– Куда вы меня отправите?
– В Рошвиль.
– В Рошвиль, — пробормотал чревовещатель дрожащим голосом и затем прибавил себе под нос: — Этого-то я и боялся… Тот рассказал!..
Унтер-офицер запомнил эти слова, сходные с признаниями, какие иногда вырываются у преступников в минуту смятения.
– В путь! — скомандовал он. — Никто не видел, как мы вас взяли. Чем меньше шума, тем лучше…
– Я готов за вами следовать. Каковы бы ни были подозрения, которые тяготеют надо мной, мне не составит труда доказать судье свою невиновность.
– Тем лучше для вас!
– Но я не могу предстать перед судьей в этом шутовском костюме. Позвольте мне переодеться.
– А далеко ли нужно идти?
– В двух шагах отсюда повозка, где я сплю и где находятся мои вещи. Не подумайте, что я хочу убежать… Ведь меня все равно поймают! Да вы и не оставите меня одного…
– Но, — заметил унтер-офицер, — у повозки мы встретим ваших товарищей, и тогда о вашем аресте всем станет известно.
– Представление еще не кончилось, мы никого не встретим, кроме маленькой девочки, которая стережет повозку. Если она и увидит что-нибудь, то наверняка ничего не поймет…
– Ну, так идем скорее…
Чревовещатель, сопровождаемый жандармами, дошел до длинной и широкой повозки, служившей артистам гардеробом и спальней. Девочка, дремавшая около подножки, приоткрыла было глаза, но, узнав Сиди-Коко, тотчас зажмурила их опять.
Сиди-Коко быстро снял с себя свое смешное одеяние, надел холстинные панталоны, синюю шерстяную блузу и сказал:
– Я готов.
Арестованный и оба его стража отправились обратно. Представление заканчивалось. Публика покидала балаган и расходилась по площади. Законная супруга Трабукоса тушила последние плошки. Никто не обратил внимания на трех мужчин, быстро направлявшихся к трактиру, где их ожидала повозка.
Было одиннадцать часов вечера с небольшим. Накормленная лошадь вывезла повозку со двора, ею правил третий жандарм. Унтер-офицер вынул из кармана какой-то предмет.
– Вы сядете сюда, на солому, — сказал он чревовещателю, — но прежде дайте мне ваши руки…
Сиди-Коко ужасно побледнел.
– Дать вам руки, — повторил он, — зачем?..
– Затем, чтобы надеть наручники…
– Наручники! — воскликнул молодой человек с ужасом и отвращением.
– Так нужно…
– Но ведь наручники надевают только на страшных преступников, на поджигателей, убийц! Даже воры обычно избавлены от этого унижения… Я не страшный преступник, не поджигатель и не убийца… И не вор… Я честный человек, которого ложно обвинили неизвестно в каком проступке. Разве я оказал вам сопротивление? Сжальтесь надо мной… Я не убегу, клянусь вам честью…
При слове «честь» унтер-офицер пожал плечами.
– Так приказано, и никакие мольбы не помогут… Мариго, принесите фонарь.
Жандарм, у которого было такое нежное имя, взял фонарь, висевший на повозке. Бледный луч осветил обшлага блузы чревовещателя. Бравый унтер-офицер вздрогнул. Он заметил у Сиди-Коко в петлице узенькую желтую ленточку.
– Что это такое? — спросил он, дотрагиваясь пальцем до ленточки.
– Прежде чем стать комедиантом, я был солдатом, — просто ответил чревовещатель. — Зуавом… В одном сражении, в Африке, я спас жизнь своему лейтенанту и получил эту ленточку в награду. Это знак отличия военного ордена…
– Ах, черт возьми! — прошептал жандарм, заметно тронутый. — Вы были солдатом, и у вас есть знак отличия… Неудобно носить одновременно и эту ленточку, и наручники. Я положу наручники обратно в карман.
– Благодарю вас! — воскликнул Сиди-Коко. — Вы честный человек!
Забыв о своем положении, он протянул руку унтер-офицеру, который отдернул свою и сказал:
– Слушайте внимательно то, что я вам сейчас скажу: я отвечаю за вас!.. Мне необходимо доставить вас в Рошвиль! Вы сядете со мной на передок. Я буду править лошадью. Товарищи мои сядут сзади с заряженными ружьями. Я вас предупреждаю, что если вам вздумается выскочить из повозки и удрать от нас, то вас подстрелят, как волка.
– К чему угрозы? — возразил чревовещатель. — Я уже вам дал слово.
Унтер-офицер опять пожал плечами и сказал:
– Итак, вы предупреждены. Садитесь первый…
Наконец повозка тронулась. Все молчали.
