- Он хочет меня только потому, что я не хочу его, - вздохнула Нэнси.
- Вы бросили ему вызов, - кивнул я. - Ущемили его мужскую гордость и все такое.
- С ним это делает любая девушка, - спокойно заметила Нэнси.
- Это еще больше осложняет положение.
- А вы зануда, приятель. - Чантер задумчиво посмотрел на меня. - Я имею в виду: старомодный чурбан.
- У каждого своя роль, - иронически согласился я.
Он взял последний сэндвич, демонстративно повернулся ко мне спиной и предложил Нэнси:
- Давай вместе, ты и я, потеряем этот хлам, угу?
- Давай вместе, ты и я, не будем делать ничего подобного. А если хочешь таскаться, то Мэтт будет рядом.
Он сердито нахмурился, потом резко поднялся с пола, и все его брелоки, кольца и цепочки зазвенели и затанцевали на груди.
- Тогда пойдем. Посмотрим на лошадей. Жизнь - это растрата времени.
- Он на самом деле художник, - проговорила Нэнси, когда мы вслед за зеленой скатертью вышли на солнце.
- Не сомневаюсь. Готов спорить, что половина из того, что он рисует, карикатура, хотя и с сильной примесью жестокости.
- Откуда вы знаете? - Она удивленно уставилась на меня.
- Вид у него такой.
Чантер шлепал босыми ногами рядом с нами, и его вид был настолько необычен для скачек, что зрители таращились на него, кто насмешливо, а кто шокировано. Сам он вроде бы не замечал всеобщего внимания. И Нэнси выглядела так, будто давно привыкла к такой реакции окружающих.
Мы остановились возле ограждения парадного круга, Чантер облокотился на покрашенные в белый цвет брусья и принялся упражнять голос.
- Лошади… Я не работаю для залов академии. Когда я вижу скачки, я вижу машину, и я рисую машину в форме лошади, с поршнями вместо суставов, с мускулами - приводными ремнями, которые натягиваются и трещат в напряженные моменты, с каплями мазута, вытекающими одна за другой из пор в шкуре лошади… - Он резко оборвал фразу, но тем же тоном спросил: - Как твоя сестра?
- Много лучше, - ответила Нэнси, не обращая внимания на внезапную перемену темы. - Она почти совсем поправилась.
- Хорошо, - отозвался он, и продолжил свою лекцию: - И потом я рисую битком набитые трибуны с взлетающими над ними шляпами и с бодрыми лицами, а все это время машина рвет свои кишки… Я вижу компоненты, я вижу, что случается с каждым из них, и я вижу стрессы… Я вижу цвета компонентов… На земле нет ничего целого… только компоненты. Даже то, что кажется целым, все равно состоит из компонентов. - Он опять резко замолчал, задумавшись над тем, что сказал.
Воспользовавшись наступившей паузой, я спросил:
- Вы продаете свои работы?
- Продаю? - Он окинул меня мрачным взглядом и с видом превосходства отрезал: - Нет, не продаю. Деньги отвратительны.
- Еще более отвратительно, когда их нет, - заметила Нэнси.
- Ты ренегатка! - гневно воскликнул он.
- Любовь в шалаше хороша, когда тебе двадцать, а в шестьдесят она уже выглядит жалко.
- Не собираюсь жить до шестидесяти. Шестьдесят лет - это возраст дедушек, А дедушка - не мое амплуа.
Мы отошли от парадного круга и лицом к лицу встретились с майором Тайдерменом. Он нес "Спортинг лайф" и вертел на пальце ключи от самолета. Майор великолепно владел собой. Его взгляд скользнул по Чантеру, и у него не дрогнул ни один мускул.
- Я снова все запер, - сказал он, протягивая мне ключи.
- Спасибо, майор.
Он кивнул, еще раз окинул взглядом Чантера и в полном порядке отступил.
Даже ради Нэнси служитель не позволил Чантеру подняться по лестнице, ведущей на трибуну для владельцев и тренеров. Мы смотрели заезд внизу. Чантер стоял рядом и через равные интервалы бормотал ругательства в адрес "вонючей буржуазии".
