- Мистер Кобб сегодня вечером сам сел за руль, - пояснил извиняющимся тоном сторож в коричневом халате. - Если угодно, я позвоню и вызову шофера.
Вивьен повернулась к сторожу и улыбнулась ему такой обворожительной улыбкой, будто он только что преподнес ей диадему с бриллиантами:
- В самом деле? Это было бы очень мило с вашей стороны. Не могу же я допустить, чтобы мистер Кобб скончался вот так, с открытым ртом. А то еще, не дай бог, подумают, что он умер от жажды.
- Принюхаются - не подумают, - резонно возразил коричневый халат.
Вивьен открыла сумочку, вытащила оттуда несколько измятых банкнот и протянула их сторожу:
- Надеюсь, вы о нем позаботитесь?
- Господи! - воскликнул сторож, не веря своим глазам. - Все сделаю в лучшем виде, не беспокойтесь, мисс.
- Меня зовут Риган, миссис Риган, - ласково сказала она. - Может быть, еще увидимся. Вы здесь давно работаете?
- Н… нет, мэм, - промямлил сторож, неловко перебирая пальцами пачку денег.
- Вам здесь понравится, вот увидите, - заверила сторожа Вивьен и, взяв меня под руку, объявила:
- Марло, я еду в вашей машине.
- Но я оставил ее на улице.
- Это не имеет значения. Пройдемся. Что может быть лучше прогулки в предрассветном тумане? Такие интересные люди попадаются на пути!
- О боже! - вырвалось у меня.
Она повисла на моей руке и начала дрожать. Всю дорогу через рощу она крепко держалась за меня, дрожа всем телом, и, только сев в машину, немного успокоилась. Объехав "Кипарис" сзади по тенистой кривой улочке, я попал на бульвар Де-Казенс, главную улицу Лас-Олиндаса. Промчавшись под старомодными потрескивающими дуговыми фонарями, мы через некоторое время въехали в город. Мелькали здания с темными окнами, мертвые магазины, бензоколонка с зажженной над звонком дежурной лампочкой и, наконец, аптека. Еще открыта.
- Вам надо выпить, - сказал я.
Она молча сидела, забившись в угол. Лицо бледное, перекошенное. Я развернулся и притормозил у входа в аптеку.
- Чашка черного кофе и капля виски вам не повредит, - сказал я.
- С удовольствием напилась бы сейчас до потери сознания, - откликнулась она.
Я вышел, открыл ей дверцу, и она вылезла из машины, скользнув волосами по моей щеке. Мы вошли в аптеку, я купил в винном отделе пинту виски, принес бутылку в бар и поставил ее перед Вивьен на треснувшую мраморную стойку.
- Два кофе, - сказал я аптекарю. - Черного, крепкого и по возможности не прошлогоднего.
- У нас распивать спиртное не разрешается, - отрезал аптекарь в застиранном голубом халате, с жидкими волосами на макушке и честными подслеповатыми глазами.
Вивьен Риган, порывшись в сумочке, достала пачку сигарет, ловко, по-мужски вытряхнула из пачки две штуки и протянула их мне.
- Распивать здесь спиртное запрещается, - повторил аптекарь.
Не обращая на его слова никакого внимания, я раскурил обе сигареты. Аптекарь подставил чашки под тусклый никелированный кофейный автомат, разлил кофе и подал его нам. Потом покосился на бутылку виски, что-то пробормотал себе под нос и, вздохнув, сказал:
- Ладно, разливайте, а я послежу за улицей.
Он вышел из-за стойки, подошел к окну и, став к нам спиной, навострил уши.
- У меня от страха зуб на зуб не попадает, - сказал я, отворачивая пробку и наливая виски в кофе. - Полиция ведь здесь свирепствует. Во времена сухого закона заведение Эдди Марса было ночным клубом и каждый вечер он ставил у входа двух молодчиков в форме, чтобы посетители не проносили выпивку, а заказывали ее в баре.
Тут аптекарь неожиданно повернулся к нам лицом, зашел за стойку и молча скрылся за стеклянной дверью провизорской.
