Встал стряпчий с лицом как топор:
- От имени кредитора, ваша честь. Мистер Грэнтли, вы должны пятьсот девятнадцать фунтов. Вы в состоянии заплатить?
- Фунт в месяц, - спокойно сказал мистер Грэнтли.
- Сколько? - ахнул Петтигрю.
Очевидно, сочтя, что заместитель глуховат, представитель кредитора прогремел:
- Он предлагает фунт в месяц. Ваша честь поднимет до тридцати шиллингов?
- Да, если хотите, - слабо выдавил Петтигрю.
Обе стороны как будто были полностью удовлетворены. Кряжистый отрывисто кивнул и вразвалочку покинул суд. Петтигрю во все глаза смотрел ему вслед, недоумевая, какой тайной магией он выманил кредит пятьсот девятнадцать фунтов. Мистеру Грэнтли было уже за шестьдесят. Если платить по такой снисходительной ставке, сколько ему стукнет к тому времени, когда его долг наконец будет уплачен? Он старался подсчитать это в уме, когда вдруг сообразил, что голубой листок исчез и его место занял другой.
- "Инглсон против Уотса", - возвестил секретарь.
Топоролицый вскочил снова:
- Должник не явился. Перенос на следующее заседание с обычным уведомлением?
- Как вам угодно, - сказал Петтигрю. Право же, синекура да и только. Он взял себе на заметку спросить у секретаря, что такое "обычное уведомление".
Еще три или четыре должника стремительно сменили друг друга на месте свидетеля. Все они задолжали суммы, головокружительно несоизмеримые с их доходами, у каждого имелось не меньше четырех малолетних детей, которых надо кормить, и их долги касались в основном удовлетворения таких жизненных потребностей, как телевизор или обеденный гарнитур. Их кредиторы - или, как правило, представители кредиторов - охотно соглашались на предложения, обещавшие им возмещение в среднем за двадцать пять лет, в том случае, конечно, если выплаты будут производиться.
"Почему я всю жизнь тратил время и силы на оплату счетов? - подумал Петтигрю. - Просто уму непостижимо". Он приказал отправить еще одно обычное уведомление, а затем заинтересованно выпрямился, услышав знакомую фамилию.
- ""Мил и Молт лимитед" против Уэндона".
Синий листок запротоколировал решение о взыскании двадцати пяти фунтов двенадцати шиллингов восьми пенсов.
- Мистер Уэндон, как вы предполагаете выплатить свой долг?
Мистер Уэндон не предложил какой-либо суммы в месяц. Он просто обратил пару честных голубых глаз на судью и заметил:
- Факт в том, ваша честь, что корм был отвратный. Определенно плесневелый.
- Суть не в этом, - вмешался стряпчий - на сей раз не топоролицый, а багровощекий с усами, - который, как видно, делил с первым большую часть этой неблагодарной практики. - Совершенно не в этом. И против вас выдвинуто...
- Я едва из-за него трех молоденьких свинок не лишился, - продолжал мистер Уэндон. - Пришлось звать ветеринара. Я еще должен ему пятерку за труды.
Слушая, как он говорит, нетрудно было поверить, что Горацио Уэндон воспитывался с племянником леди Ферлонг в Харроу. Внешне, однако, он делал мало чести этой или другой привилегированной частной школе. Одет он был, возможно, чуть лучше мистера Грэнтли, но только самую чуточку, и был значительно грязнее. От места дачи показаний слабо веяло свиным навозом. Его лицо было не лишено достоинства, но имело безошибочное выражение человека, глубоко обиженного и смирившегося с тем, что его обида никогда не получит возмещения.
- Давайте-ка проясним, - сказал Петтигрю. - Насколько я понимаю, это счет за корм, поставленный вам...
- Если вы называете это кормом, то да.
- За который вы не заплатили.
- Конечно, нет. Вы заплатили бы?
- Давайте пока меня не касаться. Долг подали к взысканию?
- Вот именно.
- Вы сказали судье, что корм был некачественный?
