XXII
Орсивальский костоправ, несомненно, должен был обладать редким мужеством и особым присутствием духа, чтобы лишить себя жизни в темной кладовой, не возбудив ничьего внимания в библиотеке каким бы то ни было шумом. Моток бечевки, найденный ощупью во тьме между старыми книгами и пачками журналов, и послужил средством к самоубийству. Робело крепко обвязал ее вокруг шеи и, просунув под нее карандаш, стал наматывать веревку на карандаш и удавил себя.
Он лежал бледный, с полуоткрытыми глазами, разинув рот, с видом человека, который без особых страданий, под влиянием прилива крови к мозгу, мало-помалу терял сознание.
- Может быть, его еще можно возвратить к жизни? - сказал доктор Жандрон.
И, вытащив из кармана инструменты, он склонился над трупом.
Это самоубийство обидело и разочаровало Лекока. Все шло как по маслу, и вдруг этот важный свидетель, едва не стоивший ему жизни, ускользнул от него. Наоборот, отец Планта казался довольным, точно эта смерть оберегала для него какие-то планы, о которых он еще не хотел говорить.
Доктор поднялся. Все его усилия оказались тщетными.
- Конец! - сказал он. - Удушение полное. Смерть последовала всего в несколько минут.
После этого тело костоправа вынесли и положили на ковер в библиотеке.
- Остается теперь отнести его домой, - сказал отец Планта. - Мы тоже отправимся туда, чтобы опечатать его мебель, где, вероятно, хранятся важные бумаги. - И, обратившись к слуге, он сказал: - Беги скорее в мэрию, спроси там носилки и захвати с собой двух понятых.
Присутствие доктора Жандрона более не было необходимо, он пообещал отцу Планта, что еще встретится с ним у Робело, и отправился к Куртуа, чтобы узнать, как там дела.
Тем временем возвратился Луи, приведя с собой не одного, а целых десять понятых. Уложили на носилки тело Робело, и печальная процессия двинулась в путь.
Орсивальский костоправ обитал на другом конце города, влево от железного моста. Он занимал один целый дом в три комнаты, из которых в одной помещалась его лавка, заваленная связками травы, сушеными кореньями и разными целебными растениями, а в другой, хорошо меблированной, он спал.
Носильщики положили на кровать свою печальную ношу.
Тем временем отец Планта осмотрел все ящики, ключи от которых нашлись в карманах у самоубийцы. Он искал очень хорошо, но не находил ничего, кроме того, что было ему уже известно раньше. Вот купчая на участок Морен, а вот права собственности на фраппельские поля и на участки земли при Пейроне.
Отец Планта едва мог скрыть свое разочарование.
- Ничего ценного, - шепнул он на ухо Лекоку. - Вы понимаете это?
- Очень хорошо, - отвечал сыщик. - Этот Робело, оказывается, хитрый плут, достаточно благоразумный для того, чтобы дать понять всем, что он наживал свои деньги целые годы. Вы не обнаружили по его книгам, какой суммой он мог владеть безбоязненно? Сколько там выходит?
Мировой судья тотчас же подсчитал несколько цифр.
- Четырнадцать тысяч пятьсот франков, - отвечал он.
- Ну, госпожа Соврези дала ему много больше! - решительно заявил агент полиции. - Имея только четырнадцать тысяч, станет он вам их скрывать! Что он за дурак! Тут, наверно, у него где-нибудь запрятан клад.
- Разумеется, я того же мнения, - но где?
- Надо искать!
И Лекок сам лично принялся за поиски. Не имея определенной цели, он бродил из угла в угол по комнате, переворачивал мебель, стучал кое-где кулаком об пол и стены. Наконец он подошел к камину, перед которым уже несколько раз останавливался раньше.
- На дворе сейчас июль, - сказал он, - а в камине пропасть золы!
- Осталась от зимы, - возразил мировой судья.
- Так-то так, а не кажется ли она вам слишком чистенькой и аккуратной? Я не вижу на ней охлопьев пыли и частиц сажи, что было бы, если бы огня не зажигали уже столько месяцев.