Мы сидели на высоких табуретах и маленькими глотками пили обжигающую смесь кофе с виски. Я взглянул на Вивьен в зеркало, висевшее на кофейном автомате. Лицо напряженное, бледное, красивое. Взгляд безумный, ярко-красные губы презрительно сжаты.
- У вас злые глаза, - сказал я. - Чем вы не угодили Эдди Марсу?
Она посмотрела на меня - тоже в зеркало:
- Раздела его в рулетку. Он ведь проиграл кучу денег, в том числе и те пять тысяч, что сам же одолжил мне вчера вечером.
- Да, это могло вывести его из себя. Думаете, поэтому он натравил на вас этого головореза?
- Какого еще головореза?
- Ну, того в маске, с пистолетом.
- Вы, получается, тоже головорез?
- Конечно. - Я засмеялся. - Но обычно "головорезом" называют врага, а не друга.
- Иногда мне кажется, что враги - все.
- Мы отвлеклись. Так что же имеет против вас Эдди Марс?
- Вы, вероятно, хотите спросить, имеет ли он надо мной власть?
- Именно.
На ее губах заиграла презрительная улыбочка.
- Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марло.
Я сделал паузу и спросил:
- Как генерал? На этот раз я серьезно спрашиваю.
- Неважно. Сегодня он весь день пролежал в постели. Может, хватит меня допрашивать?
- Вы же меня тоже допрашивали. Что генералу известно?
- Возможно, все.
- От Норриса?
- Нет, к нему приезжал Уайлд, окружной прокурор. Надеюсь, вы сожгли фотографии?
- Естественно. Вы, я вижу, иногда за сестренку все-таки беспокоитесь.
- Только за нее я и беспокоюсь. И еще - за отца. Чтобы он чего не узнал.
- Думаю, что особых иллюзий он уже не питает, - сказал я. - Но чувство собственного достоинства у него сохранилось.
- Мы - его кровь. В том-то и беда, - проговорила она и пристально, тяжелым взглядом, как бы издали посмотрела на меня в зеркало. - И я не хочу, чтобы он умер, возненавидев своих собственных детей, свою кровь. В нашем роду всегда хватало безумцев. Безумцев, но не развратников.
- А сейчас?
- Вы-то наверняка считаете нас аморальной семейкой.
- Вас - нет. Вы лишь строите из себя светскую львицу.
Она потупилась. Я пригубил кофе и снова закурил две сигареты, одну - себе, другую - ей.
- А вы, оказывается, в людей стреляете, - тихо проговорила она. - Вы убийца?
- Я? С чего вы взяли?
- В газете прочла. Впрочем, я газетам не особенно доверяю.
- Значит, вы решили, что на моей совести убийство Гейгера? Или Броди? Или обоих?
Она промолчала.
- Мне их убивать было незачем, - продолжал я. - Хотя я вполне мог бы их пристрелить, и это убийство сошло бы мне с рук. Ведь и тот и другой, дай им только волю, не колеблясь отправили бы меня на тот свет.
- Значит, в душе вы убийца, как, впрочем, и все легавые.
- О господи!
- Один из тех абсолютно хладнокровных, безжалостных молодчиков, которые испытывают не больше чувств к своей жертве, чем забивающий скотину мясник. Я это сразу поняла. Как только вас увидела.
- Вокруг вас ошивается достаточно темных личностей. Неужели я похож на них?
- Вы хуже. Они - дети по сравнению с вами.
- Спасибо на добром слове. Но и вы тоже не подарок.
- Давайте уедем из этого мерзкого городка.
Я расплатился, сунул недопитую бутылку виски в карман, и мы уехали. Выходя, я поймал на себе неодобрительный взгляд аптекаря.
Выехав из Лас-Олиндаса, мы поехали вдоль моря через маленькие, утопающие в зелени городки. У самой воды на песке стояли крошечные, похожие на хижины домики, а дома побольше прятались в дюнах. Изредка попадались одно-два освещенных окна, большинство же зданий было погружено во мрак. В густом, подымающемся над морем тумане пахло водорослями. Шины мерно шуршали по влажному бетону. Было сыро и пусто.
Первый раз она заговорила, когда мы въезжали в Дель-Рей. Голос ее звучал глухо, как будто пробиваясь через какую-то преграду.
