- Можете ли вы сообщить нам что-нибудь по поводу совершившегося у вас на ферме преступления?
- Ничего! - ответил Мулине, несколько оправившись от смущения. - Я ужинал вместе со всеми и поднялся из-за стола только в девять часов. Хозяин пошел на двор подышать свежим ночным воздухом. Я вышел одновременно с ним дать корм лошадям. Едва успел я войти в конюшню, как услышал выстрел и ужасный крик. Я кинулся вон и увидел несчастного хозяина лежащим без движения на земле. Я не видел никого, кроме него, и ничто не могло объяснить мне, откуда последовал выстрел.
- Теперь это нам известно, - ответил следователь, затем прибавил: - Значит, когда прозвучал выстрел, то есть во время совершения преступления, вас уже не было в общей комнате?
- Нет.
- И вы утверждаете, что в это время только что вошли в конюшню?
- Это истинная правда.
- Кто-нибудь был с вами?
- Нет, я был один.
- Это к вашему несчастью, - строго заметил следователь.
Затем он обратился к прокурору и мировому судье и сказал им несколько слов тихим голосом.
При виде этой беседы, что вели о нем, Мулине пришел в ужас, слова обвинения умирающего Паскуаля вновь зазвучали в его ушах. Он совсем потерял голову и, рыдая, упал на колени посреди залы.
- Я не виновен, господа, - закричал он, - я не виновен, клянусь вам!
Но судьи продолжали оживленно говорить между собой.
- Милостивый государь, - сказал, наконец, следователь, обращаясь к начальнику жандармов, - я поручаю вам этого человека. Он не подлежит аресту, но необходим нам при следствии.
- Я не виновен, - продолжал повторять несчастный Мулине.
- В таком случае не волнуйтесь, - поддержал его офицер, отводя его в соседнюю комнату. - Если вы не виновны, вас оставят в покое.
- Виновность этого человека не доказана, - заметил прокурор. - Необходимо знать, имел ли он какое-нибудь основание убивать Паскуаля.
- Это мы узнаем, допросив служащих на ферме, - ответил следователь.
Первым вызвали Фредерика Бореля, изящная наружность и приличные манеры которого обратили на него внимание суда.
- Вы состоите в родственных отношениях с покойным? - спросили его в первую очередь.
- Я его двоюродный брат, господин судья, - ответил Фредерик спокойным голосом.
- В таком случае можете ли вы рассказать нам, какого рода отношения связывали несчастного Паскуаля и его слугу Мулине?
- Самые наилучшие. Мулине давно уже служит в этом доме, вся жизнь его протекает здесь.
- Правда ли, что в минуту преступления его не было в общей комнате?
- Совершенно верно, он был в конюшне. Как только я услышал выстрел, я вышел из комнаты, и, прежде чем заметить моего несчастного двоюродного брата, плавающего в крови, я увидел Мулине, бросившегося из конюшни с фонарем в руках. Наконец, как вам уже известно, господа, убийца стоял за воротами, выстрел был сделан им оттуда.
Этот ответ заставил судей задуматься.
- Но почему мы должны отрицать подозрение? - заметил один из них. - Мулине мог сделать выстрел и затем броситься в конюшню, откуда вы видели его выходящим. Он вышел, когда увидел, что вы явились на помощь к хозяину.
- Это невозможно, - быстро ответил Борель. - Между тем временем, когда вышел Паскуаль, и той порой, когда раздался выстрел, не прошло и трех минут. Мулине вышел в одно время с ним, но ведь с ним не было ружья. Так что он должен был сначала пойти взять его в конюшне, ибо ему больше негде было его прятать, затем выйти за ворота, выстрелить и снова вернуться в конюшню. Сделать все это за какие-нибудь три минуты мне кажется невозможным. Наконец, можно проверить это.
- Мы так и сделаем, - заметил следователь.
Все снова отправились во двор. Жандармский офицер взял у одного из солдат ружье, пошел сначала в комнату, где накануне состоялся ужин, и тщательно проделал все, о чем только что рассказал Фредерик Борель. Опыт продолжался три минуты. Повторенный несколько раз, он давал одни и те же результаты, это было довольно сильным аргументом не в пользу Мулине, потому что требовалось как раз столько времени, сколько прошло между выходом Паскуаля из комнаты и убийством.
- Что вы теперь скажете? - спросил следователь Фредерика Бореля, находившегося все это время около него.
