Все это время доктор действительно осматривал по-прежнему бесчувственного Роджера Ффолкса, прижимал ухо к его сердцу, как прежде Трабшо, и одновременно щупал его пульс. А завершив осмотр, он прошел через комнату и остановился рядом со старшим инспектором.
– Ну? – сказал Трабшо.
– Ну, – ответил Ролф, – даже хотя ни один из жизненно важных органов не задет, его организм подвергся страшнейшему шоку. Для человека его возраста, вы понимаете… Но, Мэри, позвольте вас заверить, Роджер обладал… обладает конституцией быка, и… ну, вы знаете, я погубил мою жизнь из-за одной нелепой трагической ошибки, однако сейчас я могу обещать вам… я категорически вам обещаю, что он будет снова здоров.
– Благодарение Господу! Я благодарю вас, старший инспектор, и вас тоже, Дон, Фаррар, Эви, за то, что вы вернули его мне целым и невредимым. Ну, во всяком случае… – пусть на миг, но горе на ее лице смягчила одна из ее полувиноватых полуулыбок, собственно, единственных улыбок, которые она вообще себе позволяла, – …если и не таким уж невредимым, но все-таки целым. Я буду вам вечно благодарна.
– Ах, Мэри, – вскричала Синтия Уоттис, – как вы мужественны в столь тяжкую минуту! Но ведь вы всегда именно такая.
– Не обманывайте себя, Син, – ответила жена полковника. – Мужество мне никак не свойственно. Правду сказать, я сейчас проливаю ведра слез, хотя они вам и не видны. Давным-давно я научилась направлять эти слезы внутрь моих щек. Искусство, которым мы, женщины, обязательно должны владеть.
– Дорогая моя, – возразила Эвадна Маунт, – на мой взгляд, плач внутри себя – это и есть точное определение мужества.
Засим писательница повернулась к старшему инспектору и, подобно артисту, искусному в мгновенных переодеваниях, сразу изменила и тему, и тон.
– Послушайте, Трабшо, – прогремела она, – раз я тут не нужна, вы не станете возражать, если я заскочу к себе в комнату переодеться? Я насмерть простужусь, если не натяну на себя что-нибудь теплое.
– Да-да… идите переодевайтесь. Не торопитесь, – небрежно ответил старший инспектор, испытывая порядочное облегчение, что хотя бы на время избавится от давящего присутствия своей блистательной, но изматывающей соперницы.
– Скажите мне, Ролф, – спросил он затем, – что дальше делать с полковником? Рискнем ли мы уложить его в собственную постель? То есть до тех пор, пока погода не улучшится и его можно будет отвезти в больницу.
– Я, бесспорно, предпочту, чтобы он лежал в нормальной постели. Мэри, – обратился он к жене полковника, – полагаю, у вас в спальне топится камин?
– О да. Там теперь должно быть почти жарко.
– В таком случае предлагаю отнести его наверх, раздеть и уложить в постель. Когда я его подлатаю, то сделаю ему укол, который его успокоит. Сейчас ему необходимы полный покой и побольше глубокого сна.
Трабшо многозначительно посмотрел на доктора.
– Укол, вы сказали, Ролф?
– Совершенно верно.
– Укол точно чего?
– А! Маленькая доза морфия. Он всегда при мне. Абсолютно безвредная. Ровно столько, сколько требуется, чтобы…
Но прежде, чем Ролф произнес следующее слово, старший инспектор превратил его недоконченную фразу в недоконченный вопрос. Изменилась только интонация, но смысл стал совершенно иным.
– Ровно столько, сколько требуется, чтобы?… Ролф почти зримо ощерился:
– Ровно столько, чтобы обеспечить ему несколько часов сна, вот что я собирался сказать. Но послушайте, Трабшо, почему вы задаете мне эти вопросы? На что вы намекаете?
– Разве я на что-нибудь намекаю?
– Более чем, сказал бы я. Я сказал бы, вы намекаете, что я недостаточно компетентен, чтобы лечить Роджера.
– Вовсе нет. Я не менее всех остальных верю в вашу профессиональную компетентность.
