В павильоне имелся небольшой вестибюль с низким потолком, несколько напоминающий вестибюли джентльменских клубов, с полосатым линолеумом на полу, и сразу же справа от входа - гардероб (он же регистрационная с конторкой). Медная дощечка на конторке извещала: Réception: Mme Ginette Beauvois. Мадам Бовуа сидела за конторкой, но, поскольку ее голова в этот момент была низко склонена, то Беа, миновав конторку, со мной на буксире, бодро поздоровалась с ее аккуратно уложенной мышиного оттенка прической из туго заплетенных кос:
- Привет, Жинетта!
Мы продолжили наш путь, но я не удержался и посмотрел через плечо узнать, как Жинетта восприняла такое приветствие, и успел увидеть, что она, мигая поверх своих бифокальных очков, с недоуменным неодобрением берет, как я предположил, регистрационную книгу клуба и начинает нервно ее листать.
Когда мы вошли в переполненный зал, нам стало ясно, что мы понятия не имеем, каким должен быть наш следующий ход.
- Я возьму нам выпить, - быстро сказал я Беа, - а ты обдумай, что делать дальше.
Беа кивнула и закурила сигарету. Она все еще тяжело дышала после нашей пробежки, и я почти слышал, как колотится ее сердце. Мне хотелось остаться с ней, пока она не придет в себя, но она молча качнула головой, показывая, что с ней все в порядке. И я как раз направился к стойке, когда из благопристойного гула разговоров вокруг вырвался пронзительный английский фальцет:
- Беа? Беа? Да это же Беа Шере! Беа, это я, Верити.
Бодро расталкивая локтями тех, кто не успевал посторониться, и волоча за собой краснолицего мужчину (левой ладонью он старался оградить джин с тоником, который держал в правой руке, позвякивая кубиками льда за запотевшим стеклом бокала), к нам приблизилась какая-то дама. А вернее сказать, приблизилась колоссальная всеобъемлющая улыбка. Улыбка до того колоссальная, что она выглядела шире женского лица, на котором возникла.
Дама обволокла Беа липким объятием. Ее спутник и я стояли, оглядывая друг друга с вежливыми, ничего не говорящими улыбками, пока женщины обнимались с той чертовой неуверенностью, которая знакома всякому, кто должен был поцеловать француза или француженку: кто целует кого, и какая щека будет первой, и сколько раз: один, два, три, а то даже - левая щека, правая щека, левая щека, правая щека - все четыре? Затем Беа и краснолицый мужчина поцеловались в свою очередь - всего раз - чмок по касательной.
При взгляде через полный людьми зал я дал этой даме, этой Верити, чуть меньше сорока или чуть больше. Ее бойкость и грудастость вызывали из подсознания эпитет "вульгарная", хотя я тут же его отверг как слишком безжалостный. Однако, по мере того как она пролагала путь к нам, каждый шаг словно старил ее на три-четыре года. А когда она остановилась прямо перед нами (оказавшись из тех, кто старается встать как можно ближе к собеседнику, вынуждая его пятиться) и ее лицо превратилось в маску абсолютной косметической привлекательности, а также обращенного на меня любопытства, стало ясно, что ей никак не меньше пятидесяти и что она таки вульгарна, хотя и обладает некоторой привлекательностью. Под ее лбом гнездились два маленьких бегающих глаза, точно две пуговицы в бархате, и в их уголках поверх белоснежности цвета ее лица проглядывали предательские следы птичьих лапок. Впрочем, она сохранила фигуру и вполне красивые ноги, а свой щегольской костюм цвета лососины носила очень и очень элегантно.
Мужчина (ее муж, решил я) был одет в синюю куртку с меховым воротником. Молния была задернута только до половины, открывая полосатый галстук, несомненно, провозглашавший, что его владелец окончил какую-то старинную школу, хотя я не мог определить, какую именно. Подбородок под пышными усами остро благоухал кремом после бритья. И он принудил для героической службы, далеко превосходившей их нормальные обязанности, малочисленные, слишком малочисленные горизонтальные прядки седых волос, прикрыть то, что иначе было бы широкой плешью на его темени.
