Он понятия не имел, почему лицо этой женщины привлекло его внимание. Она не была красива - или была? Этот вопрос почему-то волновал его. Но хорошенькой ее определенно нельзя назвать.
Платье на ней было поношенное, купленное только из практических соображений и предназначенное для долговременной носки, пока не потеряет приличный вид. Стало быть, никаких намеков на характер или вкусы женщины, надевшей его, если выбор простой и практичной одежды темных тонов вообще может служить показателем характера. Он выбросил из головы мысли о платье. У нее был красивый лоб и лицо ее, с правильными чертами, с четкой линией подбородка, было красиво. На вид ей можно дать лет двадцать пять, возможно, парой лет больше или меньше. Жизнь у нее не из легких. На гладкой бледной коже нет румянца. Но также нет и морщин. Возможно, из-за того, что она заботливо ухаживает за лицом, но, скорее всего, благодаря особому складу ума и характера. Женщина с таким лицом не стала бы тревожиться по пустякам, нисколько не стала бы. Она делала бы то, что должна делать, терпела бы все, что нужно стерпеть. Он подумал, что запасы ее терпения неистощимы. Это читалось в ее глазах, выражение которых было - спокойствие. Его всегда трогало подобное выражение, где бы он с ним не встречался - в глазах ребенка, животного. Иногда оно вызывало жалость - спокойствие, навеки утратившее надежду. Но здесь был иной случай - спокойствие, основанное на внутренней силе. Спокойствие, идущее рука об руку с терпением, потому что в конце пути им уготована победа.
Он сам себя осадил, усмехнувшись. Словоблудие! Что ж, таково его ремесло. Если твоя голова перестанет сочинять такие вот сказочки, ты просто разучишься писать. Но он не мог припомнить, чтобы когда-либо был в той же степени заинтересован чем-нибудь под воздействием одного лишь поверхностного впечатления... Он пристально вглядывался в прошлое сквозь годы и не мог отыскать мостика, ведущего на другой берег. Впечатление, по-видимому, было единственным в своем роде. Ему внезапно пришло в голову, что слово "поверхностный" тут не подходит. В целом все было гораздо сложнее, нежели "поверхностное впечатление". Он знал только, что волосы у нее темные и глаза серые, но все это не имело ничего общего с тем, как остро он ее чувствовал.
Примерно четверть часа спустя он поднялся и снова вышел в коридор. Ему взбрело в голову медленно пройти мимо ее купе в конец вагона, выждать несколько мгновений и затем вновь вернуться назад, однако до того, как он успел сделать три или четыре шага, поезд покачнулся, дернулся со страшной силой и сошел с рельсов. Все произошло с самой ужасающей внезапностью. В страшной катастрофе поезд развалился на части. Шум, состоявший из всех вообразимых звуков, был оглушающим. Внезапное ощущение бедствия парализовало чувства. Поезд взлетел, изогнулся, и вагоны начали падать. Раздались страшные крики. Раздвижные двери нескольких купе отворились, так как поезд опрокинулся набок. Мэриан Брэнд выбросило с ее места в коридор. Она упала и оказалась зажатой в ужасные тиски. А потом все вокруг смешалось и погрузилось во мрак.
Когда она очнулась, все вокруг было по-прежнему окутано мраком. До того, как произошла катастрофа, было светло. Она закрыла глаза. Через минуту снова открыла. К ней вернулась способность размышлять. Случилась авария. Как давно? Не должно быть так темно. Мэриан пошевелила правой рукой. Рука двигалась не очень хорошо. На нее нахлынула волна всепоглощающего страха. Мрак - похороны - в голове мгновенно выстроилась цепочка ассоциаций. Она принялась себя успокаивать, призвала все свое мужество и предприняла попытку шевельнуть другой рукой. Мэриан слегка подвинулась и задела плечо, явно мужчины. Она нащупала грубую ткань, крепкие мускулы и почувствовала ответное движение. Блаженство испытанного облегчения измерить было бы невозможно. Движение означает жизнь - значит, ей не придется находиться совершенно одной в темноте рядом с умершим человеком. Мужской голос произнес:
- Я рядом. Не бойтесь.
