Но она не способна была увидеть, догадаться, как мог поступить человек в таком положении, по крайней мере этот человек. Если бы это был ее муж, он рассказал бы о происшествии жене, и они перетерпели бы все вместе. Есть несчастья, которые огласка только увеличивает, делая несчастных предметом насмешек. Но миссис Браун помнила черты незнакомца, мелькнувшие перед ней в ту минуту, когда она опустила его бороду, и ей казалось, что в них чувствовалась и свирепость, и непоколебимое сознание значимости своей персоны. Обладатель таких качеств не мог смолчать при подобных обстоятельствах. Он поднимет шум, взбесится и созовет весь Париж в свидетели своего мщения!
Однако пока гнев пострадавшего еще не настиг миссис Браун, а времени между тем было уже без четверти пять. Через три четверти часа Брауны должны были сидеть в заказанном ими дилижансе, а спустя еще полчаса - мчаться в Томпсон-холл. Тут она позволила себе помечтать о предстоявших радостях, столь сладостных! Лишь бы они действительно состоялись! Наступивший день был уже 24 декабря, и вечером этого самого дня она должна была сидеть в окружении всех своих дядей и кузенов, любовно держа за руку нового зятя. О, какая перемена! После бесовского стана - рай! Прямо из этой мерзкой комнаты, из этого отвратительного дома, где столь многого следовало опасаться, - в домашнее рождественское благоденствие родного гнезда Томпсонов!
Нет, она решила, что ни в коем случае не уступит мужу без самого отчаянного сопротивления.
– Уже без четверти пять, - сказала она, решительно опуская руку на его плечо. - Я сварю тебе чашку шоколада, мой друг, чтобы тебе легче было встать.
– Я думал об этом, - произнес он, потирая глаза. - Будет гораздо лучше, если мы поедем вечерним поездом. К Рождеству мы в любом случае успеем.
– Нет, это будет отвратительно, - проговорила она категорично. - Послушай, Чарльз, после стольких хлопот не дай мне обмануться в моих надеждах!
– Это будет такое мучение!
– Подумай, через что я прошла ради тебя! Что только я для тебя ни сделала! Через двенадцать часов мы будем уже на месте, среди родных. Будь же стоиком, Чарльз! Отказаться ехать было бы просто недостойно мужчины.
Он снова откинулся на подушки и попытался натянуть на себя одеяло.
– Нет, Чарльз, нет, - продолжала решительно супруга, - я этого не допущу. Пей шоколад и вставай. Нельзя терять ни минуты.
Она положила мужу руку на плечо, и тот ясно понял, что дольше нежиться в постели ему не суждено.
Сердитый, ворчливый, беспрерывно кашляющий и повторяющий, что в таких обстоятельствах просто невозможно жить, он наконец поднялся и оделся. Когда Мэри убедилась, что супруг ее слушается, то стала с ним нежна, как и прежде, и, конечно, приняла на себя бо`льшую часть вызванных сложившимися обстоятельствами хлопот. Задолго до назначенного часа она была уже готова и позвала швейцара, чтобы отнести вниз багаж. Когда тот вошел, женщина с удовольствием отметила, что это не тот слуга, который попался ей во время полуночных странствий. Он взвалил на плечо сундук и сообщил, что кофе и хлеб с маслом ожидают постояльцев в маленькой столовой внизу.
– А ты зачем-то варила эту бурду, - проворчал неблагодарный муж, тем не менее осушивший предложенную ему чашку горячего шоколада.
Супружеская чета последовала за своим багажом вниз, но по дороге миссис Браун на каждом шагу оглядывалась. Она боялась встретить ночного швейцара, боялась, что важный гостиничный служащий подойдет к ней и задаст какой-нибудь ужасный вопрос, но из всех ее страхов сильнейшим был страх появления того человека, которого она видела ночью.
Проходя мимо двери большой столовой, мистер Браун заглянул туда.