Он вышел в соседнюю комнату, где оставались носильщики, и сказал:
- Достаньте-ка мне поскорее лом!
Все бросились бегом исполнять это поручение, а Лекок снова возвратился к мировому судье.
- Ну конечно, - бормотал он. - Эту золу копали недавно, а если ее копали, то…
Он склонился над камином и, раскопав золу, обнаружил вдруг под ней гладкий камень. Взяв затем тонкий кусок дерева, он очень свободно просунул его в щель рядом с этим камнем.
- Вот видите, господин мировой судья, - сказал он, - известки нет вовсе. Ясно, что камень этот вынимается: клад должен быть здесь.
Принесли лом. Лекок ударил им всего только один раз, камень подался, и под ним обнаружилась очень глубокая дыра.
- Так я и знал! - весело воскликнул Лекок.
Дыра эта оказалась доверху набитой двадцатифранковыми монетами. Их сосчитали. Оказалось на 19 500 франков.
На лице старого судьи в это время отразилась глубокая печаль.
- Увы! - сказал он. - Вот цена жизни моего бедного Соврези.
В эту минуту сыщик вытащил из дыры, кроме золота, еще и сверток бумаги, покрытый цифрами. Очевидно, это был гроссбух костоправа. С одной стороны, слева, в нем было показано 40 000 франков, а с другой, справа, были вписаны разные суммы и подведен им общий итог в 21 500 франков. Теперь было все ясно. Госпожа Соврези купила у Робело синий флакон за 40 000 франков.
Отцу Планта и агенту тайной полиции больше уже ничего не оставалось делать у костоправа. Они ссыпали золото в письменный стол и, опечатав все, поручили охрану дома двум понятым.
Но Лекок не был еще удовлетворен сполна.
Что же это за манускрипт, который прочитал ночью старый мировой судья?
Одно время он думал, что это просто копия с дневника, доверенного ему Соврези. Но нет, этого не может быть. Соврези не мог сам описать последние минуты своей ужасной агонии. Это обстоятельство, оставаясь необъясненным, страшно беспокоило сыщика и отравляло ему всю радость от счастливого окончания такого трудного следствия.
Лекок не стерпел и еще один раз закинул крючок насчет правды, которой хотел добиться от отца Планта. Взяв судью без церемонии за талию, сыщик подвел его к амбразуре окна и, сделав наивный вид, тихо спросил:
- Виноват, мы отсюда не вернемся назад?
- А зачем? - отвечал мировой судья. - Ведь доктор Жандрон от мэра придет прямо сюда!
- Но ведь нам необходимо дело, которое вы сегодня ночью нам читали. Надо же сообщить о нем судебному следователю!
Лекок обманулся в своих ожиданиях и на этот раз.
Отец Планта печально улыбнулся и посмотрел ему прямо в глаза.
- Какой вы ласковый, господин Лекок! - отвечал он.
Лекок покраснел.
- Поверьте, милостивый государь… - залепетал он.
- Верю! - прервал его отец Планта. - Верю в то, что, быть может, вы легко узнаете об источнике моих сведений. Вероятно, вы еще хорошо помните, как вчера вечером, начиная чтение, я предупредил вас, что я делаю мои сообщения только для вас одного и с одной только целью - помочь вашему следствию. Неужели вам хотелось бы, чтобы я представил судебному следователю совершенно личные записки, не имеющие решительно никакой доказательной силы? - Он подумал несколько секунд и продолжал: - Я очень полагаюсь на вас, господин Лекок. Я вас очень уважаю и потому уверен, что эти конфиденциальные документы останутся только между нами. Все, что вам угодно, я могу вам написать. А теперь для вас основная опорная точка - это труп Робело и найденные у него большие деньги. Если же господин Домини все же не поверит вам, то вы отлично знаете, что доктор Жандрон обещал нам обнаружить присутствие яда в трупе Соврези…
Отец Планта остановился, не решаясь говорить.