– Тогда что стоит за ничем не обоснованным сомнением в моих методах и… и особенно в медикаментах, которые я намерен использовать?
Впервые с момента своего появления в Ффолкс-Мэноре ветеран Скотленд-Ярда, казалось, не нашелся сразу, как парировать этот выпад. Он попыхтел трубкой, прежде чем ответить.
– Ролф, – сказал он сдержанным тоном, – я здесь, как вам известно, нахожусь неофициально. По сути, я здесь потому, что вы все предпочли, чтобы я был здесь. Да вы же сами съездили за мной. Однако при всей неофициальности моего расследования я с самого начала поставил условие, что расследование будет проводиться – если будет – в строгом согласии с… ну, с теми методами, которые, мне нравится считать, использовались Скотленд-Ярдом с незапамятных времен.
Далее, факт остается фактом (и вам всем пришлось с этим смириться), что почти все вы подозреваетесь как потенциальные убийцы Реймонда Джентри. В свете того, что произошло сейчас, дело, однако, обрело новое измерение, значения которого никто из вас, по-видимому, еще не осознал.
– Новое измерение? – произнесла Кора Резерфорд.
– Да, мисс, подумайте немножко. Поскольку, как я могу предположить, покушение на жизнь полковника произошло, когда вы все отдыхали в ваших комнатах… и да, можете мне не напоминать, я прекрасно знаю, все супруги могут и, без сомнения, все поручатся – чего бы такое ручательство ни стоило, – что были вместе все это время. Но поскольку, как я уже сказал, произошло оно, когда вы все уединились, следовательно, почти все должны равно рассматриваться как подозреваемые в попытке убить Роджера Ффолкса.
– Возмутительнейшая нелепость! – взорвался Ролф. – Что, собственно, вы предполагаете? Что кто-то из нас удалился в свою спальню и тут же выскользнул из дома в завывающий буран и наугад пульнул в полковника?
– Кто-то, доктор, КТО-ТО же пульнул в полковника. Полагаю, вы согласитесь, что этот же кто-то, этот дьявольски умный кто-то, прежде пульнул в Реймонда Джентри на чердаке?
Ни у кого как будто не нашлось подходящего контраргумента, так что он принял их молчание за знак согласия и продолжал:
– Ну так вернемся к тому, что можно предпринять сейчас в отношении состояния полковника. И вот вы, Ролф, один из потенциальных подозреваемых – согласен, не более и не менее, чем все остальные в этой комнате, – вы и глазом не моргнув говорите мне, что хотите, чтобы его перенесли в спальню, где вы затем сделаете ему укол. Бесспорно, звучит это обоснованно и естественно, да только, как вы не можете не понимать, едва ли благоразумно, чтобы я даже при таких экстраординарных обстоятельствах позволил подозреваемому в убийстве вколоть неизвестную жидкость в тело одной из жертв убийцы.
Ответьте мне, доктор, – затем властно потребовал он, – по вашему мнению, мнению такого же профессионала в своей области, как я в своей, так ли я нелогичен?
– Нет, Трабшо, вы не нелогичны, исключая один момент.
– Какой же?
– Вы сами только что назвали убийцу Джентри, предположительно также покусившегося на полковника, "дьявольски умным". Верно?
– Верно.
– Так скажите, насколько умно с моей стороны было бы сообщить всем вам здесь, включая и удалившегося на покой скотленд-ярдовского сыщика, что я намерен сделать Роджеру безвредный укол, – и тут же ввести ему летальную дозу чего-либо. Случись затем с полковником что-то, тогда, как вы, разумеется, понимаете, вместо приятного сочного набора подозреваемых остался бы только ваш покорный слуга.
– Совершенно верно, – сказал Трабшо. – Именно то, что я и ожидал от вас услышать. И к этому ходу рассуждений у меня есть только одна претензия. Не имея медицинского образования, я не смог бы доказать – ДОКАЗАТЬ, доктор Ролф, ведь для закона обвинения без доказательств не стоят ничего, – что именно этот укол стал причиной… ну, скажем, сердечного приступа, который позднее убил бы полковника.