- Сказал судье? Нет, меня там не было. У меня в тот день, кажется, свинья должна была пороситься. Так или иначе, я не пошел.
- И вам не пришло в голову проконсультироваться у юриста?
- Юриста? - Лицо мистера Уэндона являло собой верх презрения. - Нет уж, спасибо. С меня юристов хватит.
- Тогда, боюсь, вам придется заплатить.
- Если вы так говорите... - устало отозвался мистер Уэндон. Прения он прекратил явно с облегчением, словно не имея сил протестовать против судебных преследований, и лишь добавил: - Видели бы вы этот корм!
- А теперь, мистер Уэндон, - сказал багровощекий стряпчий, который метафорически закусил не удила, а буквально собственный ус во время этого пустого диалога, - как вы собираетесь выплатить свой долг?
- В том-то и суть. Я тоже про то. Как?
- Вы ведь фермер?
- Лично я предпочитаю называться мелким землевладельцем.
- Женаты?
- Господи помилуй, нет.
- Какая у вас арендная плата?
- Никакой не плачу.
- Ферма принадлежит вам?
- Вроде того. Разумеется, она заложена.
- Счет в банке имеется?
- Кредит превышен.
- Какие-нибудь прочие долги?
- Не стоят упоминания. Конечно, если не считать ветеринара.
- Какие-нибудь деньги вам причитаются?
Возникла заметная пауза, прежде чем прозвучал ответ на этот вопрос:
- Да, причитаются.
- Сколько?
- Восемь тысяч триста четырнадцать фунтов. - Уэндон оттарабанил сумму, как ребенок, заучивший урок.
Глядя на него, Петтигрю сообразил, что коснулись той самой обиды, которую он угадал, едва увидев этого человека. Ему очень хотелось узнать, что тут за история, но судопроизводство происходило слишком уж быстро, чтобы осведомляться.
- И когда вы ожидаете выплату?
Обреченность на лице Уэндона стала только отчетливее.
- Никогда, - ответил он.
- Тогда не тратьте время его чести. Каков ваш ежемесячный доход?.. Вы платите подоходный налог?.. Вы делаете?.. Вы имеете?..
После долгих препирательств, напомнивших Петтигрю погоню упорного, но неловкого терьера за исключительно верткой крысой, мистера Уэндона заставили признать, что он в состоянии выплачивать два фунта в месяц. Его уход знаменовал окончание слушаний дел неплательщиков, вызванных повесткой, и начались собственно судебные разбирательства.
Нынешние затруднения жителей Маркшира, как они отражены в производстве судов графства, заключаются, как и по всему Соединенному Королевству, в слишком большом числе людей на слишком малое число домов. Сегодня никто из пустивших однажды под свой кров кого-то на каких-либо условиях не может надеяться выселить его или ее, не обращаясь в суд. Петтигрю нисколько не удивился, обнаружив, что дела в его списке относились к тому типу, который в среде юристов известен как "дело о вступлении во владение". Первая порция дел была с точки зрения закона сравнительно проста: незадачливые ответчики просто изо всех сил цеплялись за жилье в надежде, что, когда поступит предписание о выселении, кто-нибудь, где-нибудь, как-нибудь придумает, куда им податься. В стремительной последовательности Петтигрю разобрал дело вдовы скотника с длинной вереницей детей, которая должна уступить место преемнику ее мужа, чтобы работа на ферме не остановилась; молодой супружеской пары, которая катастрофически затянула свое гостевание в крошечном, перенаселенном коттедже родителей мужа; дворецкого из большого дома, смертью хозяина оставленного растерянным и беззащитным в мире, которому не нужны дворецкие и который предлагал превратить господский дом в заведение для умственно отсталых. Покончив с этими мелочами (Петтигрю даже думать не хотелось, ценой каких тревог и мучений), столы расчистили для основного блюда дня - серьезных спорных случаев.
- Простое дело о лишениях, - весело сказан поверенный истца, когда вызвали первое из таких дел.