– Боже мой, да вон она, до сих пор там стоит! - воскликнул он.
– Кто? - спросила миссис Браун, вздрогнув всем телом.
– Банка с горчицей!
– Они поставили ее уже после! - решительно и даже с некоторым отчаянием воскликнула она. - Да теперь уже все равно. Дилижанс подан. Едем.
И она буквально потащила мужа за рукав. Но в эту минуту за их спинами отворилась дверь, и миссис Браун услышала, как ее окликают по имени. Это был ночной швейцар с носовым платком в руке. Но о дальнейших событиях того утра будет рассказано в следующей главе.
IV
Побег миссис Браун
В первую же минуту своего появления в вестибюле на нижнем этаже миссис Браун поняла: что-то случилось, если позволительно употребить такое выражение. И это что-то, по ее твердому убеждению, имело непосредственное отношение к ней. Ей казалось, что прислуга наблюдала за ней, пока она пила, вернее пыталась пить, свой кофе. Пока ее муж расплачивался по счету, в глазах служащего, принимавшего деньги, мелькнуло какое-то неприятное выражение. Страдания ее были невыразимо велики, и никто ей не сочувствовал. Муж ее вел себя как ни в чем не бывало, только жаловался на холод. Пока она всячески старалась поскорее отвести его в карету, он преспокойно стоял на месте и невозмутимо укутывал горло шарфом. "Все это ты прекрасно можешь сделать и в дилижансе", - сказала она ему сердито, и тут вдруг появился тот самый ночной ее швейцар с солидным носовым платком в руке.
Даже раньше, чем миссис Браун услышала свое имя, она уже обо всем догадалась. Она поняла весь ужас своего положения по враждебному выражению лица швейцара и по предмету в его руках. Если бы во время ее ночного бдения при ней были деньги и она расположила бы к себе этого алчного человека, все могло бы обернуться совсем иначе. Но она вспомнила, что после всех его хлопот позволила ему уйти, не дав на чай, и поняла, что теперь он ее враг. Если бы не платок, подумалось ей, она могла бы, упорно все отрицая, выпутаться из неприятной ситуации. Никто не видел, как она входила или выходила из комнаты незнакомца. Никто не видел, как она запустила руку в банку с горчицей. Ее видели, правда, блуждающей по гостинице в то самое время, когда незнакомец подвергся столь странному истязанию, так что ее могли заподозрить и даже, быть может, обвинить в этом. Но она отрицала бы все возводимые на нее обвинения, и никто не сумел бы уличить ее, даже если бы ей не поверили. Но вот против нее появилась прямая улика, с которой она ничего не могла поделать. С первого взгляда она признала могущество этого губительного для нее кусочка полотна.
Среди всех ужасов прошедшей ночи она ни разу даже не вспомнила о платке, а между тем должна была сообразить, что он являлся неопровержимой уликой. Ее имя - "М. Браун" - было отчетливо вышито на его уголке. Какая она была растяпа, что не подумала об этом раньше! Вспомни она о метках, которые, будучи хозяйственной благонравной британской матроной, ставила на все свои туалетные принадлежно- сти, - она забрала бы свой платок во что бы то ни стало! О, если бы она только разбудила этого человека, или подкупила швейцара, или даже просто рассказала обо всем мужу! Но теперь она оказалась одна, без друзей, без поддержки, не имея возможности вымолвить хотя бы слово в свою защиту, когда ее обвинят в том, что она напала на незнакомого господина в его собственной спальне и бросила его на произвол судьбы! Чтобы все прояснить, нужно было раскрыть правду, но как рассказать обо всем так, чтобы удовлетворить обиженную сторону, когда времени до отхода поезда оставалось в обрез? Тут ей пришло в голову, что никто не имеет законного права задержать ее только потому, что ее носовой платок был обнаружен в комнате чужого господина.