- Моя дорогая, - сказала Верити, обращаясь к Беа, но продолжая есть глазами меня, - кто бы подумал, что мы встретимся здесь! Разве вы не говорили мне, что от гольфа у вас сводит скулы?
- Да, сводит, - сказала Беа, негромко добавив: - Это длинная история, Верити.
- Еще бы! - со смаком подхватила Верити. - Как все самые интересные.
Она принялась подчеркнуто оглядываться по сторонам.
- А Жан-Марк с вами? Я что-то его не вижу.
- Да, он в Англии. Деловая поездка, как обычно.
- Так-так… - Это было сказано почти оскорбительно, но при данных обстоятельствах у нас не было ни времени, ни сил возмутиться.
- Ну? - продолжала Верити, не моргнув и глазом.
- Что - ну?
- Вы не собираетесь нас познакомить?
- Ах да, конечно, извините меня, - сказала Беа. - Гай, я хочу познакомить вас с двумя моими дорогими друзьями, Верити и Оливером Нетт. Оливер - Гай Лантерн.
Наши непрошеные друзья оказались ушедшей на покой английской супружеской парой, которая, проживая в Борнемуте, каждый второй месяц отправлялась в автомобильную экскурсию по Нормандии и Бретани, чтобы проматывать солидную пенсию Оливера на гольфе, рулетке и гурметской еде. Беа была знакома с ними потому, что Оливер, который, как мне дали понять, был немалой величиной в Сити, не то брокером, не то консультантом, однажды купил у Жан-Марка картину - пейзаж школы Коро кисти художника, чью фамилию я не разобрал. Затем выяснилось - подозреваю, отнюдь не к обоюдному удовольствию, - что у Шере есть вилла в Сен-Мало, городе, который Нетты навещают с "энного года", как выразилась Верити, а потому возникла близкая дружба, рожденная из случайных совпадений, как многие и многие другие.
Когда Беа представила нас друг другу, Верити разразилась визгливым громким смехом, который звучал притворно, хотя, вполне возможно, был искренним.
- Лантерн! Какая восхитительно оригинальная фамилия! Полагаю, настоящая? Но что она значит? Что вы происходите из старинного рода фонарщиков? Возможно, хотя, признаюсь, я никогда не слышала о таком ремесле. Хотя кому-кому говорить, как не мне!
Поскольку до меня не дошло, что она подразумевала, я ограничился невнятным бурканьем.
- Учитывая мое собственное имя, - подсказала она с ободрительным кивком.
- Извините?
- Верити Нэтт!
На секунду мне показалось, что она говорит загадками, но затем я уловил соль и послушно засмеялся:
- Ну конечно же - "верите, нет?"! Какой источник затруднений для вас!
Она засмеялась в свою очередь.
- Но, с другой стороны, вы видите, какой это удобный ледоруб. - И опять, заметив мое недоумение, пояснила: - Чтобы разбивать лед неловкости? Для завязывания разговора? - Я улыбнулся, а она добавила с грустью: - Как ни странно, казалось бы, здесь должен быть источник всяких смешных недоразумений, но почему-то никогда и ничего!
Мы, остальные, выбрали этот момент, чтобы рассматривать свою обувь, пока, снова повеселев, Верити не осведомилась:
- Как давно вы знакомы с Беа? - И прежде чем я успел ответить, она обернулась к Беа, лукаво грозя пальцем. - И долго ли вы намерены прятать этого молодого человека для себя?
- Мы с Гаем познакомились недавно. Собственно, это удивительная история. Жан-Марк ехал…
- О, так Жан-Марк знаком с Гаем?
- Ну, разумеется, знаком, - сухо ответила Беа. - Что творится у вас в голове, Верити?
- У меня в голове? - повторила Верити, раскрывая глаза настолько широко, насколько были способны эти два замухрышки. - Да ровно ничего, Беа. Ровнехонько ничего, вы же меня знаете.
- Ну я вам скажу! - сказал Оливер.
Это было так на него не похоже - до этого момента ему настолько очевидно сказать было нечего, - что Верити, Беа и я сразу обернулись к нему.
- Ну, я вам скажу! - повторил он ворчливо. - Нет, вы только посмотрите. Что, во имя всего святого, это такое? И что за черт там происходит, хотел бы я знать!