Петтигрю про себя застонал. Параграф 8 первого приложения к закону - это он уже знал наизусть. Одно из тех безнадежных дел, в которых он, Петтигрю, и никто другой должен решать, кому грозят большие лишения: жильцу, если он будет выдворен из дома, или домовладельцу, если не пустят в дом его. Он приготовился к худшему, и худшее не замедлило объявиться. Дело домовладельца было определенно душераздирающим. Такие ужасающие лишения приходилось терпеть ему и его семье, что Петтигрю поймал себя на мысли, как любой жилец может иметь наглость противиться столь внушительным притязаниям. Долго недоумевать ему не пришлось. Адвокат ответчика, когда настал его черед, предъявил доказательства чудовищного водопада бедствий, которые обрушатся на его клиентов, если они утратят жилище (две гостиные, две спальни, кладовая, буфетная и ватерклозет на улице). Немыслимо было бы их выселить. И Петтигрю пришлось об этом размышлять.
До окончания слушаний на стол ему легло шесть врачебных заключений. Четыре свидетельствовали об опасных заболеваниях, которыми страдали обе стороны и их соответствующие жены. Остальные объявляли о скором появлении новых членов в каждом семействе. Какая бы сторона ни преуспела, двум спальням и кладовой придется вместить по меньшей мере вдвое больше людей против того количества, для которого они предназначались. Проигравшим придется предположительно разбить палатки на Дидбери-Даунс. Таковы были - на заметку будущим историкам социума - жилищные условия Маркшира в год 1952-й от Рождества Христова.
Он вынес решение - в чью пользу, ему не хотелось даже думать. Он знал только, что не показал себя с лучшей стороны и не вершил справедливости просто потому, что в тех обстоятельствах справедливость была невозможна - разве справедливо наказывать безвинных людей за то, что живут в то время и там, где для них нет жилья? Потом он пошел на ленч, виновато размышляя о собственном уютном домике с гардеробной и запасной спальней для случайных гостей.
Дело "Тодмен против Порфир" возглавило список дел на вторую половину заседания. Тодмена представлял топоролицый, чья фамилия несколько неожиданно оказалась Очаровашкинс. Порфир явилась лично. Только когда ответчица вышла вперед, Петтигрю, поглощенный перспективой еще одного дела лишений, сообразил, что это, наверное, та самая добрая, достойная и полезная особа, про которую говорила леди Ферлонг. Он поглядел на нее с интересом и с удивлением заметил, что это сравнительно молодая женщина, лет сорока самое большее. Памятуя о прилагательных леди Ферлонг, он ожидал увидеть вдову под шестьдесят, хотя затруднился бы сказать, почему качества, названные леди Ферлонг, обязательно должны принадлежать человеку такого возраста. Ее нельзя было назвать красивой или хорошенькой, а ее платье, на неопытный взгляд Петтигрю, ничем не отличалось от одежды обычной работящей деревенской женщины. Но что-то в ее внешности привлекало внимание. Поискав определение, Петтигрю поймал себя на мысли, что самое уместное тут слово - "достоинство". Как раз достоинство, порожденное не самоуверенностью или самомнением - в тот момент миссис Порфир выглядела крайне нервно и непритязательно, - а непоколебимой честностью и цельностью натуры. "Добрая, достойная и полезная, - подумал он. - Все это про нее, но самое главное в ней - добрая".
Пришло время слушать мистера Очаровашкинса. Он был совершенно уверен в победе и, казалось, имел на то веские причины. Его клиент, мистер Джессе Тодмен, которого Петтигрю уже знал в лицо как владельца единственного гаража и заправочной станции в Тисбери, желал вернуть себе свой коттедж для дочери и зятя, недавно поженившихся и с дитем на подходе, но живущих в убожестве - в комнате над гаражом мистера Тодмена.
- Сомневаюсь, что ваша честь столкнется в моем деле с большими трудностями, - сказал мистер Очаровашкинс. - Миссис Порфир - вдова, насколько я знаю, не имеет иждивенцев, живет одна и занимает коттедж из четырех комнат. Она без особых затруднений может подыскать себе жилье, отвечающее ее скромным нуждам. С другой стороны, перед нами молодая семья, мечтающая обзавестись собственным домашним очагом и живущая в условиях, которые, уверен, ваша честь сочтет весьма нежелательными для того, чтобы растить детей. Мой клиент сочувствует миссис Порфир, но...