Колин Росс закончил вторым. Зрители возмущенно орали и рвали билеты. Нэнси выглядела так, будто к этому давно привыкла.
В перерыве между двумя следующими заездами мы сидели на траве, и Чантер, пользуясь тем, что его никто не перебивал, сообщил нам свои взгляды на зло, которое представляют собой деньги, расизм, война, религия и брак. Это был обычный банальный треп, ничего нового. И я сидел и молчал. Во время своей проповеди Чантер дважды, без предупреждения и не переставая говорить, протягивал руки и клал их на грудь Нэнси. И оба раза, не удивляясь, взяв за запястья, она сбрасывала руки с груди. Ни он, ни она вроде бы не считали, что такие действия нуждаются в комментариях.
После очередного заезда, в котором Колин пришел третьим, Чантер заявил, что у него пересохло горло. И мы покорно последовали за ним в бар, чтобы он смазал пересохшие голосовые связки. Там сверхзанятая барменша налила нам три стакана кока-колы. Чантер тут же занялся своим стаканом, так что платить пришлось мне, что можно было предугадать заранее.
Бар был наполнен наполовину, но большую часть пространства и внимания захватил высокий, грубоватого вида мужчина, говоривший с сильным австралийским акцентом. Нога у него была в гипсе, очевидно недавно наложенном, потому что повязка отсвечивала белизной, и он стоял, опираясь на костыли, с которыми явно не умел обращаться. Его громкий смех перекрывал гул голосов в зале, и он то и дело извинялся за то, что наталкивался на посетителей.
- Я еще не привык висеть на этих штуковинах, понимаете…
Чантер рассматривал его с таким же видом, с каким вообще глядел на мир - с откровенным неодобрением.
Здоровенный австралиец подошел к случайным знакомым и стал объяснять, что с ним случилось.
- Поверите ли, не могу сказать, будто я жалею, что сломал лодыжку. Самое лучшее вложение капитала в моей жизни. - Он громко и заразительно захохотал, и многие в баре усмехнулись. Но, конечно, не Чантер. - Понимаете, я только неделю назад застраховался, и тут сломал ногу на этих ступеньках. Представляете, я получил за это тысячу фунтов стерлингов. Ничего себе подбадривающее лекарство от перелома, а? Тысяча чертовых фунтов за то, что пролетел по ступенькам вниз, но не вверх же! - Он опять громко захохотал, радуясь своей шутке. - Теперь выпьем, и пойдем поставим ложечку этой манны небесной на моего друга Кенни Бейста.
Я вздрогнул и посмотрел на часы. Приближалось назначенное время - три тридцать. Кенни явно не посоветовал своему австралийскому другу не рисковать и не ставить на него. Но это абсолютно не мое дело. Сказать ему об этом было бы худшей услугой Кенни Бейсту.
Здоровенный австралиец повис на костылях и заковылял из бара, два его приятеля последовали за ним. Любопытство в Чантере преодолело неприязнь к деньгам.
- Кто, - спросил он, ни к кому не обращаясь, - дал этому шизику тысячу фунтов за сломанную лодыжку?
- Новый страховой фонд. Его создали специально для тех, кто ходит на скачки, - улыбнулась Нэнси. - Если произошел несчастный случай, фонд выплачивает им деньги. Я в подробностях не знаю, но слышала раза два, как люди говорили.
- Страховка - это аморально, - проговорил Чартер и, проскользнув за спину Нэнси, положил руки ей на живот. Нэнси отбросила их и шагнула в сторону. По-моему, я не очень успешно справлялся с обязанностями телохранителя.
Нэнси заявила, что именно этот заезд она хотела бы посмотреть как следует, и, оставив Чантера у подножия лестницы проклинать буржуазию, уверенно двинулась вверх. Я, не спрашивая разрешения, последовал за ней. Остаться с Чантером? Такое развлечение не привлекало меня.