- Я уверен, - сказал он наконец, - что вы будете молчать обо всем, что вам удалось узнать.
Лекок взял его за руку и многозначительно ее пожал.
- Положитесь на меня, - ответил он.
В эту минуту на пороге появился доктор Жандрон.
- Куртуа лучше, - воскликнул он, - только он плачет, как дитя. Он выкарабкается!
- Ну, слава богу! - ответил мировой судья. - А теперь давайте поспешим к Домини. Он поджидает нас все утро и, вероятно, уже ругается от нетерпения.
XXIII
Говоря о нетерпении судебного следователя, отец Планта был очень недалек от правды. Домини действительно выходил из себя, не умея объяснить такого продолжительного отсутствия своих вчерашних сотрудников: мирового судьи, доктора и агента тайной полиции. Уже целое утро он сидел у себя в кабинете в здании суда, одетый в судейскую тогу, и считал минуты. Чтобы убить время, он уже сделал пространный допрос Геспена и Жана Берто, который ничего не прибавил к тому, что Домини уже знал. Один из обвиняемых клялся всеми святыми в том, что, кроме того, о чем уже сообщил, он не знает ровно ничего, а другой упорно отмалчивался и только говорил: "Я знаю, что погиб, делайте со мной что хотите".
Домини уже приказал конному жандарму скакать в Орсиваль, чтобы узнать о причинах опоздания Планта, Жандрона и Лекока, как вдруг вошел судебный пристав и доложил, что ожидаемые прибыли. Следователь тотчас же приказал их просить, и настолько велико было его любопытство, что он бросился сам к ним навстречу.
- Как вы опоздали! - сказал он.
- А тем не менее, - отвечал ему мировой судья, - мы не потратили даром ни одной минуты и даже не спали вовсе.
- Значит, есть что-нибудь новое? - спросил Домини. - Нашли труп графа?
- Ничего нового, - отвечал Лекок, - и в то же время много нового. Труп графа не нашли, и даже, осмелюсь утверждать, его никогда и не найдут. Во-первых, потому, что он вовсе не убит, а во-вторых, потому, что можно теперь вполне предполагать, что убийца-то он сам и есть.
При этих словах судебный следователь подпрыгнул в кресле.
- Но ведь это безумие! - воскликнул он.
Лекок никогда не позволял себе даже улыбаться в присутствии начальства.
- Что делать, - сказал он, - но я уверен, что вы, господин судебный следователь, не выпустите меня из этого кабинета без того, чтобы не дать мне приказ об аресте графа Гектора Тремореля, которого сейчас считают убитым.
- Говорите! - отдал приказание Домини.
И тотчас же Лекок принялся за сообщение всех тех данных, которые ему удалось собрать самому и которые собрал мировой судья. Он излагал их не в том виде, в каком добыл их или догадался о них, а хронологически, так что одно событие естественно вытекало из другого. И по мере того как продолжался его рассказ, удивление Домини становилось все сильнее. По временам он даже не мог удержаться от восклицания:
- Скажите, пожалуйста! Кто бы мог это предполагать!
Лекок окончил свой рассказ.
- Что теперь думает господин судебный следователь? - спросил он.
- Я убежден, - отвечал Домини, - что отравление Клемана Соврези действительно имело место, и притом с участием Робело за большие деньги. Это так же верно, как и то, что завтра доктор Жандрон получит приказание приступить немедленно к эксгумации останков Клемана Соврези и к исследованию их.
- И я найду яд, - подтвердил доктор. - Можете быть в этом уверены.
- Вот и отлично, - сказал Домини. - Что же касается того, что Треморель отравлял своего друга с целью жениться на его вдове, то из этого еще не следует, что он убил вчера свою жену, а затем удрал. Я не верю в это.
Отец Планта, не говоривший ничего из боязни вспылить, дрожал от гнева: Домини заблуждался.
- Виноват, - возразил Лекок, - но мне кажется, что самоубийство мадемуазель Куртуа есть самоубийство лишь предполагаемое, так как все заставляет заключить это и тоже кое-что может доказывать.