Сев на свидетельское место, мистер Тодмен очень успешно скрыл свое сочувствие к жилице, которое так великодушно приписал ему мистер Очаровашкинс. Это был невысокий жилистый человечек с ярко-желтыми волосами и жесткими зелеными глазами. Да, коттедж принадлежит ему, унаследован от отца почти сразу после того, как миссис Порфир вселилась. За мизерную плату, добавил он по собственному почину, да и та вся ушла на оплату ремонта, который заставил его произвести санитарный инспектор. С тех самых пор он просит ее съехать. Теперь муж его дочери вернулся из армии, а в его доме нет для всех места. На том, как ясно говорило выражение его лица, и делу конец.
- Какие-то вопросы к мистеру Тодмену?
- Нет, благодарю, сэр, - ответила миссис Порфир.
Для полноты картины мистер Очаровашкинс вызвал миссис Тодмен, высокую вялую блондинку. Она не могла вынести, чтобы в их доме жила семья замужней дочки, а что до младенца... Ведь просто повернуться будет негде, когда повсюду развешаны пеленки!
Поскольку от миссис Порфир вопросов опять не последовало, на месте свидетеля вслед за блондинкой тут же возникла ее дочь. Названная по современной маркширской моде, Марлен Дейрдре Бэнкс была уж чересчур очевидно в положении. Глядя на нее, Петтигрю мог только надеяться, что в случае необходимости выяснится, что судебный пристав, человек весьма компетентного вида и явно бывший полицейский, в дополнение к прочим своим навыкам прослушал также курс родовспоможения. Но она пережила свое краткое появление в роли свидетельницы без катастрофы и произвела на Петтигрю сравнительно пристойное впечатление парой очень ярких карих глаз и копной непокорных темных волос.
Заявление Марлен завершило выступление от имени истца. Петтигрю повернулся к миссис Порфир:
- Теперь мне хотелось бы услышать, что скажете вы, миссис Порфир.
Он слишком уж хорошо знал, что она скажет, и сердце у него стучало, когда он смотрел на это безмятежное, терпеливое лицо. Есть ли ей куда податься? Очевидно, некуда. Сегодня всем некуда податься. Но чем это поможет ей против беременности Марлен и явной невозможности растить ребенка в каморке над отцовским гаражом? Дело уже практически решено, вопрос заключается только в том, сколько времени ей дать, чтобы "подыскать иной вариант". Какое чудесное расплывчатое выражение! О том, как он посмеет взглянуть после этого в лицо леди Ферлонг, не хотелось даже думать.
- Мне очень жаль, что от меня всем столько проблем, - сказала миссис Порфир, - но факт в том, что мне некуда поехать. В Тисбери очень трудно найти жилье, - добавила она.
- Именно, - поощрил ее Петтигрю, но продолжения от миссис Порфир не последовало. Она уже изложила все доводы в свою защиту.
На том дело "Тодмен против Порфир" завершилось бы, если бы мистер Очаровашкинс, озабоченный оправданием гонорара, не вдохновился на перекрестный допрос.
- Вы живете в коттедже совершенно одна, верно? - обвиняюще спросил он. - В четырех комнатах! - Его тон придал спорному коттеджу размах Бленгеймского дворца. - Вам же не нужно столько места.
- О нет, нужно... Правда нужно.
- Почему вы не можете снять где-нибудь комнату?
- Это совершенно невозможно. Мне о стольком нужно заботиться.
- О стольком? Полагаю, свою мебель вы могли бы сдать на хранение.
- Это не только мебель, - мягко объяснила миссис Порфир. - Еще все мои бумаги... Я так много работы делаю. В меблированной комнате ничего не получится. Это было бы неуместно.