Это был самый прекрасный звук, который она когда-либо слышала. По сути, хоть голос был и приятным от природы, но звучал довольно сдавленно из-за удушливых клубов пыли. Она спросила:
- Где мы?
- Под теми обломками, что остались от поезда. Нас непременно вытащат. Вы в порядке?
Она не знала, поскольку еще не думала об этом. Она тут же попыталась выяснить, вцепившись в его плечо и пробуя, может ли она двигаться. Через мгновение она ответила:
- Думаю, что все в порядке. Я могу слегка пошевелить рукой или ногой, но не могу подняться или повернуться - что-то сверху мешает.
- Да и в этом нам здорово повезло. Здесь яма - в нее-то мы и угодили. К счастью, мы оказались здесь первыми. Дверь открылась, и нас выбросило из поезда прежде, чем он рухнул сверху. Я находился в коридоре, прямо напротив вашего купе. Я схватил вас, и мы упали вместе. Мы на дне ямы. Над нами очень много всякого хлама, так что может потребоваться какое-то время, чтобы достать нас, но с нами все будет в порядке.
Как только его голос затих, она начала воспринимать звуки, которых раньше не слышала. Они, должно быть, были и раньше, но не достигали ее сознания - шаги, голоса, лязганье металла по металлу, глухие удары, стоны, чей-то плач и - всего один раз - пронзительный, леденящий кровь вопль. Все эти звуки, казалось, доносились откуда-то издалека, не то чтобы с какого-то расстояния, но отдаленно. Ощущение собственной оторванности от окружающих не только не пропало вследствие несчастного случая, но только усилилось. Казалось, все ее мысли и чувства рождались по ту сторону какой-то расплывчатой границы, делавшей все вокруг нереальным.
Она издала глубокий вздох. Был ли он услышан или почувствован, она не знала. Она все еще держалась за ткань его пальто. Его левая рука тотчас поднялась и обхватила ее запястье, проверяя пульс. Затем, оставив это занятие, он взял ее за руку.
- Вы в полном порядке. Нам нужно просто потерпеть некоторое время. Вы можете убрать свою руку, если хотите, но вы слегка продрогли, и мне кажется, если держаться за кого-нибудь, это, возможно...
Она сказала: "Да, - и после продолжительной паузы, - спасибо вам".
Сейчас не следовало размышлять о том, каково бы ей пришлось, окажись она в одиночестве. Она обрадовалась, когда он вновь заговорил.
- Что ж, у нас уйма времени, которое нужно как-то скоротать. Кстати, они знают, что мы здесь, так что вам не о чем беспокоиться, Я звал на помощь, и какой-то человек подошел и поговорил со мной, как раз перед тем, как вы пришли в себя. Они не смогут разобрать завал, пока на место не приедет аварийная команда. Хорошо, что здесь достаточно воздуха. О чем бы вы хотели поговорить? Меня зовут Ричард Каннингем, и я писатель. Пишу романы, пьесы, стихотворения.
Он слышал, как она опять издала глубокий вздох, но на этот раз он оказался короче.
- Вы написали "Шелестящее дерево".
- Да.
- Я читаю книги, когда могу себе это позволить, - у меня так мало свободного времени. А моя сестра много читает. У нее слабое здоровье, и она не может подыскать себе работу. Я уже много лет беру книги в библиотеке по абонементу. Она глотает их одну за другой, и я за ней не поспеваю - совсем нет времени. Но "Шелестящее дерево" я прочла. Мне очень понравилось.
- А почему у вас совсем нет времени? Чем вы занимаетесь?
- Я работаю в риэлтерской конторе в Норвуде. Мы там живем.
- Кто это мы?
- Мы с сестрой и ее муж - когда он с нами.
Он повторил последние слова.
- Когда он с нами. Почему он бывает не с вами?
- Он актер. Разъезжает вместе с гастролирующей труппой - на месте ему не сидится.
- Вот как?