– Да, это мой платок, - сказала она, когда швейцар громким голосом спросил, она ли мадам Браун. - Возьми его, Чарльз, и пойдем.
Но мистер Браун весьма естественно остановился, совершенно озадаченный. Он протянул было руку, но швейцар не пожелал так легко расстаться с вещественным доказательством.
– Что все это значит? - спросил мистер Браун недоуменно.
– Один джентльмен был… гм… гм… С одним джентльменом было сделано кое-что в его спальне, - произнес служащий.
– С одним джентльменом было сделано кое-что? - повторил мистер Браун.
– И это кое-что - очень дурной поступок, - заявил швейцар. - Посмотрите-ка. - И он продемонстрировал им платок.
– Что все это означает, черт возьми? - спросил муж.
– Мадам ходила в комнату этого джентльмена? - дерзко спросил клерк.
Повисло тягостное молчание, и все взоры устремились на миссис Браун.
– Что все это значит? - снова повторил вопрос мистер Браун. - Ты ходила к кому-то в комнату?
– Ходила, - промолвила миссис Браун с достоинством, оглядывая своих врагов, как затравленный зверь оглядывает нападающих на него собак. - Отдайте мне платок.
Но швейцар быстро спрятал его за спину.
– Чарльз, нас вынуждают опоздать. Это недопустимо. Ты напишешь письмо владельцу гостиницы и все объяснишь.
Тут она попыталась выплыть из парадной двери во двор, где их уже ждал экипаж. Но трое или четверо мужчин и женщин загородили ей дорогу, и даже муж, казалось, был не совсем готов продолжать путешествие.
– Сегодня канун Рождества, - строго напомнила миссис Браун, - мы опоздаем в Томпсон-холл, подумай о моей сестре!
– Зачем ты ходила в спальню к этому господину, мой друг? - шепнул мистер Браун по-английски.
Но швейцар расслышал его слова, а он понимал по-английски, этот швейцар, не получивший чаевых.
– Да, зачем? - повторил он.
– Произошла ошибка, Чарльз. Нам нельзя терять ни минуты. Я все объясню тебе в карете.
Клерк намекнул, что мадам лучше было бы отложить ненадолго свое путешествие. С джентльменом наверху, несомненно, поступили очень дурно, и джентльмен желал знать, почему подвергся столь тяжкому оскорблению. Клерк прибавил, что не хочет посылать за полицией (тут у миссис Браун перехватило дыхание, и она кинулась к мужу на грудь), но было бы, пожалуй, нежелательно отпустить супругов на все четыре стороны прежде, чем джентльмен получит от них какое-нибудь удовлетворение. Теперь становилось очевидно, что выехать с ранним поездом не получится. Даже миссис Браун отказалась от этой мысли и попросила мужа отвести ее обратно в номер.
– Что же передать пострадавшему джентльмену? - упрямо спросил швейцар.
Само собой разумеется, миссис Браун не могла рассказать свою историю тут, в присутствии стольких любопытных. Когда клерк понял, что ему удалось-таки помешать ей выехать из гости- ницы, он удовлетворился обещанием мистера Брауна узнать у жены разгадку столь таинственного происшествия и прийти в контору для дачи объяснений.
Мистер Браун прибавил, что, если потребуется, он повидается с незнакомым джентльменом, который, как выяснилось, был неким мистером Джонсом, возвращавшимся из Восточной Европы. Мистер Браун узнал также, что мистер Джонс намеревался выехать тем самым утренним поездом, на который собирались сесть мистер Браун с женой; что мистер Джонс по этому поводу отдал самые строгие распоряжения, но в последнюю минуту объявил, что из-за инцидента, случившегося с ним нынешней ночью, не в состоянии даже одеться. Когда мистер Браун услышал от клерка эти слова - перед тем, как ему разрешили отвести наверх жену, которая сидела в это время отвернувшись в уголке на диване, - лицо его страшно омрачилось. Что такого ужасного могла сделать его жена этому человеку?
