Гилберт Адэр - писатель, которого Айрис Мердок назвала "последним эстетом от современной беллетристики". Стиль его, легкий без легкомыслия и "литературный" без выспренности, не подкупает читателя простотой непосредственности, но - затягивает, точно в паутину, в сплетение мыслей и чувств, эмоций - и импрессий.
Читать прозу Адэра приятно, отчаянно интересно и - увлекательно в лучшем смысле этого слова.
Превращать детективы в блистательно-интеллектуальную "игру ума" - или, наоборот, стилизовать интеллектуальную прозу под классический детектив - пытаются многие. Однако мало кому удавалось сделать это так легко и изящно, как получилось у Гилберта Адэра в романе "Ключ от башни".
…История загадочного обмена машинами двух немолодых, печальных людей кажется поначалу всего лишь любопытным анекдотом.
Кажется.
Поначалу…
Гилберт Адэр
Ключ от башни
Туэейк-туэейк-туэейк-туэейк-туэейк-туэейк-туэейк.
Они все больше меня гипнотизировали, механические дворники моего приземистого, желтушного, подержанного "мини": выписывали туда-сюда, туда-сюда по часовой стрелке и против часовой стрелки две накладывающиеся друг на друга арки на ветровом стекле и умудрялись не сцепиться - казалось, еще чуть-чуть… и все-таки нет - друг с другом на его середине. И все больше они напоминали мне воздушных гимнастов на предварительной разминке: взлетают по двум изящным, асинхронным параболам в брезентовый космос шапито - и назад, снова ввысь и снова назад, всякий раз грозя столкнуться в воздухе и всякий раз чуть недотягивая друг до друга. Даже их звук гипнотизировал - необъяснимо тупой бурчащий скрип, возникавший при протирке стекла вниз, к залепленному грязью уплотнителю. И эти краткие секунды, когда ветровое стекло оказывалось протертым дочиста и прежде чем на нем появлялась новехонькая сыпь дождевых капель, были небольшим, но подлинным сюрпризом, смутным разочарованием оттого, что за этот промежуток вид за стеклом не переменился, что темное глухое шоссе передо мной осталось, каким было, и только иногда километровый столб, неестественно яркий в серой мути, подтверждал, что я продвигаюсь вперед.
Этот умирающий день был колдовски расцвечен. Мне пришло в голову, что я все-таки заблудился, и, вытащив из перчаточника мой зеленый "Мишлен", я неуклюже расстелил на коленях Бретань. Осторожнее, осторожнее. Я устремил взгляд на шоссе, на карту, снова на шоссе, снова на карту. Последним населенным пунктом был Сен-Мишель-де-Лу, следующим будет Шампьё. Пока все ничего. С ловкостью гуся, обрабатывающего перья в хронологическом порядке, я сложил карту, потом сложил ее еще раз и еще раз, убрал в уютное гнездышко в приборной доске и позволил свободным пальцам правой руки исполнить веселое барабанное соло на пушистом чехле рулевого колеса.
Я скосил глаза на мои часы. Дешевые с черным циферблатом, на металлическом браслете со всякими ненужными приспособленьицами, как у бойскаутского перочинного ножа. Шесть сорок пять. А вот впереди и Шампьё, точка в точку. Шампьё уже позади.
И опять я на темном глухом шоссе. Дождь лил с прежней силой. Собиралась гроза, и я услышал раскат грома прямо над головой. По стеклу застучали дробинки, тут же сметаемые в небытие размеренным движением дворников.
Внезапно - но как знать, не заметил ли я гораздо раньше и только не осознавал? - сквозь муть стекла, точно неопознанное пятнышко на экране радара, пробился мазок водянистого белого света.
И начал увеличиваться, увеличиваться. А в тот момент, когда я осознал, что это такое, произошло дорожное происшествие.
Шоссе, как это принято во Франции, обрамляли два ряда платанов, чьи обычно аккуратные прически растрепались под ливнем. Прежде чем я успел разобрать, что, собственно, происходит вокруг меня, небо сверху донизу расколол безупречный зигзаг молнии. Я увидел, как она устремилась к платану у самой обочины прямо впереди меня и на мгновение окутала его кору жиденьким голубоватым пламенем crèpe Suzette . Над мшистым комлем поднялся водевильный клуб дыма, последовал нутряной скрип, а затем оглушительный хлопок грома, казалось, сотряс все окрестности. Ствол платана неуклюже взмыл корнями в воздух и затем жутким замедленным движением лег поперек залитого водой асфальта.