- Возле курортного клуба сверните к берегу. Хочется посмотреть на воду. Следующая улица налево.
На перекрестке мигал желтый свет. Я повернул налево и поехал вниз, к морю. Слева тянулся высокий обрыв, справа - железнодорожное полотно, за насыпью внизу мерцали огоньки, а еще дальше, над городом, в дымке тумана сверкали огни причала. У моря, однако, туман уже поднялся. Улица пересекала скрывающееся за обрывом железнодорожное полотно и упиралась в асфальтированную дорогу, идущую вдоль пустынного пляжа. На обочине выстроились припаркованные на ночь машины. В ярдах трехстах играл огнями пляжный клуб.
Я притормозил у тротуара, выключил фары и замер, не снимая рук с руля. В поднимающемся тумане еле слышно, словно чей-то далекий шепот, набегала на берег, пенясь и играя, морская волна.
- Сядь ближе, - внезапно сказала она низким, с хрипотцой голосом.
Я отодвинулся от руля на середину сиденья, а она, повернувшись в пол-оборота к окну, словно собираясь выглянуть наружу, молча, не издав ни звука и чуть было не ударившись головой о руль, упала навзничь мне в объятия и закрыла глаза. Потом опять их открыла, и я заметил, что они лихорадочно горели в темноте.
- Обними меня покрепче, головорез.
Сначала я обнял ее не сильно, но затем крепко обхватил за талию и, приподняв, посадил себе на колени. После чего бережно притянул ее к себе. Ее ресницы трепетали, словно крылышки у мотылька, а жесткие волосы щекотали мне щеки.
Я стал целовать ее - сначала быстро, жадно, потом медленно, подолгу. Губы ее раскрылись, по телу пробежала дрожь.
- Убийца, - выдохнула она изо рта в рот.
Прижав ее к себе с такой силой, что ее дрожь передалась и мне, я продолжал целовать ее, пока наконец она не высвободила голову и не спросила:
- Где ты живешь?
- Хобарт-Армс, Франклин, возле Кенмора.
- Никогда там не была.
- Хочешь поехать?
- Да.
- Что имеет против тебя Эдди Марс?
Я почувствовал, как она вся напряглась, издала горлом какой-то гортанный звук, отпрянула и широко раскрытыми глазами уставилась на меня. Видно было, как сверкают в темноте белки.
- А ты все свое, - произнесла она тихим, поникшим голосом.
- А я все свое. Целоваться - дело хорошее, но твой отец не для того мне деньги платит, чтобы я с тобой спал.
- Подонок, - спокойно сказала она, даже не пошевелившись.
Я рассмеялся ей в лицо:
- Не подумай только, что я - равнодушный сухарь. Я не слепой и не бесчувственный. И кровь у меня такая же горячая, как у любого другого. А ты, я смотрю, покладистая, долго уговаривать тебя не надо. Так что же имеет против тебя Эдди Марс?
- Еще раз повторишь - закричу.
- Давай. И погромче.
Она вырвалась из моих объятий, пересела на свое сиденье и забилась в угол.
- За те слова, что ты мне сказал, убивают, учти это, Марло.
- Ни за что тоже убивают. Я же сразу тебя предупредил: я - детектив. Заруби это на своем хорошеньком носике. Это моя работа, красавица. Работа, а не игра.
Отвернувшись, она порылась в сумочке, вынула оттуда носовой платок, сунула его в рот и стала медленно, методично рвать его зубами на части.
- С чего ты взял, что он что-то против меня имеет? - прошептала она приглушенным из-за платка голосом.
- Могу ответить. Сначала он дает тебе выиграть кучу денег, а потом подсылает грабителя с пистолетом их у тебя отобрать. И тебя это нисколько не удивляет. Ты ведь даже не поблагодарила меня за то, что я тебе эти денежки сохранил. Создается впечатление, что все это было разыграно, причем, льщу себя надеждой, лично для меня.
- Что значит "дает выиграть"? Ты что же, считаешь, он может выигрывать и проигрывать по своему усмотрению?
- Конечно. Четыре раза из пяти - если ставит ту же сумму, что и ты.