– Тебе лучше пойти со мной наверх, - сказал он тоном сурового супруга, и бедная запуганная женщина покорно пошла за ним, как какая-нибудь кроткая Гризельда.
Пока супруги не вошли в свой номер и не заперли дверь, они не сказали друг другу ни слова.
– Ну, - начал муж, - что все это значит?
Только часа через два мистер Браун снова медленно спустился по лестнице, мысленно прокручивая все услышанное. Он постепенно узнал истинную и полную правду, хоть и не сразу в нее поверил. Во-первых, ему пришлось принять то, что жена прошлой ночью очень о многом ему солгала, но, как она неоднократно утверждала, лгала она исключительно ради его же блага.
Разве она не старалась всеми силами достать ему горчицу и, когда добыла это сокровище, разве не поспешила приложить его - как она воображала - к его горлу? И хотя потом она солгала супругу, разве не для того она это сделала, чтобы избавить его от беспокойства?
– Ты не сердишься на меня за то, что я была в комнате этого господина? - спросила Мэри, глядя мужу прямо в глаза, но слегка прерывающимся голосом.
Чарльз помолчал с минуту, а потом объявил тоном, в котором звучало нечто вроде доверия любящего мужа, что не сердится на нее нисколько. Тут она поцеловала его и напомнила, что, в конце концов, их никто не мог привлечь к ответу за ее проступок.
– Что, в сущности, произошло такого дурного, Чарльз? Этот господин не умрет от горчичника на горле. Хуже всего то, что касается дяди Джона и милой Джейн. В Томпсон-холле придают такое значение рождественскому сочельнику!
Когда мистер Браун снова оказался в вестибюле гостиницы, он попросил, чтобы мистеру Джонсу передали его визитную карточку. Мистер Джонс уже прислал свою, которая и была передана мистеру Брауну. На ней значилось: "Мистер Барнаби Джонс".
– Как же все это случилось, сэр? - негромко спросил клерк; в голосе его слышалось и нетерпение, и должное почтение.
Клерку, конечно, очень хотелось узнать тайну. Можно без преувеличения сказать, что решительно всем в огромной гостинице в эту минуту страстно хотелось ее узнать. Но мистер Браун не собирался никому ничего говорить.
– Это дело касается исключительно меня и мистера Джонса, - ответил он.
Карточку отнесли наверх, и вскоре мистера Брауна провели в комнату мистера Джонса. Само собой разумеется, это был тот самый номер 353, уже известный читателю. В комнате топился камин, и на столе виднелись остатки завтрака постояльца. Сам он сидел в халате и домашних туфлях, с расстегнутой на груди рубашкой и шелковым платком, обвязанным вокруг горла. Мистер Браун, войдя в комнату, с большим беспокойством взглянул на человека, о состоянии которого слышал столько печального, но единственным, что он заметил, была скованность движений и жестов, когда мистер Джонс повернул голову, чтобы поприветствовать посетителя.
– Очень неприятная вышла ситуация, мистер Джонс, - проговорил муж провинившейся дамы. - Это была случайность…
– Случайность! Не понимаю, как такое могло произойти случайно. Это было самое… самое… самое безобразное… гм… дерзкое вторжение в частную жизнь джентльмена и посягательство… гм… гм… на его личную безопасность.
– Совершенно верно, мистер Джонс, но… со стороны этой дамы, моей жены…
– Я сам очень скоро стану женатым человеком и понимаю ваши чувства. Постараюсь сдержаться и произнести как можно меньше того, что могло бы их оскорбить.
Тут мистер Браун поклонился.
– Но факт все-таки налицо. Она это сделала, - добавил мистер Джонс.
– Она думала, что вы - это я!
– Что?!
– Даю вам честное слово джентльмена, мистер Джонс! Когда она положила вам компресс с этой гадостью, она была уверена, что вы - это я. Право же, поверьте!