- Да. Им не следовало жениться. Ей было восемнадцать, ему - двадцать. Он работал в банке, но это его тяготило. Он считал, что судьбой ему предначертано творить чудеса на сцене. Он неплохой тенор, к тому же, довольно красив. Поначалу он легко получал маленькие роли, а впоследствии уже не так легко. Сестра не из сильных людей. Не в этом, собственно, дело, но это ее сломило.
Со странными интонациями в голосе он спросил:
- Значит, кормилец в семье - вы?
- Больше некому.
Было в этом разговоре что-то сродни чудному сновидению. Они лежали в темноте - двое незнакомцев - сцепившись руками. Пережитое потрясение и чувство страха разрушили барьер, возведенный общепринятыми нормами поведения. Казалось, будто они читали мысли друг друга и можно спросить о чем угодно и сказать все, что хочешь, с полной откровенностью, не требующей оправданий, причин, поводов, предлогов. Даже впоследствии, оглядываясь на произошедшее, Мэриан Брэнд находила ситуацию естественной. Они никогда не встречались прежде и никогда не встретятся потом. Они были на волосок от гибели. А сейчас лежали в темноте и держались за руки. Она рассказала ему о том, о чем никому и никогда раньше не рассказывала. Время от времени возникали продолжительные паузы. Пару раз на нее накатывало головокружение, но оно проходило. Если они молчали слишком долго, темнота подступала совсем близко. Иногда он задавал вопросы. Всякий раз, когда это случалось, у нее появлялось чувство, что ответ важен для него.
Когда она воскликнула с удивлением: "Но это же очень глупо!" - он рассмеялся.
- Люди не глупые. Это мое ремесло. Что бы они ни делали и какими бы причинами при этом ни руководствовались, их поступки могут быть шокирующими, оскорбительными или поразительными, но никогда - глупыми. А если кому-то так кажется, то это потому, что он сам глуп - один из бригады тех, "чье прикосновение все обращает в пыль", - он резко сменил тему. - Значит, все заботы легли на ваши плечи. Больше родственников у вас нет?
- Раньше не было. Мой отец был в ссоре со своими родными. Полагаю, вы бы его назвали "перекати-поле". Мы объездили весь мир: Франция, Италия, Африка, Аргентина, Калифорния, Нью-Йорк. Временами мы жили на широкую ногу, временами бедствовали. Мы вернулись в Англию, когда умерла мама. Мне было десять лет. Нас с Инной отдали в школу в Норвуде, а папа опять уехал.
Она произнесла все это не одним духом. Полное предложение, затем три-четыре слова, потом еще два или три. Паузы, казалось, не имели ничего общего с эмоциями, они просто повисали в воздухе. Она могла умолкнуть, чуть погодя вновь заговорить и опять остановиться. Словно разговаривала во сне. Возможно, именно с целью разбудить спящую он отрывисто спросил:
- Сколько вам сейчас лет?
- Двадцать семь. Инна на год моложе.
- Я подумал, что вам примерно столько, когда увидел вас в поезде.
В своей невыразительной манере она сказала:
- Вы видели меня?
- Да. Вы сидели в соседнем по коридору купе. Я видел вас, но вот вы меня не видели и находились где-то за миллион миль отсюда.
Тон ее голоса впервые изменился. Он стал низким и ровным. Это было вызвано легкой тенью того, что вполне могло бы быть изумлением. Она сказала:
- Ну, все-таки не так далеко.
- Продолжайте, я вас перебил. Вы и Инна отправились в школу. И вы были счастливы?
- Инна была. Да и я тоже, наверное. Но все время мешали одни и те же обстоятельства - и деньги одно из них, знаете ли. Иногда они у нас водились, а иногда - нет. Незадолго до моего восемнадцатилетия папа вернулся в Англию и вскоре умер. Денег совсем не стало. Я научилась печатать на машинке, и мисс Фишер нашла для меня работу. Инна тоже пошла работать, но, как я уже говорила, она вышла замуж за Сирила Фелтона. Он доставил ей немало хлопот, ей не под силу было справиться, и это ее подкосило. Нам только и удавалось, что едва сводить концы с концами.