- Знали бы вы, мистер Детектив, как я вас ненавижу.
- На здоровье. Ты же мне денег не платишь.
Она выбросила разорванный платок из окна:
- Хорошо же вы обращаетесь с женщинами.
- А ты хорошо целуешься.
- И держитесь прекрасно. Одна посадка головы чего стоит. Не знаю только, кого мне благодарить за доставленное удовольствие - вас или моего отца?
- Мне с тобой целоваться понравилось.
- Пожалуйста, увезите меня отсюда, - сказала она медленным, срывающимся от гнева голосом. - Я хочу домой.
- Ко мне домой, детка?
- Будь у меня бритва, я полоснула бы ею тебя по горлу. Просто из любопытства: что из тебя потечет.
- Змеиный яд, - сказал я, включил мотор, развернулся и той же дорогой, через железнодорожный переезд, потом по шоссе, вернулся в Лас-Олиндас, а оттуда - в Уэст-Голливуд. Вивьен со мной не разговаривала. Она сидела молча и совершенно неподвижно. Наконец я свернул в ворота стернвудовской усадьбы и подъехал к особняку. Машина еще не остановилась, а Вивьен уже распахнула дверцу и, даже не попрощавшись, выскочила на ходу. Я видел, как она взбежала на крыльцо и позвонила в звонок. Дверь открылась, выглянул Норрис, Вивьен его оттолкнула, вошла и скрылась из виду. Дверь захлопнулась, а я еще долго сидел и смотрел в одну точку. Потом я развернулся, выехал из ворот и отправился домой.
XXIV
На этот раз в холле было пусто. Никто не ждал меня у кадки с пальмой с пистолетом в кармане. Никто не отдавал мне приказаний. Поднявшись на лифте на свой этаж, я быстро зашагал по коридору. За чьей-то дверью тихонько мурлыкало радио. Я торопился: ужасно хотелось выпить. Так торопился, что, войдя в квартиру, не стал включать свет, а бросился прямо на кухню. И тут только почувствовал какой-то странный запах. Сквозь задернутые шторы в комнату с улицы пробивался слабый свет. Я остановился и принюхался. Пахло духами - сильными, терпкими духами.
Тихо, ни звука. Вскоре, однако, глаза мои привыкли к темноте, и я увидел, что на полу, посередине комнаты, что-то лежит. Я попятился, нащупал большим пальцем выключатель и включил свет.
Кресло-кровать было разложено, и из него доносилось хихиканье. На моей подушке покоилась светлая головка, а под ней чьи-то согнутые в локтях руки. В моей постели устроилась Кармен Стернвуд. Лежала как у себя дома и хихикала. По подушке струился водопад золотистых волос, словно специально для этой цели расчесанных. На меня - как всегда, пристально, будто целясь, - внимательно смотрели серо-голубые глаза. Кармен улыбнулась, показав свои маленькие хищные зубки:
- Здорово я придумала, а?
- Не то слово, - буркнул я, подошел к торшеру, включил его, вернулся к двери потушить верхний свет и снова возвратился через всю комнату к торшеру, под которым на низком столике стояла разложенная шахматная доска. На доске были расставлены фигуры. Мат в шесть ходов. Решить эту задачу, как, впрочем, и многие другие, я не мог. Я окинул глазами позицию и сделал ход стоном, а потом только скинул шляпу и пальто. Все это время до меня доносилось тихое хихиканье, похожее на мышиную возню за стенкой.
- Держу пари, ты никогда не догадаешься, как я здесь очутилась.
Я вынул сигарету и тупо уставился на нее:
- Держу пари, что догадаюсь. Ты проникла через замочную скважину - как Питер Пен.
- Кто это такой?
- Один мой знакомый. Когда-то вместе в бильярд играли.
- Ну, ты даешь, - сказала она, захихикав.
- А где ж большой… - начал было я, но Кармен меня опередила. Напоминать ей про большой палец было излишне; она вынула правую руку из-под головы и принялась сосать палец, поглядывая на меня своими очень круглыми и очень лукавыми глазами.
- А я голая, - сообщила она, когда я, покурив, смерил ее долгим взглядом.