Если бы следствием стал роковой сердечный приступ, разумеется, ваше положение выглядело бы скверным. Но, повторяю, сам я слишком мало осведомлен в подобных вопросах, чтобы прийти к твердому и безоговорочному выводу, что подобное следствие восходит именно к этой причине. И, говоря откровенно, мне не хотелось бы попасть в такой просак, пусть я тут и неофициально. Мой долг остается прежним, и я изменил бы ему, если бы просто сказал вам: да, конечно, сделайте ему этот укол, поступайте, как считаете нужным. Извините, но вы должны понять положение, в каком я нахожусь.
Ролф на минуту задумался, взглянул на распростертого на кушетке полковника, ничего не ведающего о бушующем вокруг него споре, затем снова обратился к старшему инспектору:
– Да, все это логично. Но и я оказался в тяжелом положении. Каковы бы ни были ваши сомнения и опасения, Трабшо, я знаю, что сейчас необходимо моему пациенту, а Роджер вот уже много лет мой пациент, а не ваш. Ему необходимо – повторяю, необходимо – немедленно Дать морфий. Или я не отвечаю за последствия. Как минимум может наступить опасно длительная реакция на физический и психический шок, который он уже перенес.
Ролф обернулся к Мэри Ффолкс, напряженно слушавшей их спор.
– Мэри, дорогая моя, – сказал он, – я намерен предоставить решение вам.
– Мне?
– Вопрос заключается в том, доверяете ли вы мне?
– Доверяю ли я вам? Ну, я… ну разумеется, я доверяю вам, Генри, вы же сами знаете.
– Нет, – неожиданно сказал Ролф.
– Нет? Но я же только что сказала "да".
– Нет, Мэри, боюсь, в таких обстоятельствах подобного рода нерешительного вежливого кивка одобрения недостаточно.
– Господи, но почему необходимо все так усложнять?
– Ответьте мне "да" или "нет", Мэри, – сказал Ролф. – Доверяете ли вы мне сделать Роджеру укол, который ему необходим, как я считаю, если мы хотим предотвратить опасную метаболическую реакцию?
Хотя взгляд, которым одарила его Мэри Ффолкс, взгляд, рожденный долгой дружбой, уже беззвучно ответил на его вопрос, она тем не менее сказала тоном, предназначенным рассеять все дальнейшие сомнения:
– Да, конечно, доверяю, Генри. Пожалуйста, сделайте для Роджера все, что в ваших силах.
Мэдж Ролф тихонько с благодарностью сжала ее запястье, а жена полковника теперь обратилась к Трабшо:
– Старший инспектор, мне понятна ваша осторожность, я благодарна вам за нее, по я много лет знаю Генри Ролфа и как врача, и как друга, и я без колебаний доверяю моего мужа его заботам. Будьте добры, не препятствуйте ему.
Полицейский понял, что потерпел поражение.
– Хорошо, миссис Ффолкс, тут я вам уступаю. Все мои профессиональные инстинкты против, но пусть так. Здоровье вашего супруга важнее. Итак, – повернулся он к Ролфу, – теперь, когда этот вопрос улажен, что надо делать?
– Первое, – сказал Ролф, – кто-то из вас, дамы, должен вскипятить воды и побольше!
– Вскипятить воды? – воскликнула Кора Резерфорд. – Знаете, Генри, меня часто удивляло, почему, какой бы ни была болезнь, вы, доктора, всегда требуете, чтобы вскипятили воды. Ну что вы с ней делаете?
– Бога ради! – вскричал Ролф, доведенный до белого каления. – Неужели вы не можете просто сделать то, что вам поручают, и не задавать идиотские вопросы?
Он обернулся к жене:
– Мэдж? На тебя я могу положиться, правда? Ну так горячей воды, и немедленно.
Потом, обернувшись к Трабшо:
– Мы, мужчины, тем временем должны уложить Роджера в его постель. Бы с Доном не поможете отнести его наверх в спальню?
– Ладно. Давайте, Дон.
Мэри Ффолкс попыталась подняться на ноги.