- А почему же вы были за миллион миль отсюда? Что-то произошло. Но что?
Она ответила:
- Откуда вы узнали? Да, кое-что произошло.
- Продолжайте.
Она рассмеялась.
- Знаете, мне в это попросту не верится, во всяком случае, пока. Я никому еще не рассказывала - не было времени. Быть может, если я расскажу вам, это поможет мне осознать реальность случившегося.
- Вы всегда можете попытаться.
Ее ладонь шевельнулась в его руке, но Мэриан ее не отняла, просто слегка повернула. Когда она заговорила, столь характерных для ее речи пауз было уже не так много.
- Началась эта история полгода тому назад, только тогда я не знала, что за этим кроется. К нам в офис пришел некий мистер Брук и стал задавать вопросы о недвижимости. Он был пожилым человеком и довольно грубым. Он отнял у меня немало времени, вдаваясь в детали относительно каждого дома, что числился в нашей картотеке. Он задавал уйму вопросов - об окрестностях, о магазинах и социальном благоустройстве, спрашивал, где я делаю покупки, не являюсь ли членом теннисного клуба, не посещаю ли драматический кружок. Я думала, он интересуется всем этим в расчете на свою собственную семью. Теперь я понимаю, что на самом деле он хотел узнать, как живу я и чем занимаюсь. Мне пришлось рассказать ему об Инне, объяснить, почему не делаю всех тех вещей, о которых он спрашивал. Он, должно быть, проводил и другие расследования - теперь я знаю, что проводил. Но из офиса он ушел, так ничего и не решив насчет дома, и я посчитала его одним из тех праздно шатающихся людей, что убивают свое и чужое время.
- И кем же он оказался на самом деле?
Она сказала:
- Вы забегаете вперед. Это был брат моего отца - мой дядя, Мартин Брэнд.
- И? Что случилось потом?
- В последующие полгода - ничего. А вчера я получила письмо из адвокатской конторы "Эштон и Фенвик", что на Лоутон-стрит. Это уважаемые люди, и довольно известные.
- Да.
- В письме было приглашение приехать к ним, чтобы встретиться с адвокатом, и сообщалось, что это в моих интересах. Знаете, просто официальный юридический документ. Я не рассказала о письме Инне и Сирилу, но показала его мистеру Мортону, моему начальнику, и он был так добр, что дал мне выходной. И я выехала сегодня утром.
- Ну и как, это было в ваших интересах?
- Да. Мистер Эштон рассказал мне о том, что это мой дядя приходил в контору под видом мистера Брука. Он сказал, что дядя умер, и что он не хотел, чтобы мне открыли правду, пока его не похоронят. Потом он сказал, что дядя Мартин завещал мне все свои деньги. Это не укладывается у меня в голове. Я просто не могу осознать, что все это происходит наяву.
Рука, державшая ее ладонь, сжалась крепче.
- Вы привыкнете и сами удивитесь, насколько скоро. Это ведь гораздо легче, чем привыкнуть к отсутствию денег.
Повисла долгая пауза, после которой она сказала слабым голосом:
- Это так много...
Ему стало интересно, что именно она называла "много". Какими суммами ей приходилось обходиться? Пять фунтов в неделю? С ни на что не годной сестрой-нахлебницей, не говоря уже об этом Сириле, едва ли зарабатывающем себе на пропитание, даже если не принимать во внимание, что он готов сбежать куда угодно, только бы не содержать свою жену! Хотелось бы ему знать, сколько составляют накопления Мартина Брэнда, но даже сейчас он не считал, что вправе задавать подобные вопросы. Вместо этого он рассмеялся, почувствовав, что это причиняет ему резкую боль, и подумал, не сломал ли он часом ребро или несколько ребер. Весьма затруднительное обстоятельство, если так.
На этом цепочка мыслей прервалась, приведя его к следующему замечанию, высказанному вслух:
- Я собирался улететь в Америку в ближайшие десять дней.
Она сказала отсутствующим тоном:
- Мне нравится там бывать. И я люблю возвращаться обратно. Вы собираетесь туда надолго?