«Удивительно, как изменилось мое мнение об этом чревовещателе, — думал унтер-офицер. — Сначала я дал бы голову на отсечение, что он виновен, а теперь и руки не дам… Человек, которого схватили и везут в то место, где он раскроил голову отцу и зарезал дочь, не может быть так спокоен!.. Это неестественно!.. Другое дело, если бы он был каторжником, но он был солдатом! Правда, случалось, что и солдаты сбивались с пути… Ну, да все это меня не касается…»
Добрый конь бежал хорошо, и расстояние быстро уменьшалось. До Рошвиля оставалось не больше четверти часа езды. Сиди-Коко нарушил молчание:
– Капрал, вы понимаете, что мне необходимо как можно скорее увидеть следственного судью. Могу ли я надеяться, что он допросит меня сегодня же ночью?
– Этого я не знаю. Могу обещать вам только то, что тотчас сообщу ему о нашем приезде.
– Поведете ли вы меня к нему?
– Если он прикажет, то, конечно, я не заставлю вас ждать.
Повозка замедлила ход. Они проехали часть деревни, погруженной в безмолвие, и остановились возле мэрии.
XXI
Рошвильская мэрия была довольно красивым зданием, почти новым, построенным по плану одного руанского архитектора. В бельэтаже располагались школа для мальчиков, квартира учителя и зала для заседаний муниципального совета. Нижний этаж был занят большим сараем. Около этого сарая находилась узкая и длинная комната, слабо освещенная маленьким окном с железной решеткой. В нее вела толстая дверь, снабженная крепким замком. Эта комната служила тюремной камерой, но никогда, вплоть до этого дня, ни один сколько-нибудь важный преступник не переступал ее порога. Ее серые стены видели всего лишь двух или трех бродяг да полдюжины беспокойных пьяниц. Вся мебель состояла из деревянной походной постели, стула и кружки.
Унтер-офицер зажег фонарь, отворил дверь в тюрьму и пропустил вперед Сиди-Коко.
– Ложитесь тут, — сказал он, указав на кровать, — и постарайтесь заснуть… Мариго устроится на стуле и не будет спать. Жандарм знает только то, что ему приказано, а ему приказано следить за вами. Я же пойду к следственному судье. Когда ему заблагорассудится меня выслушать, за вами тотчас пришлют… Помните, что если ваша совесть чиста, то вам нечего бояться.
– Моя совесть чиста, — с горечью возразил чревовещатель, — однако же я арестант, с меня не спускают глаз и, если бы вы надо мной не сжалились, то мне пришлось бы носить позорные наручники.
– Но вы их не носили, — сказал унтер-офицер, — и обяжете меня, если не упомянете об этом при следственном судье.
– О, будьте уверены, я вас не скомпрометирую.
Унтер-офицер вышел, запер за собой дверь, а ключ положил в карман. Чтобы дойти до дома мэра, ему нужно было только перейти через площадь. Жан-Мари отворил ему, протирая глаза. Этот молодой человек, ложившийся обыкновенно в девять часов, был в очень дурном расположении духа, вследствие того, что его разбудили за полночь.
– Да когда же, наконец, все улягутся? — спросил он.
– Меня это не касается, — сказал унтер-офицер. — Я пришел к следственному судье… Где он?
– В своей комнате… в самой лучшей комнате! Весь дом из-за него перевернули вверх дном! Я вас сейчас проведу. Он там с сыщиком из Парижа. Ну и денек!.. Мало того: мне приказано в пять часов утра отвезти телеграмму в Малоне! Хоть совсем не ложись спать! Нет, слуга покорный! Если будет так продолжаться, пусть мне прибавят жалованье, не то я отправлюсь в Руан и поступлю там в половые… и сменю имя! Жан-Мари — деревенское имя… я назовусь Юженом…
– Это меня не касается, — повторил унтер-офицер.
– Разумеется… Вот дверь к судье. Если возможно, капрал, заканчивайте поскорее, пора спать.
Этот монолог Жан-Мари произнес, поднимаясь по лестнице в бельэтаж. Прибавим, что деревенский грум, держа свечу неловкой рукой, закапал стеарином ступени. Унтер-офицер тихонько постучался в указанную дверь.
– Войдите, — было ему ответом.
Он отворил дверь и очутился перед судьей. Тот сидел за маленьким столиком, на котором были разложены акты, составленные письмоводителем, и письмо господина Домера к Жоржу Праделю. По другую сторону стола стоял Жобен. Следственный судья казался мрачным и озабоченным.
– А, это вы, капрал? — сказал он. — Ну что?
– Все, господин судья, исполнено в точности… Мы немного задержались, но это потому, что вы приказали взять его по окончании представления.
Жобен вздрогнул.