- Это еще надо доказать. Совпадение, о котором вы говорите, может быть и случайным.
- Но позвольте, - настаивал сыщик, - я уверен, что Треморель теперь изменил внешность, я докажу вам это. Кроме того, мы не нашли его сапоги, которые, по словам лакея, он мог надеть только утром…
- Подождите, сударь, - перебил его следователь, - не торопитесь, прошу вас, выслушайте меня. Допустим, я соглашусь, что Треморель действительно убил свою жену, убежал и прочее. Доказывает ли это невиновность Геспена или даже непричастность его к убийству?
Очевидно, этот пункт был слабым местом системы доказательств Лекока. Но, убежденный в виновности Гектора, он мало беспокоился насчет бедняги садовника, вполне уверенный, что его невиновность выяснится тотчас же после ареста виновного. И он уже хотел возразить, как вдруг в коридоре раздались чьи-то шаги и голоса.
- Погодите, - воскликнул Домини, - сейчас к нашим услугам будут очень интересные сведения о Геспене.
- А разве вы ожидаете нового свидетеля? - спросил отец Планта.
- Нет, но я поджидаю с очень важным поручением одного из здешних сыщиков.
- Насчет Геспена?
- Ну конечно. Сегодня очень рано утром одна здешняя мастерица, за которой ухаживал Геспен, принесла мне его фотографию, как она утверждает, довольно удачную. Я передал этот портрет нашему агенту, сообщив ему также адрес "Кузницы вулкана", найденный у арестованного, и поручив ему узнать, когда его видели в этом магазине и не покупал ли он там что-нибудь третьего дня вечером.
В эту минуту дверь в кабинет отворилась, и сыщик, о котором говорил судебный следователь, появился на пороге.
- С хорошими вестями! - воскликнул он осипшим, пропитым голосом. - Удалось напасть на следы этого негодяя Геспена!
- В чем же дело, Гуляр? - спросил его судебный следователь. - Были вы, согласно моим приказаниям, в магазине "Кузница вулкана"?
- Так точно, господин судебный следователь. Тотчас же по выходе из вагона.
- Отлично. Когда видели там обвиняемого?
- В среду, восьмого июля, вечером.
- В котором часу?
- В десять часов, за несколько минут до закрытия магазина.
- Узнал ли его кто-нибудь на фотографии?
- Три приказчика, сударь, не более и не менее. Должен вам сказать, что манеры Геспена возбудили их внимание. Он держал себя как-то странно и был похож не то на пьяного, не то на человека под мухой. Он много говорил, ломался, обещал им свою протекцию и сказал, что если ему сделают скидку побольше, то он купит много садовых инструментов для одного дома, доверием которого он пользуется, а именно для торгового дома "Любезный садовник".
Домини прервал допрос, чтобы заглянуть в объемистое дело, лежавшее перед ним на столе. Отлично! В нем нашлись свидетельские показания! Геспен действительно был рекомендован графу Треморелю фирмой "Любезный садовник".
И судебный следователь громким голосом провозгласил:
- Сходство не подлежит сомнению. В обвинение Геспена объявляю, что в среду вечером он был в магазине "Кузница вулкана".
- Тем лучше для него, - не удержался Лекок.
Следователь слышал это восклицание, но не обратил на него внимания и продолжал допрос сыщика.
- В таком случае, - сказал он, - не сообщите ли вы нам, какие именно вещи приходил покупать обвиняемый?
- Приказчики это превосходно помнят, - отвечал сыщик. - Он купил там молоток, железные ножницы и напильник.
- А затем?
- Затем он купил финский нож.
Судебный следователь торжествовал.
- Ну-с, - спросил он с иронией у Лекока, - какого вы теперь мнения о вашем протеже? Что скажете вы об этом честном, славном малом, который в вечер преступления, вместо того чтобы веселиться на свадьбе, предпочитает лучше покупать молоток, ножницы, финский нож - словом, все инструменты, необходимые для взлома и убийства?