- Только на месяц. По делу. Моя мать была американкой, и моя сестра вышла там замуж - она единственный мой родной человек.
Ее рука шевельнулась. Он подумал, что движение было невольным.
- В придачу к большому количеству денег я получила столько же родственников. Меня это слегка пугает. Мой дядя недолюбливал их. Он написал мне письмо, очень странное. Я не понимаю, почему он продолжал жить с ними под одной крышей, если чувствовал нечто подобное.
Он начал убеждаться в своей правоте относительно ребер. Просто не надо смеяться. Он сказал:
- А может, это они жили с ним.
- О, да, это так. У него, похоже, очень большой дом, и они, должно быть, надеялись, что он достанется им вместе с деньгами. У меня пока не было времени поразмыслить над этим, так что это еще нужно будет сделать. - Его рука оставалась неподвижной. - Такие вещи устраиваются сами собой. Мне не следует волноваться об этом заранее.
После очень долгого молчания она произнесла:
- Если бы я погибла, Инна получила бы часть наследства, а члены семьи - все остальное. Это могло бы предотвратить множество проблем. Если мы не выберемся отсюда...
Он ответил громко и решительно:
- Но ведь мы-то собираемся выбраться.
Глава третья
Находясь в больнице с переломом двух ребер, Ричард Каннингем в полной мере ощущал жажду жизни, вернувшей его в возраст, по меньшей мере, двадцати лет. Утренние газеты писали о том, каким удачным было его спасение, его и Мэриан Брэнд. Статьи и заметки даже в самых маленьких газетенках, как и положено, пестрели крупными заголовками.
ЗАСТРЯВШИЕ ПОД ПОЕЗДОМ - КАКОВО ЭТО - БЫТЬ ПОГРЕБЕННЫМ ЗАЖИВО - ЭКСКЛЮЗИВНОЕ ИНТЕРВЬЮ С РИЧАРДОМ КАННИНГЕМОМ.
Это вызвало у него приступ смеха, однако вы не можете позволить себе роскошь посмеяться, когда ребра у вас туго перевязаны. Он вспомнил репортера, отиравшегося поблизости в тот момент, когда из-под частично разобранных обломков поезда вытащили сначала Мэриан, а потом и его. Особенно приятно было вспомнить, что на бездну вопросов типа "каково это - быть погребенным заживо?" он ответил всего одним словом - "проклятье!". После чего попытался встать на ноги, не прибегая к посторонней помощи, вместо того, чтобы лечь на носилки (уж он-то не калека какой-то, право слово!), и тут же покрыл себя несмываемым позором, потому как лишился чувств. Он прочитал интервью внимательно и с удовольствием. Оно было оформлено в духе первоклассной трагедии и могло послужить прекрасной рекламой для его новой книги.
Он смотрел в продолговатое окно, словно рамкой обрамлявшее низко нависшие тучи и проливной дождь, и думал о том, что чертовски хорошо быть живым и почти невредимым. Дневной свет, даже такой серый и унылый, представлял собой зрелище, поднимающее настроение. Он мог бы лежать сейчас на столе в морге, но вместо этого находился здесь, в чистой и вполне удобной постели, и даже без мучительной боли, если не делать резких движений. Все было просто замечательно.
Ричард принялся размышлять о Мэриан Брэнд. В больницу ее не забрали - при помощи настойчивых вопросов ему удалось это выяснить. Она заявила, что с ней все в порядке и лучше она поедет домой, сказав это непреклонным тоном, за мгновение до того, как он упал в свой обморок. Идиотское представление, сыгранное двоими. Если бы ему хватило ума не потерять тогда сознания, он наверняка смог бы ее переубедить, ну как-нибудь так: "Да, да, я все понимаю - вы думаете, что Инна будет сходить с ума от беспокойства. Но если вам хочется повергнуть ее в настоящий ужас, вам нужно заявиться домой в таком виде, как сейчас - сама смерть, в обугленной шляпке, голова посыпана пеплом, лицо густо покрыто пылью и кровью".