- Я все-таки скажу, господин судья, - ответил молодой человек, явно смущенный, - что не могу допустить, чтобы Мулине был виновен, невзирая ни на этот опыт, ни даже на то, что я слышал.
- Что же вы такое слышали? - быстро спросил его прокурор.
Фредерик Борель смущался все больше и проговорил несколько бессвязных слов.
- Постарайтесь говорить яснее, - заметил следователь. - Помните, что вы находитесь перед судом, который вправе требовать от вас истины.
- Мой несчастный двоюродный брат ужасно страдал от боли, - ответил Фредерик Борель. - Он почти потерял сознание. Его обвинению нельзя придавать особенного значения.
- О ком это вы говорите?
- Об убитом, о моем двоюродном брате Паскуале.
- Разве он указал на своего убийцу перед смертью?
- Но… - продолжал Фредерик.
- Поясните нам это подробнее. Мы слушаем, - заметил прокурор.
- Извольте… Я был один с Мулине в его комнате у его постели, как вдруг, указывая на него, Паскуаль закричал: "Прочь, прочь, ты любишь мою жену, это ты убил меня!"
Судьи переглянулись и пришли к единому мнению, что убийца найден.
Глава XVII
- Почему же вы так поздно передали нам последние слова покойного? - снова начал допрашивать Фредерика Бореля следователь. - Вы не можете отрицать его виновность и поэтому обязаны были до нашего прибытия объяснить все это мировому судье.
- Я уже имел честь объяснить вам, - ответил Фредерик, снова овладевая собой, - что не придал никакого значения этим словам. Когда мой несчастный двоюродный брат произносил их, он был в бессознательном состоянии. Если бы он помнил себя в эти минуты, то ему никогда бы не пришла мысль подозревать столь преданного ему человека.
- Действительно, очень преданного! Его преданность дошла до того, что он полюбил жену своего хозяина, - с иронией заметил прокурор.
- О, - ответил Борель, - другие любили Марго куда сильнее и остались вне всякого подозрения в убийстве ее мужа.
- На кого вы намекаете? - спросил его следователь.
- На торговца лошадьми Фурбиса, проживающего в Фонбланше.
- Он любил жену Паскуаля? Поясните, на чем основаны ваши подозрения, - строго заметил судья.
- Я не буду скрывать, - сказал Борель, - поскольку, к несчастью, это известно во всей округе. Все говорят, что Марго в интимных отношениях с Фурбисом.
- Говорят, - заметил судья, - но есть ли какие-нибудь доказательства?
- С этим сложнее. Однако…
- Однако что?
- У меня есть доказательства.
- Какие же это?
- Но…
- Мы принудим вас предъявить их.
- Я встретил мою кузину в карете в объятиях Фурбиса на дороге в Изль.
- Значит, вы подозреваете Фурбиса в совершении убийства? - спросил следователь, обменявшись несколькими словами со своими коллегами.
- Я не утверждаю этого наверняка, - ответил Фредерик, - но скорее готов подозревать его, чем Мулине. Я знаю Фурбиса с очень дурной стороны.
- Где он теперь находится? Мы пошлем за ним. Был ли он вчера на ферме во время совершения преступления?
- Нет, вчера он не показывался здесь целый день. Только сегодня утром приехал и до сих пор не уезжал.
- В таком случае позовите его! - приказал следователь жандармскому офицеру и, обращаясь к Фредерику Борелю, прибавил: - Вы также останьтесь, может быть, мы вас еще вызовем.
Несколько минут спустя Фурбиса привели к судьям.
- Меня подозревают? - спросил он, демонстрируя присутствие духа.
- Против вас есть несколько серьезных улик, - ответил следователь. И, не дав Фурбису опомниться от этого первого нападения, он произнес серьезно: - Что вы делали вчера в девять часов вечера? Где вы были?
- Где я был?.. К счастью моему, я хорошо помню, что я делал вчера вечером. Я был вчера в Горде. В девять часов я брился в цирюльне, в половине десятого - пил пиво в кофейной с содержателем омнибусов, которые ездят между Гордом и Авиньоном.
- У вас прекрасная память, - заметил один из судей. - Вы как будто отвечаете урок.
- Я отвечаю на тот вопрос, который мне задали, - сказал Фурбис, несколько смущенный замечанием.