Подчиняясь двойному паническому импульсу, я вжался затылком в леопардовый чехол на спинке сиденья, продолжая вытянутыми руками стискивать рулевое колесо, и вдавил педаль тормоза в пол. Старенькие шины завизжали, меня швырнуло на ветровое стекло, еще пара дюймов… но тут мне в живот свирепо врезалась пряжка ремня безопасности и спасла от изуродования. Машина встала прямо перед преградившей ей путь огромной черной массой. От небесной тверди отделился плотный сгусток темноты и рикошетом пронесся по шоссе.
Я отключил дворники, и в ту же секунду с такой же моментальностью исчез и мазок белого света.
Около минуты я сидел, не представляя, когда же мое сердце перестанет колотиться о ремень безопасности. Меня томило желание закурить, но хотя столкновения удалось избежать, меня все еще не оставлял страх - совершенно иррациональный, - что "мини" вот-вот вспыхнет. Я расстегнул пряжку, открыл дверцу и, пошатываясь, выбрался наружу. Воздух овеял мне щеки чудесной прохладой.
Мой взгляд сразу остановился на безобразном иззубренном провале в правом строю платанов. Сраженное дерево перекинулось через шоссе, полностью его перегородив. Горизонтально распростертое, так сказать, избранное волей судеб, оно мне показалось куда более широким в обхвате, более внушительным и густым, чем все его выстоявшие собратья. Вот это - дерево, подумал я. Такое, каким должно быть дерево.
Я закурил сигарету, и она, как ни старался я загородить ее от дождя, тут же обрела грязновато-желтый оттенок "голуазки". Теперь я понял, чем был мазок света. По ту сторону платана стояли другая машина и другой водитель. Но грудь у меня вздымалась, сердце барабанило, и они пока не вызвали у меня ни малейшего интереса.
Наконец я услышал мужской голос:
- Ah çа - çа, c'est commode!
И не нашел ничего лучше, как глупо ответить:
- Oui.
Наступило молчание, а затем:
- Вы, там! Вы англичанин?
- Да… да, англичанин.
Неприятное ощущение - разговаривать с кем-то через ширму. Где он? Почему не покажется?
Но его машина возникла в поле моего зрения. "Роллс-ройс", скорее всего серебристый. Однако установить точный оттенок можно было бы, только осмотрев его при свете дня, как пары новых ботинок, примеряемых в магазине, освещенном флуоресцентными плафонами.
Через какие-то секунды я увидел и водителя. Его затянувшаяся невидимость не таила никаких скрытых умыслов. Он просто стоял на левой обочине, скрытый от меня спутанной, смятой кроной изуродованного дерева. Высокий, лет сорока пяти. В полумраке он показался мне не то что толстым, но лишенным углов. На нем были элегантнейший голубой или серо-голубой костюм в узкую полосочку и торопливо наброшенное кожаное пальто. Поднятый воротник франтовато обрамлял шею.
Он сделал над стволом жест неясного значения.
- Жан-Марк Шере. Очень жаль, что мы не можем пожать друг другу руки, - сказал он по-английски без акцента, но с некоторой напыщенностью.
- Гай Лантерн.
Мы одновременно подошли к стволу, как теннисисты к сетке после чересчур жаркой игры.
На кожаном пальто Шере расцветали розетки капель. Он выглядел более раздосадованным, чем ошеломленным. Он мимоходом пнул ствол - просто срывая раздражение, а не в надежде, что его удастся сдвинуть.
- Merde! Oh, merde merde merde merde merde merde!
- Полагаю, могло быть и хуже, - выпалил я.
- Хуже?
- Оно могло бы упасть на вас или на меня.
- А, да! - сказал Шере. - Да, действительно, оно могло упасть на вас или на меня. А может быть, и на нас обоих. Оно могло бы пришибить нас… - Он вздохнул, обнаружив (как уже заметил я), что его сарказмы ничему не помогают. - Но раз уж судьба нас в этой мере пощадила, так что нам делать? Мы же не можем провести тут всю ночь. И, как вы видите, по краям шоссе глубокие кюветы. Так что и объехать его невозможно.
Я взвесил положение.
- Послушайте, - сказал я, - а может, сделать так? Один из нас останется здесь на случай, если подъедут еще машины, а другой развернется и поищет телефон или гараж.
- Il n'en est pas question , - резко ответил Шере, и так, будто говорил сам с собой. Потом продолжал более любезным тоном: - Простите меня. Как мне ни тяжело в этом признаться, но это дерево, эта молния - они, без сомнения, спасли нам жизнь. Не знаю, как вы, но я бы врезался в вашу машину, если бы меня вовремя не остановили. Но ваше предложение… боюсь, о нем не может быть и речи. Мне надо успеть на паром - последний паром из Шербура. Мне необходимо на него успеть.
- Мне очень жаль, но не вижу…
Он перебил меня:
- Погодите! Вы подали мне мысль. Каковы ваши планы?
- Простите?
- Ваши планы, намерения? Я хочу сказать: куда вы направляетесь?