Перед Петтигрю вдруг предстало видение: деревенская домохозяйка просматривает конфиденциальную корреспонденцию Ассоциации нравственного благополучия. Да, это было бы крайне неуместно. Что ж, леди Ферлонг придется подыскать другого секретаря, вот и все. Жаль, но...
Мистер Очаровашкинс все еще развивал свою тему:
- Вдова без обременения... Вы ведь вдова, миссис Порфир? - Не получив ответа, он продолжил: - С вами ведь в этом четырехкомнатном доме никто не живет?
- Нет. То есть... Сейчас никто. - Последние слова были произнесены чуть ли не шепотом.
- Прекрасно. Итак, мадам, вы задумывались всерьез о том, чтобы подыскать другое жилье? Вы справлялись о возможности приобрести резиденцию?
"В судах графства, - подумал Петтигрю, - мы всегда приобретаем резиденции. Покупать дома мы предоставляем низшим расам, не имеющим законов".
- Я не могу себе это позволить.
- Вы уверены, мадам? В наши дни строительные общества предлагают очень привлекательные условия. У вас нет сбережений?
- Очень незначительные.
- Сколько именно у вас денег? Каков ваш доход?
По лицу миссис Порфир скользнула острая тревога.
"Честное слово, так нечестно, - подумал Петтигрю. - Она, наверное, чувствует себя так, словно ее раздевают на людях".
- Возможно, вы предпочтете написать сумму, - предложил он.
- Благодарю вас, сэр.
Миссис Порфир подали бумагу и карандаш, и после недолгих, но озабоченных подсчетов она написала две суммы, обозначающие соответственно капитал и доход с него. Глянув на ее скудное состояние, Петтигрю протянул листок мистеру Очаровашкинсу.
- Это все, что у вас есть? - не отступал мистер Очаровашкинс.
- Это все на свете деньги, какие есть в моем распоряжении. - Высокопарные слова она роняла в суд, как камешки в тихий прудик, закутавшись в свое странное достоинство точно в плащ.
Мистер Очаровашкинс сменил тактику:
- Нет ведь никакой особой причины, чтобы вам жить именно в Тисбери. Вы вполне могли бы поехать в любую другую часть Маркшира... Вообще в любое графство Англии.
Тут миссис Порфир дала волю словам и стала даже красноречива:
- Полагаю, в каком-то смысле это совершенно верно. Конечно, я привязана к моей работе в Тисбери, но, надо думать, сумела бы быть полезной в любом месте. Слава Богу, я всегда приносила пользу, где бы ни находилась. Но дело не только в этом, сэр. Понимаете, я очень люблю Тисбери. Я тут родилась. Я жила тут, пока не уехала, чтобы выйти замуж. Вот почему я вернулась, когда... когда осталась одна. - На мгновение она как будто забыла, где находится, и продолжила, обращаясь отчасти к Петтигрю, отчасти к себе самой, подхваченная потоком детских воспоминаний. - Мой отец был органистом в церкви Тисбери. Он позволял мне сидеть возле органа, когда я была маленькой. Я так любила бывать на хорах. Думаю, он был не самым лучшим музыкантом, но я считала его игру самой прекрасной на свете. - Она оглянулась, посмотрела за мистера Очаровашкинса, на скамью позади него, где сидели истец и его семья. - Он играл на вашей свадьбе, мистер Тодмен, - сказала она. - Помните? Это было давно, а кажется, только вчера. Четыре подружки в голубом, а миссис Поттс - вся в белом. Она была чудесной невестой, хотя мы все думали, что для вас она высоковата...
Право же, это совсем против правил! Джефферсон давно бы ее остановил. Петтигрю прокашлялся, чтобы вмешаться, но миссис Порфир остановилась сама. Замолчав, она промокнула глаза носовым платком. Пожав плечами, мистер Очаровашкинс сел и начал связывать бумаги. Совершенно ясно - дело было окончено. Петтигрю набрал в грудь воздуха, чтобы объявить свое решение. И в этот самый момент он почувствовал, как в нем с силой поднимается подозрение, что дела обстоят совсем не так, как кажется.