Поглядев сбоку в программу заездов, которую держала Нэнси, я узнал, что Кенни Бейст будет скакать на лошади по кличке Рудиментс: номер седьмой, принадлежит герцогу Уэссексу, тренер Энни Вилларс. Потом появился Кенни в оливковой рубашке с серебряным поясом и в серебристой шапочке. Когда лошадь проводили перед трибуной по оливковой траве, у меня мелькнула мысль, что герцог Уэссекс выбрал цвета, которые так же легко отличить на скаковой дорожке, как уголь в темную ночь.
- Как провел Рудиментс последнюю скачку? - спросил я у Нэнси.
- Хм-м? - рассеянно промычала она, все ее внимание сосредоточилось на ярко-розовой с белым форме брата. - Как вы сказали? Рудиментс?
- Да. Я привез на скачки Кенни Бейста и Энни Вилларс, поэтому мне интересно.
- А, понятно. - Она поискала в программе сведения о Рудиментсе. - Последний раз… он выиграл. Перед этим - тоже выиграл. А еще раньше пришел четвертым.
- Это хорошая лошадь?
- По-моему, более или менее. - Она сморщила нос в улыбке. - Я же говорила, что вы не останетесь равнодушным.
- Всего лишь любопытство, - покачал я головой.
- Это то же самое.
- Он фаворит?
- Нет, фаворит - Колин. Но… посмотрите на то большое табло, видите?… Рудиментс на втором месте по ставкам в тотализаторе. Он идет примерно три к одному.
- Что ж… - протянул я. - А что значит поставить на лошадь?
- Это значит заключить на нее пари. Этим занимаются букмекеры. Коли на то пошло, то это же делает и тотализатор.
- А если человек не букмекер, он может сам заключить пари?
- Конечно. Зрители так и делают. Предположим, букмекеры предлагают ставку три к одному, а вы не уверены, что эта лошадь победит. Тогда вы можете сказать своим друзьям, что предлагаете четыре к одному, и они заключат пари с вами, потому что вы даете больше. И, кроме того, в таких случаях не надо платить налог на сделанную ставку, потому что это пари между частными лицами.
- А если человек ошибся, и лошадь выиграла, то он платит друзьям в четыре раза больше, чем была их ставка?
- Конечно, платит.
- Понимаю, - сказал я.
Теперь я и вправду понимал. Эрик Голденберг на последних соревнованиях, договорившись с Кенни Бейстом, что тот проиграет, провел как раз такую операцию, о какой рассказывала Нэнси. А Кенни Бейст выиграл, и Голденбергу пришлось выплатить большие деньги. И они еще не успокоились после такого провала, и все утро сегодня спорили, повторить попытку или нет.
- Колин надеется выиграть этот заезд, - заметила Нэнси. - И я тоже.
"Вот удача для Бейста, если Колин выиграет", - подумал я.
Это была скачка на семь фарлонгов: лошади с места развивали скорость до тридцати миль в час. Когда они завернули в дальнем конце скаковой дорожки, идущей по кругу, я Рудиментса не увидел и только на последних ста ярдах различил Кенни среди всадников. Все произошло очень неожиданно: он оказался прижатым к белым брусьям ограждения скаковой дорожки, и у него не было пространства обойти Колина Росса по прямой.
Кенни так и не вырвался вперед и закончил заезд третьим. Колин победил, а второй была гнедая кобыла. В этот момент я бы не решился сказать, проиграл ли Кенни намеренно или так уж получилось.
- Разве не великолепно? - воскликнула Нэнси, ни к кому не обращаясь. Но женщина с другого конца трибуны подтвердила, что это было великолепно, и спросила о здоровье Мидж.
- О, спасибо, все хорошо, - ответила Нэнси и повернулась ко мне. В ее глазах совсем не было той радости, какая звучала в голосе. - Пойдем посмотрим, как расседлывают победителя.
Трибуна для владельцев и тренеров оказалась крышей над весовой. Перегнувшись через перила, мы наблюдали, как Колин и Кенни потрепали по холкам своих лошадей, прощаясь с ними, взяли под мышки седла и скрылись в дверях весовой. Оставшиеся на площадке для победителя без конца похлопывали друг друга по плечам и отвечали на вопросы окруживших их журналистов. Там, где прогуливали Рудиментса, небольшая группа людей с отсутствующим видом сдержанно улыбалась. Глядя на них, я бы тоже не решился сказать, прячут ли они восторг от удачно проведенной махинации или злятся и подсчитывают убытки.