- Хорошо, - заключил следователь, - мы сейчас пошлем навести справки, и, если ваше показание подтвердится, мы не станем более удерживать вас.
С этими словами он встал и переговорил с начальником жандармов, стоявшим у окна. Когда он вернулся на свое место, Фурбис громко обратился к окружающим со следующими словами:
- С какой целью стал бы я убивать Паскуаля? Это был мой лучший друг.
Следователь прервал его:
- Вы были любовником его жены?
- Я? - закричал Фурбис. - Это низкая клевета!
- Однако уверяют, будто ее видели в ваших объятиях.
- Сказать можно что угодно! - вскрикнул Фурбис. - Я обнимал жену моего друга?! Пусть позовут ее, и вы увидите, что она скажет на это! Злых людей немало на свете! Готов спорить, что это Фредерик Борель оклеветал меня. Это мой злой гений.
- С какой стати Борель станет подозревать вас? Зачем ему желать вам зла?
- О, целей у него достаточно! Он не верил в нашу дружбу с честным, дорогим мне Паскуалем. Наконец, всем известно, что он влюблен в свою двоюродную сестру. Он во все вмешивался на ферме.
- Кажется, они все готовы упрекать друг друга в любви к жене покойного, - с улыбкой заметил следователь, обращаясь к прокурору.
- Она славится своей красотой, - прибавил мировой судья, - ее даже прозвали гордской Венерой.
- Вот как? Вы ее видели после случившегося?
- Да, - ответил судья, - но она показалась мне настолько расстроенной, что я не решился ее допрашивать.
- Мы сможем убедиться в ее горе, - возразил следователь, - не прибегая к необходимости вызывать сюда.
В эту минуту вернулся жандарм, посланный в Горд проверить показания Фурбиса. Из проведенных им опросов выходило, что Фурбис только в половине десятого, а не в девять часов был в цирюльне в Горде. Что же касается содержателя омнибусов, то он действительно встретился с Фурбисом, но только это было уже в десять часов. По странной случайности, которую Фурбис не мог предвидеть, эти люди заметили время его появления минута в минуту, что и передали жандарму.
- Что вы скажете на это? - спросил следователь Фурбиса, который вдруг сильно побледнел.
- Я скажу, - ощетинился он, - что все эти люди хотят моей погибели.
- Но что же вы им сделали?
- Я не знаю, но что они хотят этого - не подлежит сомнению. Они всеми силами стараются погубить меня.
- Я думаю, что скорее вы сами себя губите. Итак, судя по показаниям, вас не видели в Горде ранее половины десятого. Преступление было совершено в девять часов. Сколько требуется времени, - продолжал судья, обращаясь к окружающим, - чтобы дойти отсюда до Горда?
- Двадцать минут, если идти хорошим шагом, - ответили ему.
Ничто не могло навредить Фурбису сильнее, чем данное им ложное показание. Подозрение теперь пало на него. Он погубил себя тем, чем предполагал спастись, к тому же он пал духом, потерял необходимые ему хладнокровие и самообладание. Он был так уверен в своем поведении, считая себя вне всяких подозрений, что первая представившаяся ему опасность, вместо того чтобы усилить сопротивление, заставила его потерять голову. Но его положение грозило сделаться еще более опасным. Прибывший из Горда жандарм заметил на тропинке, ведущей от фермы к большой дороге, следы, которые мог оставить бежавший или быстро уходивший человек. Судья тотчас же в сопровождении Фурбиса и присутствующих в это время на ферме людей отправился на место, указанное жандармом. Он не ошибся - следы были довольно заметны.
- Посмотрим, соответствует ли ваша обувь этим следам, - сказал судья Фурбису.
Он был вынужден повиноваться; все заметили, как он смущался все больше. Его обувь входила совершенно плотно в оставшиеся следы.
- Вот это весьма важно, - заметил прокурор.
- Это ничего не доказывает, - выговорил с усилием Фурбис. - Разве нельзя допустить, что у кого-нибудь здесь такая же обувь, как у меня?
- Мы это проверим.
Попросили нескольких человек произвести опыт, но их обувь оказалась или больше, или меньше замеченных следов. Фурбис был окончательно сражен.