Мистер Джонс воззрился на своего нового знакомого и потряс головой. Ему показалось невероятным, чтобы какая бы то ни было женщина могла так ошибиться.
– У меня очень сильно болело горло, - продолжал мистер Браун, - вы и теперь можете это заметить. - Произнося эти слова, он, пожалуй, немного подчеркнул признаки своего недуга. - И я попросил миссис Браун сойти вниз и достать мне это средство… ну, то самое, которым она снабдила вас.
– Очень сожалею, что не вас! - воскликнул мистер Джонс, прикладывая руку к горлу.
– И я сожалею - и из-за вас, и из-за себя, и из-за нее, бедняжки. Не знаю, когда она теперь оправится от этого потрясения.
– И я не знаю, когда оправлюсь. Вдобавок оно еще и задержало меня в дороге. Нынешний вечер, как раз нынешний вечер, канун Рождества, я должен был провести с молодой леди, на которой собираюсь жениться. Конечно, теперь я не могу никуда поехать. Никто не в состоянии вообразить размеров причиненного мне ущерба.
– И для меня, сэр, все обернулось не лучше. Мы должны были встретить Рождество с семьей супруги. На то были причины - совершенно особые причины. Нас задержало здесь только известие о вашем состоянии.
– Зачем же все-таки она пришла именно в мою комнату? Понять не могу! Любая дама знает свой номер в гостинице.
– Триста пятьдесят три - это номер вашей комнаты, триста тридцать три - нашей. Разве вы не понимаете, как легко было перепутать? Она сбилась с дороги, тем более что опасалась уронить эту штуку.
– От души желал бы, чтобы она ее уронила.
– Я уверен, мистер Джонс, что вы примете извинения дамы. Это был несчастный случай, нелепая ошибка. Ну что еще тут можно сказать?
Прежде чем ответить, мистер Джонс на несколько минут предался размышлениям. Ему казалось, что, так или иначе, ему следует поверить в рассказанную историю. Да и как бы он заявил, что не верит? Это было бы крайне затруднительно. История выглядела, на его взгляд, неправдоподобной - особенно в том, что касалось ошибки в опознании его личности, поскольку, кроме длинной темной бороды, мистер Джонс не находил в себе ни малейшего сходства с мистером Брауном. И все же он чувствовал, что даже это надо принять на веру. Но как можно было все-таки бросать его, оставлять без всякой помощи?
– Ваша супруга, вероятно, поняла свою ошибку?
– О да.
– Так почему она не разбудила меня и не сняла горчичник?
– О…
– Вероятно, ее не очень-то заботило состояние ближнего, если она ушла и бросила человека в таком положении.
– Ах, это-то и было затруднительно, мистер Джонс!
– Затруднительно!.. Прийти в мою спальню среди ночи и положить мне на горло такую вещь, а потом еще и оставить ее, ничего не сказав! По-моему, это, черт возьми, очень похоже на плохую шутку!
– Нет, мистер Джонс!..
– Я смотрю на дело именно так, - сказал мистер Джонс, набравшись смелости.
– В целой Англии, да и в целой Франции не найдется женщины менее способной на такой поступок, чем моя жена. На нее можно положиться, как на каменную гору, мистер Джонс. В шутку пойти в спальню джентльмена - да она на это так же способна, как… О нет, нет. Вы скоро сами станете женатым человеком.
– Если только после всего этого я не раздумаю жениться, - произнес мистер Джонс почти в слезах. - Хоть я и поклялся, что буду встречать Рождество с ней.
– О, мистер Джонс, я не могу поверить, чтобы это могло послужить препятствием к вашему счастью! Неужели вы считаете возможным, чтобы ваша жена, ваша будущая жена, могла сделать такую вещь в шутку?
– Она бы вовсе такого не сделала, ни в шутку, ни всерьез.
– Вы беретесь отвечать за случайность, которая может постигнуть каждого!