Потом лошадей увели в конюшню, а группки рассеялись. Вместо них появился Чантер, который смотрел вверх и махал нам рукой.
- Спускайтесь! - кричал он.
- Никаких тормозов, - вздохнула Нэнси. - В этом его несчастье. Он будет кричать, пока мы не спустимся.
И он, не переставая, орал во все горло. Подошел служитель и попросил его перестать шуметь, но с таким же успехом можно было надеяться, что журчание ручья заглушит ударника хардроковой группы.
- Нэнси! Спускайся! - вопил он.
Она на шаг отступила от перил, чтобы он не мог ее видеть.
- Останетесь со мной? - Это был полувопрос-полупросьба.
- Если хотите.
- Вы же видели, какой он. А сегодня он был тихим-тихим. Благодаря вам.
- Я абсолютно ничего не сделал.
- Вы были рядом.
- Зачем вы приезжаете в Хейдок, если он без конца надоедает вам?
- Потому что, черт возьми, я не хочу чувствовать себя запуганной.
- Чантер любит вас, - сказал я.
- Нет. Господи, неужели вы не понимаете, кого он любит?
- Не понимаю.
Она покачала головой и посмотрела мне в глаза.
- Он безумно любит Чантера. - Она сделала шага три к ступенькам и остановилась. - Почему я говорю с вами так, будто знаю вас долгие годы?
Я покачал головой и улыбнулся, хотя в некотором смысле знал, почему. Но ведь никому не хочется прямо признаваться, что к нему относятся с таким же безразличием, как, допустим, к обоям на стенах.
Плаксивый голос Чантера эхом отлетал от стен трибун:
- Нэнси, спускайся вниз!
Она сделала шаг и опять остановилась.
- Не окажете ли вы мне еще одну любезность? Я останусь здесь у тети еще на несколько дней, но утром я купила для Мидж подарок, чтобы Колин отвез его домой. А он думает только о лошадях и наверняка забудет. Проследите, чтобы он не забыл подарок в раздевалке.
- Обязательно, - заверил я. - Ваша сестра… Я так понял, что она была больна.
Нэнси посмотрела на сияющее небо, потом на землю, потом прямо мне в глаза, и в этот момент за блестящим фасадом я увидел огромную болезненную трещину.
- Была. И будет, - сказала Нэнси. - У нее лейкемия. - Помолчав, она сглотнула и добавила самое невыносимое: - Мы с ней близнецы.
Глава 3После пятого заезда Чантер мрачно объявил, что его ждут пять студентов с факультета скульптуры. Им надо было, чтобы он похвалил их. И хотя он презирает систему, в которой живет, но, если его уволят, то как ему решить проблему с едой? Прощание с Нэнси выразилось в том, что он обтер ее руками спереди и сзади и собирался поцеловать открытым ртом в губы, но она ловко отклонилась, и поцелуй пришелся на ухо.
Он испепелил меня взглядом, будто это по моей вине не удался поцелуй. Нэнси не позволила повторить обряд прощания. Он насупился и пробормотал что-то про соль, которую насыплет ей на хвост, потом так резко повернулся на голых пятках, что скатерть, брелоки, цепочки, браслеты взвихрились, точно в центрифуге, и на высокой скорости направился к выходу.
- У него подошвы словно подметки, - заметила Нэнси. - Отвратительно. - Но на лице мелькнула тень снисхождения, и я понял, что для Чантера не все потеряно.
Нэнси сказала, что хочет пить, и что лучше всего жажду утоляет кока-кола. Вроде бы она хотела, чтобы я торчал рядом, и я решил торчать рядом. На этот раз без Чантера, мы вошли в специальный бар только для членов клуба - маленький зал на первом этаже у главного входа.
И там опять гремел голос австралийца с загипсованной ногой. Другая аудитория. Та же самая история. Его громовой бодрый бас наполнял маленький зал и эхом отдавался в холле главного входа.
- Из-за него не слышишь себя, - проворчала Нэнси.