– Итак, его взяли? — воскликнул он невольно.
– Итак, его взяли? — воскликнул он невольно.
– Разумеется. Мариго стережет его в тюрьме при мэрии.
– Оказал ли он сопротивление? Пытался ли бежать? — спросил судья.
– О нет, нисколько! Он тих, как ягненок… очень удивлен, правда, и это понятно. Он, по-видимому, ничего не знает. Он отставной солдат, этот Сиди-Коко… Зуав… Спас своего офицера в Африке. У него есть медаль, и он, вероятно, честный человек…
На лице Жобена отразилась радость. Судья же подскочил от удивления.
– Он! Честный человек! Что вы!..
– Да, господин следственный судья, — возразил агент сыскной полиции. — Если бы у него было на совести два убийства и триста пятьдесят тысяч франков в кармане, то он не стал бы ждать жандармов… он был бы уже далеко.
Не отвечая Жобену и обращаясь к унтер-офицеру, судья продолжал:
– Расскажите все подробно.
Жандарм изложил все, что нам уже известно, умолчав лишь о наручниках. В заключение он сказал, что арестант желает немедленно предстать перед тем, кто может одним словом вернуть ему свободу, и прибавил:
– Прикажете его привести?
Судья покачал головой.
– Не сейчас, — ответил он, — и у меня есть на это свои причины, но я допрошу его завтра, или, лучше сказать, сегодня утром, не здесь, а в замке… Я полагаю, что у меня есть средство заставить его признаться, если он виновен, и в минуту ужасного испытания я прочту истину в его глазах.
– Могу ли я, господин следственный судья, увидеть арестанта? — спросил полицейский.
– Нет! — возразил судья. — Я полностью доверяю вам, Жобен, вы это отлично знаете, и мой отказ не может вас оскорбить. По причинам, которые вам будут скоро известны, мне нужно, чтобы никто не общался с обвиняемым… Отдайте приказание жандарму, наблюдающему на арестантом, не отвечать ни на какие его вопросы.
– Будет исполнено, господин судья, — ответил унтер-офицер.
– Вы же приходите ко мне за приказаниями в пять часов утра.
– Слушаю, господин судья.
Жандарм поклонился и вышел из комнаты. В коридоре он увидел Жана-Мари, который дремал, сидя на корточках. Слуга проснулся и спросил печальным и в то же время сердитым голосом:
– Когда же этому настанет конец?
Деревенский грум получил неизменный ответ:
– Это меня не касается…
– Господин следственный судья, — сказал Жобен, — я намерен проститься с вами… Буду к вашим услугам в пять часов утра, но если понадоблюсь вам раньше, то меня можно найти в трактире «Яблоко без зернышек».
– Мне вы нужны сейчас, — возразил судья. — Сядьте, возьмите перо и пишите…
– Что писать?
– Телеграмму начальнику сыскной полиции, в двух экземплярах, в полицейскую префектуру и к нему на квартиру, для того чтобы он, не теряя ни минуты, отправился в Гранд-отель, выяснил там, куда подевался Жорж Прадель и тотчас телеграфировал мне…
Жобен уже строчил пером по бумаге.
– Вот, — сказал он, окончив писать и подавая листок следственному судье.
– Хорошо, — произнес последний. — В пять часов утра эту депешу отвезут в Малоне… Мы можем получить ответ раньше девяти. Прощайте, Жобен. Я вам советую немного отдохнуть, потому что, как я предвижу, завтрашний день будет утомительным…
– Меня ничто не утомляет, — возразил агент. — Я железный… Этого требует мое ремесло.
Направляясь в трактир, полицейский говорил самому себе:
– Что ни делай наш любезный судья, а он не докажет виновности чревовещателя, что же касается Жоржа Праделя, то те вещи, которые казались мне ясными, теперь уже не так очевидны. Зачем лейтенант назвал свое имя Жану Поке? Зачем он забыл портсигар в своей комнате? Почему не сжег письмо от дяди? В голову лезут страшные мысли… Ну, да нечего теперь об этом думать. Завтра будет виднее!
XXII
В ту минуту, когда у господина Фовеля заканчивался ужин, доктор Гренье вручил свой рапорт следственному судье. Из этого рапорта было видно на основании показания маленькой Жервезы, что так как Жак Ландри и Мариетта поужинали в восемь часов вечера, то двойное убийство произошло около полуночи. Следовательно, убийца имел в своем распоряжении достаточно времени для того, чтобы оставить замок и скрыться. «Он, вероятно, как стрела полетел в Малоне, — думал Жобен, — и сел на один из поездов в Париж или в Гавр… Быть может, он уже на пароходе, идущем в Америку».