Этот допрос и следствие продолжались целый день. Окончание расследования было отложено до следующего дня. Но Мулине и Фурбис были арестованы. Первый оставлен на ферме под присмотром жандарма. Что же касается Фурбиса, то его отвели в Горд и оставили под охраной на ночь в помещении гостиницы. Судебный следователь, намереваясь на следующий день как можно раньше возобновить следствие, принял приглашение мирового судьи Горда остаться ночевать у него, но он не был спокоен. Его подозрения крутились вокруг двух лиц. Они оба были у него в руках, но он не имел права ни одного из них считать окончательно виновным. Найденные им доказательства не были еще столь убедительны, чтобы отдать кого-либо из них под стражу.
Но один из них действительно убийца. Кто же именно? Этот вопрос оставался нерешенным. Страха Мулине, ужасных обвинений, высказанных покойным, казалось, было достаточно, чтобы считать его преступником. Ложные показания Фурбиса, его отношения с женой Паскуаля, наконец, следы от его шагов - все это также давало немалый повод обвинять Фурбиса.
Бо`льшую часть ночи судья провел, обдумывая подробности ужасного дела с той минуты, когда он получил известие о преступлении, до того момента, когда он оставил ферму. Он должен был вспомнить все, воспользоваться всей своей опытностью, чтобы вывести какое-либо заключение из слышанного. Но, увы! Наступило утро, а он так и не определился.
Он собрался идти к прокурору, но вернулся с полдороги в Горд, где забыл свои заметки. И тут он услышал шум на улице. Отворив окно, он увидел, что перед гостиницей, где по его приказанию был оставлен на ночь Фурбис, собралась толпа. В эту же минуту он увидел жандармского офицера. Последний, заметив его в окне, поспешно перебежал улицу, направляясь к нему.
- Что случилось? - спросил судья. - Арестованный убежал?
И он поспешно побежал отворять дверь входящему в комнату офицеру.
Глава XVIII
Лебель, так звали молодого жандарма, приставленного к Фурбису, первый раз в жизни был оставлен лицом к лицу с обвиняемым в убийстве и ни на минуту не спускал с него глаз. В каждом движении перекупщика он видел попытку к бегству, он наблюдал за ним с таким постоянством, что, задумай на самом деле Фурбис бежать, он непременно был бы пойман.
Но Фурбис и не думал бежать. Все происшедшее с роковой ночи до настоящей минуты казалось ему сном. Он решился на преступление в полной уверенности остаться безнаказанным, а теперь все его замыслы рушились, и он чувствовал себя слабым, как ребенок. Теперь он с ужасом видел, что все было против него, все попытки скрыть причастность к преступлению разбиты, и все рушилось на его голову. К тому же, будучи сам низким и подлым человеком, он, не задумываясь, подозревал и в других те же качества.
"Что, если Марго арестуют, как и меня? - говорил он себе. - Она, пожалуй, признается в надежде спастись, облегчить свою участь и обрушить всю вину на меня… Если бы я знал это точно, я опередил бы ее. Может быть, это пошло бы мне на пользу".
Наконец, они пришли в гостиницу, где должны были провести ночь. Было уже темно, никто в деревне не видел, как они вошли, но для большей осторожности Лебель приказал содержателю гостиницы никому не говорить, что они остановились у него.
Их поместили в комнате первого этажа. В ней стояли две постели, одна между дверью и окном, другая в небольшом алькове, прикрытом занавесью.
Лебель немедленно приступил к осмотру стен, чтобы убедиться, нет ли где-нибудь под обоями двери. Успокоившись на этот счет, он сказал Фурбису:
- Вы ляжете в этом алькове.
Фурбис молчал, тогда жандарм прибавил:
- Теперь мы поедим.
На столе у камина поставили два прибора. Фурбис и Лебель сели один напротив другого, но Фурбис почти не касался еды. Заметив его задумчивость, жандарм сказал про себя: "Надо быть внимательнее: он задумывает что-то недоброе".
- Я не виновен, - вдруг воскликнул Фурбис, - и, несмотря на это, арестован, как какой-нибудь злодей.
Лебель ничего не ответил.
- Бедная жена! - лицемерно прибавил Фурбис. - Она ждет меня сейчас - в это время я обыкновенно возвращаюсь домой.
Эти слова тронули молодого человека.
- Вам не запрещено, - сказал он, - известить вашу жену о произошедшем.
- Нет-нет! Пусть она дольше не знает о несчастье, - возразил арестант.
Он отказывался предупредить ее, боясь, что она из мести за его угнетения выдаст его.