В дальнем углу, где было меньше сутолоки, за маленьким столиком сидели майор Тайдермен и Эрик Голденберг. Похоже, перед ними стояли бокалы с тройной порцией виски. Почти соприкасаясь склоненными головами, они о чем-то шептались, уверенные, что их никто не подслушает. Отношения между ними едва ли кто-нибудь назвал бы сердечными. На склоненных лицах выражение жесткости и неуступчивости, и ни тени дружелюбия в быстрых взглядах, которыми они время от времени обменивались.
- Тот, что ходил за "Спортинг лайф"? - спросила Нэнси, заметив, куда я смотрю.
- Да. Второй тоже мой пассажир.
- Они не кажутся безумно счастливыми.
- Они не выглядели безумно счастливыми и по дороге сюда.
- Владельцы постоянно неудачливых лошадей?
- Пожалуй, нет. Они приехали сюда ради Рудиментса, с которым работал Кенни Бейст, а тренировала Энни Вилларс. Но в программе скачек они не заявлены как владельцы.
Нэнси достала свою программу.
- Рудиментс. Владелец герцог Уэссекс. Ни один из них не является глупеньким беднягой герцогом.
- Герцог?
- Да, - подтвердила она. - На самом деле, наверно, он не такой уж старый, но ужасно туповатый. Выглядит важно, и титул важный, но в голове одни опилки.
- Вы его хорошо знаете?
- Я часто его встречала.
- Очень тонкое различие.
- Да.
Двое мужчин в углу заскрипели отодвигаемыми стульями и направились к выходу. Громогласный австралиец заметил их, и его широкая улыбка раздвинулась еще на пару дюймов.
- Только поглядите, разве это не Эрик? Эрик Голденберг, это же надо! Иди скорей сюда, мой старый друг. Давай выпьем!
Голденберг принял приглашение совсем без энтузиазма, а майор почти побежал к двери, опасаясь, что его тоже включат в компанию. На прощание он смерил австралийца взглядом, полным неприязни военного к перебравшему штафирке.
Между тем австралиец, обняв Голденберга за плечи, взмахнул костылем, который задел Нэнси.
- Надо же! - закричал он. - Простите, леди, я не привык еще управляться с этими штуковинами.
- Ничего, - пробормотала Нэнси, а Голденберг шепнул что-то австралийцу, я не расслышал что, и мы не успели охнуть, как оказались в компании загипсованного бодряка, а он заказывал выпивку на всех.
Вблизи оказалось, что австралиец выглядит очень странно из-за того, что лицо и волосы у него совершенно бесцветные, а кожа удивительно белесая. Голова у него была почти лысой. Шелковистые волосы, обрамлявшие лысину, из белокурых превращались в совсем белые. Такими же были ресницы и брови, и даже губы постоянно улыбающегося рта казались кремовыми. Он выглядел так, будто загримировался под большего веселого призрака. Как выяснилось, звали австралийца Эйси Джонс.
- Тьфу, что это вы выдумали, - с отвращением сказал он мне. - Кока-кола для сосунков, не для мужчин. - И глаза у него были бледными с чуть заметным серо-голубым отливом.
- Не дави на него, Эйс, - вступил в разговор Голденберг. - Он повезет меня домой. Я вполне обойдусь без пьяного пилота.
- А? Пилот? - Громкий голос передал информацию пяти десяткам людей, которых она вовсе не интересовала. - Один из тех парней, которые летают? Большинство пилотов, которых я знаю, настоящие лихачи. Крепко живут, крепко любят, крепко пьют. Мужики что надо! - Он говорил это, широко улыбаясь, но за улыбкой скрывалось желание уколоть. - Давай, парень, живи опасно, не разочаровывай людей!
- Тогда, пожалуйста, пиво, - согласился я.
- Почему вы сдались? - Нэнси тоже разочаровалась, но по другой причине.
- Злить людей, когда можно избежать этого, все равно что кидать мусор в воду. В один прекрасный день он приплывет назад, но пахнуть будет хуже.
- Чантер бы сказал, что это аморально, - засмеялась она. - Нужно отстаивать принципы.
- Я выпью полбокала пива. Что от этого изменится?