- Я полагаю, - ответил Лекок, - что убийцы в Вальфелю не употребляли в дело ни молотка, ни ножниц, ни подпилка, что им незачем было приносить их туда издалека, потому что они действовали топором.
- Значит, по-вашему, они не действовали ножом? - спросил судебный следователь насмешливо.
- Это уже другой вопрос, - отвечал Лекок, - но его нетрудно опровергнуть. Стоит только приложить это оружие к ранам жертвы, и тогда будет видно, соответствует ли его лезвие той ясной и свежей еще ране, которая находится у жертвы между плеч. Затем, спросили ли вы, какой именно монетой расплачивался за свои покупки Геспен?
- Это совсем уж здесь роли не играет.
- Простите меня, господин судебный следователь, но у меня на это дело свой взгляд. Эта подробность особенно важна. Какая улика наиболее серьезна в глазах следствия против Геспена? Это деньги, найденные у него в кармане. Предположим на одну минуту, что третьего дня в десять часов вечера он разменял в Париже тысячефранковый билет. Был ли этот билет частью преступления в Вальфелю? Нет, потому что в этот час преступление еще не было совершено. Откуда же он у него оказался? Но если моя гипотеза верна, то несколько сот франков, которые нашла при обвиняемом полиция, могли бы служить для нее верной базой и должны были бы составлять особую сдачу с билета.
- Все это одна гипотеза, - воскликнул Домини. - Но в чем же состоит ваше хваленое доказательство?
- Мои доказательства просты и ясны, - отвечал Лекок. - Как, вероятно, вы припомните, во время дознания в Вальфелю мы обнаружили, что стрелки часов остановились на трех часах двадцати минутах. И мне оставалось только - вы припомните? - пальцем повернуть и бой. И что же оказалось? Часы пробили одиннадцать. В эту минуту для нас стало ясным, что преступление было совершено до одиннадцати часов. Таким образом, если Геспен был в магазине "Кузница вулкана" в десять часов, то он не мог возвратиться в Вальфелю до полуночи. Следовательно, это не он совершил преступление.
Если эти дедукции Лекока были верны, то вся система доказательств судебного следователя должна была сама собой разрушиться. Но Домини не мог допустить, чтобы его так провели.
- Я не претендую на то, - сказал он, - что Геспен главный виновник. Он может быть и простым соучастником. Но что он соучастник - это факт.
- Соучастник! Нет, господин следователь, он только жертва, и больше ничего. О, Треморель отчаянный негодяй! Теперь вы понимаете, для чего ему понадобилось переводить стрелки вперед? Я и сам раньше не сообразил, для чего ему понадобились целых пять часов лишние, а теперь цель этого ясна. Это было необходимо для того, чтобы по-настоящему скомпрометировать Геспена, изобразить, что преступление было совершено после полуночи. Это необходимо…
Но тут сразу он вдруг прервал себя и остановился с открытым ртом и с устремленными в пространство глазами, так сказать, опешив от осенившей его идеи.
Судебный следователь, погруженный в дело, чтобы найти доказательства своим обвинениям, не заметил этого движения.
- Но тогда, - воскликнул он, - как же вы объясните упорное молчание Геспена, его отказ сообщить нам, как он провел ночь?
- Теперь я понимаю, господин судебный следователь, - отвечал Лекок, - и сумею объяснить упорное молчание Геспена. Я был бы страшно удивлен, если бы он решился говорить сейчас.
- Если он молчит, значит, он еще ничего не придумал в свое оправдание.
- Нет, нет, поверьте мне, он вовсе его не ищет. По моему мнению, Геспен - жертва. Я подозреваю, что Треморель устроил ему ловушку, в которую тот попал и сознает свое положение в ней настолько безвыходным, что всякую борьбу считает бесполезной. Этот несчастный убежден, что чем больше он будет выгораживать себя, тем более будет запутываться в той сети, в которую попал.
- Я того же мнения, - подтвердил и отец Планта.