- Господи, я ведь так и думал, - откликнулся я. - Мне уже давно не дает покоя эта мысль. Ты просто меня опередила. Не скажи об этом ты, я бы и сам через минуту сказал: "Держу пари, что ты совершенно голая". А вот я всегда сплю в калошах, чтобы можно было поскорей вскочить и убежать, если ночью дурные мысли преследуют.
- Ну, ты даешь! - Она опять прыснула и, по-кошачьи потершись щекой о подушку, вынула из-под головы левую руку, взялась за кончик одеяла, а затем, выдержав паузу, откинула его.
Действительно, лежит в чем мать родила. При свете торшера ее гладкая кожа отливала жемчугом. Да, сегодня ночью генеральские дочки взялись за меня всерьез.
- Смотришься ты неплохо, ничего не скажешь, - признал я, снимая с нижней губы крошку табака. - Только я все это уже видел. Я ведь не первый раз застаю тебя голой. Помнишь?
Она захихикала и укрылась одеялом.
- Так как же все-таки ты сюда попала? - спросил я.
- Меня управляющий впустил. Я предъявила ему твою визитную карточку. Я ее у Вивьен украла. Управляющему я соврала, что ты мне назначил встречу и велел, если тебя не будет, подождать. Здорово я его одурачила, да? - Очень собой довольна.
- Здорово, - согласился я. - Все управляющие одинаковы. А теперь, когда я знаю, как ты сюда попала, расскажи мне, сделай милость, как ты намереваешься отсюда уйти.
Она опять захихикала:
- Уйти? А я никуда уходить не собираюсь… Мне и здесь хорошо. С тобой.
- Послушай. - Я вынул изо рта сигарету. - Не заставляй меня снова тебя одевать. Надоело. Я очень ценю твой благородный жест, но воспользоваться им, увы, не могу. Джек Потрошитель никогда не подводит друзей, а ведь я - твой друг и не желаю тебе зла. Если же я приму твое предложение, мы не сможем оставаться друзьями. Пожалуйста, очень тебя прошу, оденься.
Она отрицательно покачала головой.
- Слушай, - не сдавался я. - Ты совершенно не думаешь обо мне. Я понимаю, тебе хочется продемонстрировать, какая ты испорченная, но ведь я это и так знаю. Ведь это я обнаружил…
- Выключи свет, - перебила она, хихикая.
В сердцах я швырнул сигарету на пол и растер ее ногой, потом достал носовой платок и вытер потные ладони. Попробую еще раз:
- Дело не в соседях, не думай. Им ведь наплевать. В любом многоквартирном доме заезжих шлюх всегда хватает, и, если их будет на одну больше, здание не рухнет. Дело тут в профессиональной этике. Понимаешь - в моей профессиональной этике. Я же работаю на твоего отца. Он - больной человек, слабый, беспомощный. Он ведь мне доверяет - а я возьми и выкини такой номер! На что это похоже? Пожалуйста, Кармен, оденься.
- Тебя зовут не Джек Потрошитель, а Филип Марло. Меня не проведешь.
Я посмотрел на шахматную доску. Слоном я пошел зря. Я вернул слона обратно. Слоны в этом окончании решающего значения не имеют. Не их это партия.
Оторвавшись от доски, я снова взглянул на Кармен. Она лежала, прижавшись бледной щекой к подушке, и смотрела перед собой большими, ввалившимися и пустыми, словно колодец во время засухи, глазами. Маленькая ручка с совершенно одинаковыми, узкими пальчиками беспокойно теребила одеяло. Где-то в глубине души она, вероятно, усомнилась в неотразимости своих чар, хотя сама еще об этом не знала. Женщинам, даже хорошеньким, очень нелегко свыкнуться с тем, что их тело лишено притягательности.
- Я иду на кухню сделать себе коктейль, - сказал я. - Хочешь выпить?
- Угу. - На меня внимательно смотрели спокойные, немного озадаченные глаза. В них зародилось сомнение, и вкрадывалось оно так же незаметно, как крадется в высокой траве выследивший дрозда кот.
- Если оденешься - получишь коктейль, договорились?