Этот вопрос меня удивил, но у меня не было причин умалчивать.
- В Сен-Мало.
- Сен-Мало?
- Да. Я вроде как путешествую.
- Сен-Мало - это идеально. И надолго вы думаете там остаться, могу ли я спросить?
- На пять-шесть дней. Мне надо вернуться в Англию в понедельник на той неделе.
- Превосходно. Я вижу, что мы можем заключить сделку.
- Сделку? Какую сделку?
- Но разве вы еще не поняли, мой дорогой? - продолжал он приятельским тоном.
(Понял ли я? Да, может быть, уже понял.)
- Бартер, - объяснил теперь уже почти благодушный Шере. - Нам надо поменяться машинами.
Я хихикнул:
- Вы же не серьезно?
- Совершенно серьезно. - Шере мурлыкал, как мотор "роллса". - Это простейшее, изящнейшее решение нашего взаимного затруднения. Единственное решение. Вот… - Он протянул мне через поваленный ствол белую квадратную карточку. В бледном свете дрожащего огонька моей зажигалки я прочитал тисненые строчки:
JEAN-MARK CHERET
SPECIALISTE EN BEAU-ARTS
И в нижнем правом углу:
Villa Latarus
14 rue de Pavot
Saint-Malo 3612512
- Я, как вы видите, искусствовед. Я… как бы это выразиться?.. У меня есть клиенты, которым я даю советы. Которые платят мне за советы. И очень щедро, могу добавить. Одному из этих клиентов требуются мои услуги. По ту сторону Ла-Манша. Господин из Ливана, богатый и не скупой - сочетание, боюсь, встречающееся все более редко, - и обожающий самые чудесные, очень дорогие objets d'art. Я только что получил от него категорическое распоряжение по телефону в том тоне, какой "не терпит возражений". - Кавычки, без сомнения, были непреднамеренными, но тем не менее слышались ясно, настолько любовно Шере посмаковал иностранную идиому. - В Англии я пробуду два, ну, от силы три дня. Столько мне потребуется, чтобы дать совет моему клиенту, возобновить кое-какие контакты на Корк-стрит и вернуться в Сен-Мало. Обменявшись машинами, поймите, мы оба сможем развернуться, как вы выражаетесь, и завершить наши поездки, а через три дня встретиться в моем доме - адрес на моей визитной карточке у вас в руках - и снова ими обменяться. Никаких проблем, никаких хлопот. Сообщив надлежащим властям о случившемся, мы отправимся каждый своей дорогой. Что скажете?
Такой убедительный Шере! Убедительный до такой степени, будто он предлагал продать мне "роллс", а не одолжить. И тем не менее…
- С вашего позволения, нет.
- Но ради всего святого, почему?
- Не то чтобы я вам не доверял, поймите, но просто я предпочел бы не усложнять и без того неприятную ситуацию.
Шере нетерпеливо подставил дождю часы на запястье.
- Послушайте, Лантерн, время не ждет. Вы говорите, что не доверяете мне. - Он отмахнулся от моей попытки возразить. - Я понимаю ваши сомнения. Но в конечном счете я готов доверить вам мой "роллс-ройс", а взамен прошу лишь на несколько дней вашу, подозреваю, подержанную… - Он чуть-чуть оскорбительно оборвал фразу. - Я полностью застрахован. А вы?
- Естественно.
- Ну, так в чем сложность? К тому же, - добавил он, - разве не так завязывается дружба на всю жизнь?
На секунду я застыл без движения. Дождь лил как из ведра. К моему лбу прилипли спутанные пряди. Воротничок рубашки обхватывал шею, точно холодные липкие пальцы. Мои ботинки очень неохотно, но, несомненно, впитывали воду. И всего в нескольких шагах от меня маняще поблескивал "роллс".
- Да… договорились, - услышал я свой голос.
- Молодчага, - сказал Шере, снова взглянув на часы. Затем быстро зашагал назад к "роллсу", из которого молниеносно извлек глянцевый черный кейс и небольшой чемодан.
- Не забывайте, что руль у него слева, - сказал он, возвращаясь. - Вы скоро привыкнете. По Франции легче, чем на вашей. Встретимся в четверг на вилле. Или, если предпочитаете, в пятницу. Сами выберите время. А до тех пор повеселитесь хорошенько.
Я все еще колебался, словно решение не было уже принято. Но непристойная быстрота, с какой Шере завершил свою часть сделки, не оставила мне времени для дальнейших раздумий. Я извлек свой багаж из "мини" - видавший виды чемодан и две теннисные ракетки. Тем временем Шере вынул из своего чемоданчика хрустящую ослепительно белую рубашку, отломил ветку с поваленного платана и укрепил навстречу дождевым струям импровизированный белый флаг.
