заботах о детях и по хозяйству, и я как-то держусь, но когда подходит ночь… - На ее внезапно осунувшемся лице я прочел всю дикую, раздирающую боль утраты, после которой минуло всего четыре дня.
- Пусть говорят, что им вздумается, - сказала она сквозь подступающие слезы. - Мне нужно, чтобы ты был здесь. Пожалуйста, пожалуйста, не уезжай.
- Я останусь, - сказал я. - Не волнуйся. Я останусь до тех пор, пока я буду тебе нужен. Но ты должна обещать, что скажешь мне, как только почувствуешь, что можешь обойтись без меня.
Она вытерла глаза и улыбнулась.
- То есть когда я начну заботиться о своей репутации? Обещаю.
В этот день я проехал почти триста миль, не считая того, что участвовал в двух скачках. Я устал. Мы рано разошлись по своим спальням. Сцилла обещала принять снотворное.
Но в два часа ночи она открыла дверь моей спальни. Я сразу проснулся. Она подошла, зажгла лампу на ночном столике и села на мою постель.
Она выглядела до смешного юной и беспомощной.
На ней была ночная рубашка до колен, бледно-голубая, из прозрачного шифона, сквозь который просвечивали ее худенькое тело и маленькие круглые груди.
Я приподнялся на локте и провел рукой по голове, приглаживая волосы.
- Не могу заснуть, - сказала она.
- Ты приняла пилюли?
Но я мог сам ответить на этот вопрос. Ее глаза были затуманены, и, если б она была в ясном сознании, она ни за что не пришла бы ко мне в комнату в таком виде.
- Пилюли я приняла. Я от них стала как пьяная, но все равно не сплю. Я приняла еще одну, лишнюю… - Ее голос был невнятным и сонным. - Поговори со мной, - сказала она, - может быть, я захочу спать. Когда я совсем одна, я лежу и думаю о Билле… Расскажи мне о Пламптоне… Ты говорил, что скакал на какой-то другой лошади… Расскажи, пожалуйста…
Тогда я сел в постели, набросил ей на плечи покрывало и стал рассказывать о подарке, который получила Кэт к дню рождения от дяди Джорджа. А сам в это время думал о том, как часто я рассказывал Полли, Генри и Уильяму всякие вечерние сказки. Но через некоторое время я заметил, что Спилла не слушает меня, и медленные, тяжелые слезы падают ей на руки.
- Наверное, ты думаешь, какая я непроходимая дура, что столько плачу, - сказала она. - Но я ничего не могу с собой поделать.
Она бессильно легла рядом со мной, положив голову на мою подушку. Я взглянул на ее красивое, милое лицо, на слезы, которые струились мим" ее ушей и скрывались в ее пушистых, темных волосах, и тихонько поцеловал ее в лоб. Ее тело два раза вздрогнуло от тяжелых рыданий. Я лег и подложил ей руку под голову. Она повернулась ко мне, прижалась, отчаянно обняла меня, медленно всхлипывая в своем страшном, глубоком горе.
И наконец снотворное подействовало. Ее тело расслабилось, дыхание стало неслышным, ее рука согнулась на моей пижаме. Она лежала поверх моего одеяла, а февральская ночь была холодная. Свободной рукой я осторожно вытащил из-под нее одеяло и накинул на нее. Потом я закутал ей плечи покрывалом. Я выключил свет и лежал в темноте, тихонько баюкая ее, пока она не заснула крепким сном.
Я улыбнулся, подумав, какое лицо было бы у инспектора Лоджа, если б он увидел нас в эту минуту. И я подумал еще, что не удовлетворился бы ролью просто товарища, если б в моих объятиях была не Сцилла, а Кэт.
В течение ночи Сцилла несколько раз принималась беспокойно двигаться, бормоча какую-то бессмыслицу, и успокаиваясь каждый раз, когда я поглаживал рукой ее волосы. Ближе к утру она совсем затихла. Я встал, завернул ее в покрывало и отнес в ее собственную постель. Я знал, что, если она проснется, она будет смущена и расстроена. А уж это ей было совсем ни к чему.
Когда я оставил ее, она все еще крепко спала.
Через несколько часов после завтрака наспех я отвез ее в Мейденхед. Она почти все время дремала, откинувшись на сиденье, и ни разу не заговорила о том, что было ночью. Я далеко не был уверен, что она вообще помнила об этом.
Должно быть, Лодж ожидал нас, потому что он сразу же вышел нам навстречу, как только мы приехали. Он держал в руках пачку бумаг и выглядел солидным и деловитым. Я представил ему Сциллу, и его глаза сузились, оценивая ее бледную красоту. Но то, что он сказал, было удивительно.
- Я хотел бы извиниться, - начал он, - за довольно неприятные предположения, высказанные полицией по поводу вас и мистера Йорка. - Он повернулся ко мне. - Теперь мы полностью убедились, что вы ни в коей мере не ответственны за смерть майора Дэвидсона.
- Вы очень великодушны, - сказал я насмешливо, но в душе я был рад услышать эти слова. Лодж продолжал:
- Вы можете, конечно, сказать следователю все, что хотите, относительно проволоки, но я предупреждаю вас, что он не придет от этого в восторг. Он ненавидит фантазии, а у вас нет никаких доказательств. Не огорчайтесь, если вы не будете согласны с его решением - а решение наверняка будет одно: смерть от несчастного случая, - потому что в случае надобности следствие может быть начато снова.