– Нет-нет, – сказал Трабшо, грозя ей пальцем, – на этот раз, миссис Ффолкс, вы подчинитесь моим распоряжениям. Вы перенесли тяжелый шок, и отдыха вам требуется не меньше, чем полковнику. И… ну хорошо, пожалуй, имеет смысл сказать вам это теперь: есть еще кое-что, на чем мне придется настоять.
– Вы меня пугаете, мистер Трабшо, – сказала Мэри Ффолкс слабым голосом.
– Для этого нет причин. Я собирался сказать лишь следующее: как только вашего супруга уложат удобно, как только он получит… э… усыпляющий укол, который должен усыпить его на… на какое время, Ролф?
– О, на добрых пять-шесть часов.
– Едва он уснет, мне придется запереть дверь спальни.
– Послушайте, инспектор, – сказал священник. – Это уж слишком, вам не кажется?
– Нет, не кажется, – ответил Трабшо. – В конце-то концов, подозреваетесь вы все, и кто-то уже попытался убить полковника, и я не думаю, что его дверь должна оставаться открытой для всех и каждого.
– Но, – вскричала Мэри Ффолкс, – запереть бедного Роджера одного! Это ужасно! Что, если он очнется и обнаружит, что не может открыть дверь?
– Есть ли шанс, что он придет в себя раньше, Ролф?
– Ни малейшего. – Доктор взял руку Мэри в свои. – Вы и тут мне должны поверить, Мэри, дорогая. Я гарантирую, что Роджер крепко проспит несколько часов. Но если вы все-таки тревожитесь, то мы с Трабшо будем заглядывать к нему каждые полчаса проверить, все ли в порядке. Честно говоря, это совершенно лишняя предосторожность, но если она вас подбодрит, мы будем рады ее принять. Теперь, Трабшо, Дон, отнесем его в спальню.
– Доктор?
– Да?
– Вам нужно что-нибудь еще?
– Если вы правда хотите помочь, Феррар, то сходите на кухню и распорядитесь, чтобы миссис Варли приготовила для Мэри консоме.
– Консоме?
– Да. Ни в коем случае не наваристый и очень горячий.
– Хорошо.
– Фаррар?
– Да, старший инспектор?
– Не думаю, что будет полезно, если слуги узнают о случившемся. Второе преступление, последовавшее так скоро вслед за первым, может совсем вывести их из равновесия. А нам меньше всего требуется кучка хнычущих, шмыгающих носами идиоток-горничных, требующих расчета.
– Понимаю, сэр. Ни слова о том, о чем им знать не следует.
– Отлично. Ну, ребята, за дело. И опять-таки – верно, Ролф? – бережно!
Полчаса спустя, после того как рана полковника была обработана, после того как ему был сделан пресловутый укол и он погрузился в мирный сон, Эванда Маунт, вернувшаяся из своей спальни, воспользовалась минутой напряженного молчания, чтобы завладеть всеобщим вниманием с помощью всего трех слов. Трех латинских слов:
– Lux facta est.
– И что, во имя всего святого, это должно означать? – осведомилась Кора Резерфорд.
– "Lux facta est"? Твоя латынь недотягивает, Кора?
– Оставь мою латынь в покое. Просто ответь на вопрос.
– Это означает: "Свет пролит". Из "Oedipus Rex" Софокла, знаешь ли.
– Благодарю тебя, моя дорогая. Однако я знаю, кем написан "Царь Эдип".
– А! Но знаешь ли ты, что я когда-то попробовала его переписать? С катастрофическим результатом! Моя самая первая пьеса "Эдип и Царь", и я попыталась пересказать миф в виде судебной драмы. Защитником выступал Тиресий, слепой провидец – я ориентировалась на Макса Каррадоса, ну, знаете, слепого сыщика Эрнеста Брамы? Нет? Ну, во всяком случае, это он, Тиресий, с помощью только своего дедуктивного таланта доказал, что "Эдипов комплот", как его дело именовалось по ходу пьесы, на самом деле являлся судебной ошибкой.