В пять часов утра угрюмый и сонный Жан-Мари отправился на телеграфную станцию, чтобы послать депешу Жобена. В то же время унтер-офицер явился к следственному судье, который уже проснулся.
– Возьмите троих ваших людей, — сказал ему судья, — и отведите арестанта в замок. Не позволяйте никому с ним говорить. Когда прибудете в замок, не выпускайте его из виду и ждите меня.
– Слушаюсь, господин судья.
Сиди-Коко провел печальную ночь. Видя, что следственный судья не зовет его к себе, он впал в ужасную тоску. Потом гнев и отчаяние постепенно утихли, и на их место пришла физическая и душевная усталость. Когда на рассвете унтер-офицер вошел в общинную тюрьму с тремя жандармами и сказал: «Мы пришли за вами…» — чревовещатель оживился.
– Куда вы меня поведете? — спросил он.
– Увидите.
– Меня ожидает следственный судья?
– Быть может, да, быть может, нет…
– Узнаю ли я, наконец, в чем меня обвиняют?
– Вероятно…
Дав эти туманные ответы, унтер-офицер прибавил:
– Смирно! Ни слова! Ма-а-арш!..
И четыре жандарма, окружив арестанта, направились к замку. По пути они встретили не больше пяти-шести крестьян, которые смотрели на них разинув рот и выпучив глаза. Жобен уже находился в передней замка, куда ввели арестанта, но, повинуясь, как солдат, приказанию, отданному судьей, он ничего ему не сказал. Сиди-Коко, которому унтер-офицер велел сесть на скамью, воскликнул:
– Я не вижу судью!.. Выслушает он меня, наконец? Ради бога, пусть он поторопится!
– Терпение! — сказал ему унтер-офицер. — Черт возьми, вы же были солдатом! Будьте мужчиной!
– А Жак Ландри, — продолжал чревовещатель, — знает ли он, что я арестован и нахожусь здесь?.. Он хорошо знаком со мной, хотя и не очень меня любит… Я бы хотел сказать ему одно слово… всего лишь одно слово…
Услышав имя Жака Ландри, жандармы посмотрели друг на друга с невыразимым изумлением.
– Черт побери! — пробормотал один из них. — Ловкий молодец, хорошо выучил свою роль!
Чревовещатель, поняв, что ему не ответят, оперся локтями на колени и закрыл лицо руками. Больше получаса он неподвижно сидел в этом положении. Наконец, вошел следственный судья в сопровождении своего письмоводителя. Услышав звук шагов, арестант поднял голову. Он угадал, что находится в присутствии судьи, от которого зависит его судьба, он встал так быстро, так порывисто, что к нему подскочили два жандарма, и воскликнул:
– По вашей воле, сударь, меня арестовали вчера вечером! По вашей воле я уже столько времени лишен свободы!.. Справедливость требует, чтобы мне сказали, в чем меня обвиняют.
Следственный судья, усаживаясь за стол, нахмурил брови и сухо ответил:
– Вы находитесь здесь для того, чтобы отвечать, а не для того, чтобы задавать мне вопросы! Жандармы, подведите сюда этого человека. Письмоводитель, записывайте…
Чревовещатель подошел и встал перед судьей. Свет из широкого окна упал на его бледное лицо. Он твердо выдержал устремленный на него язвительный взгляд судьи.
– Я знаю, какое уважение должно выказывать суду, даже тогда, когда суд ошибается… — сказал он. — Допросите меня, милостивый государь, я буду говорить только правду.
– Ваше имя? — начал судья, между тем как письмоводитель окунул перо в чернила.
– Антим Кокле.
– Сколько вам лет?
– Двадцать семь.
– Где вы родились?
– В Гавре.
– Есть ли у вас семья?
– Я уже давно сирота, да и к тому же я незаконнорожденный… Я никогда не знал своего отца.
– Чем вы занимаетесь?
Чревовещатель покраснел.
– В настоящее время, — вполголоса произнес он, — я принадлежу к труппе комедиантов Жерома Трабукоса… Прежде я был солдатом…
– Вас прозвали Сиди-Коко?
– Да.
– По какой причине?
– В Африке у нас был обычай прибавлять в шутку слово Сиди перед именами товарищей… Сначала меня называли «Сиди-Кокле» затем мало-помалу стали звать «Сиди-Коко». Я привык к этому имени и сохранил его.
– Когда вы оставили службу?
– Восемь месяцев назад.
– Прослужив полные семь лет?
– Нет. Я не выслужил полного срока. Жребий не пал на меня, но я продался, чтобы заменить одного молодого человека, который получил наследство и хотел выйти из военной службы. Я прослужил только четыре года.
– Что это у вас за ленточка?
– У меня есть медаль.
– Имеете ли вы право носить ее?