- Сойдет. Однако не забудьте - из первой же телефонной будки позвоните властям.
Я кивнул. После чего со взаимным bon voyage мы обменялись автомобильными ключами и перелезли через дерево навстречу друг другу. Я опасливо забрался в "роллс", куда более просторный, чем мой "мини", и расположился поудобнее внутри стильного коричневого под дуб салона. За затемненным ветровым стеклом виднелся почти взлетающий с капота посеребренный Дух Экстаза. Я сжал рулевое колесо обеими руками и несколько секунд поглаживал его, потом включил зажигание.
Минуту спустя, словно подчиняясь единому пульту дистанционного управления, две наши машины, две миниатюрные игрушки Бога, одновременно развернулись и разъехались в противоположных направлениях.
Было почти девять вечера, когда - после остановки en route для звонка властям согласно инструкции - я пожирал и пожирал все то же монотонно темное глухое шоссе, переваривая и выплевывая его позади себя, и наконец оказался на окраинных улицах Сен-Мало.
Должен сразу сказать, что сперва Сен-Мало показался мне таким же угрюмым и негостеприимным провинциальным французским городом, как все, в которых мне удалось побывать. Старые, с запертыми ставнями дома перемежались с кварталами современных муниципальных многоквартирных зданий. Густой сумрак перекрестка внезапно разорвал холодный свет бензоколонки самообслуживания, точно в темной кухне открыли дверцу морозильника. И никаких пешеходов. Очаровательный Сен-Мало, старинный Сен-Мало, живописный Сен-Мало путеводителя для туристов, который я засунул в чемодан не далее чем утром, должен был находиться где-то здесь, однако улицы, по которым я ехал, были такими безликими, что в первый раз после расставания с Шере меня начали смущать размеры и величавость "роллс-ройса". Даже в такой уныло безотрадный воскресный вечер мне пришлось дважды давать задний ход, пропуская встречную машину, и я решил остановиться в первом же более или менее пристойном отеле, который окажется на моем пути.
Долго мне ждать не пришлось. Свернув за угол, я сразу же увидел вертикальные на косом фоне дождевых струй буквы Н, О, Т и Е и, пока я их осмыслял, загорелась недостающая L, раза два отчаянно замигала, словно ей в глаз попала соринка, и снова, пульсируя, погасла. Я притормозил, чтобы рассмотреть все получше. Однозвездочное заведение, хотя его несоблазнительный фасад и щеголял множеством рекламок, какие даже самые захудалые гостиницы во Франции обязательно накапливают на протяжении ушедших лет. Непрезентабельный вестибюль был освещен, но совершенно пуст. За скверными тюлевыми занавесками окна на первом этаже я разглядел что-то вроде гибрида бара с телевизионной комнатой. Можно было еле-еле различить бледно-голубое мерцание включенного экрана, но перед ним я никого не увидел.
Хотя в отношении отелей я никогда не был слишком разборчив, но мимо этого, конечно, проехал бы, не остановившись, если бы не поздний час и не дождь; и если бы не решающий факт: к отелю примыкал двор, где три машины уже устроились на ночлег. Меня очень пугала мысль припарковать чужую машину прямо на улице, и уже начинало грызть сожаление, что я позволил себе согласиться на бредовую затею Шере, а потому я тут же без колебаний свернул во двор.
L'Hotel de l'Apothéose - такое несколько комичное название носила эта убогая гостиница. Минуту-другую я постоял перед конторкой портье. Ее накрывало прозрачное стекло, которое моим мокрым пальцам казалось таким же гладким и хрупким, как глазировка крем-брюле, а под стеклом была развернута карта района, украшенная Восточным и Западным Ветрами с клубами, вырывающимися из надутых щек, и крохотными фигурками яхтсменов, воднолыжников и игроков в гольф. На стене напротив меня висела квадратная полка, состоящая из неглубоких ячеек, четыре дюйма на четыре, с ключом или без ключа от номера в каждой (из шестнадцати ключей не хватало только двух). Рядом с полкой висела репродукция морского пейзажа Дюфи и список сомнительно недорогих расценок. На конторке рядом с устаревшим телефонным аппаратом, таким же тяжелым и безликим, как тупое орудие грабителя в темном переулке, лежала свернутая в трубку L'Equipe. И еще маленький колокольчик, которым я после некоторых колебаний помахал. К моему удивлению, ночной портье тут же возник над конторкой, позади которой лежал на диване.
Это был человек в годах, с внешностью корсиканца и пролетарской смуглостью, которая была приобретена не в Сен-Мало. Он раза два моргнул, словно, увидев меня перед собой, не поверил своим заспанным глазам. Затем сказал с сильнейшим марсельским акцентом:
- Мсье?
Я попросил номер с ванной или с душем.