Кульминационный ход, понимаете, строился на том, что Эдипа подставили его политические враги, которые не только распустили слух, что Иокаста – его мать, но и сами убили Лая, его предполагаемого отца. Затем они подменили Лая злополучным двойником, чтобы Эдип убил его на перекрестке дорог из Давлии и Дельф.
Ну а вышел полный провал, вонь до небес, куча навоза! Играли они в масках, и жаль, у меня не хватило ума тоже надеть маску! Бедняжка Долли Лейи – божественная в интимных ревю, но, конечно, воображавшая себя великой трагической актрисой (ну почему им всегда мало того таланта, который у них есть?), ну так Лейи играла Иокасту – "орала" острила я в рифму! – и когда зрители начали топать ногами и вопить "долой!", едва мы все вышли раскланяться, милая дуреха поверила, будто они кричат "Долли!", чтобы она вышла на поклон одна. Я думала, что умру!
– Но почему, – не отступала актриса, бессердечно игнорируя случай из биографии своей подруги, – "свет пролит", как ты столь афористично выразилась?
Писательница внезапно стала очень серьезной.
– Почему? – повторила она. – Я скажу тебе "почему". Благодаря словам Дона, произнесенным в этой самой комнате менее часа назад, в моем тускнеющем старом мозгу внезапно вспыхнула лампочка, и я увидела – увидела, будто в озарении молнии, – что именно происходило здесь в течение этих полутора суток.
В наступившем молчании все переваривали ее поразительное заявление.
Затем старший инспектор поскреб лысину мундштуком трубки, вновь не раскуренной, и сказал:
– Позвольте мне уточнить. Просто чтобы не возникло путаницы. Я верно понял, что вы имеете в виду убийство Джентри?
– Да.
– Как и покушение на полковника?
– И это тоже. Собственно, именно попытка убить Роджера стала завершающей частицей мозаики. Гигантской частицей. Теперь мне ясна вся интрига.
– Вся интрига, вы говорите?
– Даже ее кульминационный ход. Ведь, если только я не ошибаюсь, совсем как в моем "Эдипе", здесь есть кульминационный ход. Я все время разнюхивала и разнюхивала – много больше, чем вы думаете, и, как я уже сказала, теперь, мне кажется, я могу представить вам все это дело целиком и в подробностях.
– Послушайте, мисс Маунт, – наконец не выдержал Трабшо. – Хорошенького понемножку. Если вам действительно известны какие-то факты – или теории – относительно этого дела, факты или теории, о которых мы все должны быть поставлены в известность, и особенно я, то переходите к ним. И больше никаких отклонений. По вашему мнению – я повторяю, по вашему МНЕНИЮ, поскольку это всего лишь мнение, – и я еще раз повторяю с другим, но не менее существенным ударением, по ВАШЕМУ мнению, поскольку оно только ваше, кто убил Реймонда Джентри и кто пытался убить полковника?
– Простите, Трабшо, но я еще не готова сказать вам это.
– Как?
– Дайте же мне объяснить. Я не просто набиваю себе цену. Все сводится к разнице между тем, что вы могли бы назвать "постановкой" и "обрисовкой". Неужели вы не понимаете? Если бы я прямо объявила, кто, по моему мнению, это сделал, то уподобилась бы учителю математики, который СТАВИТ перед своими учениками задачу и тут же сообщает им решение, не ОБРИСОВАВ, какие именно связи помогли ему прийти к этому решению, связи, которые, кроме того, помогли бы его ученикам понять, что решение это – единственно возможное.
Я хочу, чтобы вы все поняли, почему лицо, по моему мнению, убившее Джентри и покушавшееся на Роджера, может быть только это лицо и НИКТО ЕЩЕ, а потому мне требуется изложить тот путь, который привел меня к такому выводу.
– Ну хорошо, – ответил Трабшо с неожиданной покладистостью, – полагаю, так будет честно. Но когда вы думаете поделиться с нами?
– Да сейчас же. Сразу. Немедленно. Однако мне хотелось бы, чтобы мы опять собрались в библиотеке. Преступник, говорят, всегда возвращается на место преступления. Так почему бы и детективу – если мне дозволено присвоить себе такой ярлык – не возвратиться на место расследования?