Пальцами, все еще сомкнутыми на бокале с джином, он указал на вход, где разгоралась громовая словесная перепалка. Поскольку узкий просвет, который на миг показал ему кого-то или что-то - кого-то или что-то, причину скандала - уже замкнулся, нам, остальным, не удалось сразу понять, кем или чем объяснялось происходившее, так как лишь те, кто находился совсем рядом, теперь замолчавшие и переминающиеся от неловкости, могли следить за словесным состязанием на повышенных нотах. До нас же на периферии доносились только отзвуки. Однако в конце концов все мы одновременно увидели над подпрыгивающим заслоном голов многоцветные вихры в наборе. Со своим шефом или без него, но Малыш сюда явился.
Торопливо предложив всем выпить, Беа потащила Верити к стойке - нежно под ручку, - а нам с Оливером, хотели мы того или нет, досталась роль мужской половины ресторанной встречи двух пар. Я заметил, что бедняга Оливер не сумел скрыть тень уныния, набежавшую на его кирпично-красное лицо, хотя, увидев, что я ее увидел, он тут же заменил ее стандартным, пригодным на все случаи, сиянием клубного мужского добродушия.
- Как ни стыдно это признать, - сказал он, пока мы пролагали себе путь в дальний угол зала, - но, насколько мне удалось услышать, судя по его акценту, этот непотребный юный кусок мяса - англичанин. Каким образом он тут очутился, как по-вашему?
- Понятия не имею, - ответил я.
Истощив эту тему разговора, он затем спросил:
- Значит, вы играете в гольф?
Все еще стараясь понять, что происходит у двери, я ответил машинально:
- Да, конечно.
- Неужели? - Он словно бы искренне обрадовался, будто ожидал, что я отвечу "нет". - Какая удача! Где вы играете?
- На поле для гольфа.
Я сразу понял, что ответ был неверным.
- Ах вот как? - сказал он наконец. - А ваш гандикап?
- Мой гандикап? - Я притворился, будто взвешиваю его вопрос. Затем, думая совсем о другом, промямлил: - Два.
- Два? Я не ослышался? Два? - Он уставился на меня. - Боже великий, так это же… Ну-ну, только подумать! Два. - И он закрутил кончик уса с такой силой, что я испугался, как бы он не завязал его узлом.
(Между прочим, я действительно играл в гольф, хотя и много лет назад, подростком. Мой отец был чем-то вроде местного чемпиона - то есть Хаслмира и его окрестностей. И как-то раз, от нечего делать отправившись с ним на один из турниров и увидев, как он положил мяч в лунку с одного удара - естественно, случайно: мяч целую вечность покачивался на краю, прежде чем шлепнуться вниз, - я загорелся таким энтузиазмом при мысли о существовании спорта, в котором, я внушил себе, чудеса не только возможны, но и неизбежны, что вопреки всем моим антиатлетическим инстинктам, тут же решил немедленно заняться им. Однако в гольфе, как и в шахматах, не существует удачи новичка. Почти все мое время на поле я проводил, угрюмо размахивая клюшкой среди кустиков в надежде, что ее отполированная твердая головка наконец-то достанет хотя бы один из моих потерянных мячей. И всего через два месяца и после всего двух полных партий на восемнадцать лунок, гольф и я расстались навсегда без сожаления с обеих сторон. Если я упоминаю здесь об этом, то лишь в доказательство, что я достаточно разбираюсь в тонкостях гольфа, чтобы понимать, насколько на любом поле два - поразительно маленький гандикап для всего лишь скромного любителя, каким я выглядел. Но было уже поздно взять мое утверждение назад.)
Тем временем мы дошли до стойки и заказали ликер для Верити, виски для всех остальных. Мы стояли там, сжатые со всех сторон, оберегая наши стопки от акробатических вывертов соседних плеч и локтей, пытаясь расслышать друг друга сквозь общий шум. Хотя Верити продолжала монополизировать разговор, до меня доходили лишь обрывки: мои мысли были заняты тем, что Малыша еще не выставили из клуба. Пусть его вихры и исчезли из виду, но бурлящие звуки в другом конце зала все еще были много громче, чем при обычном положении вещей.
Когда минуты через две я обернулся к нашей маленькой компании, разговор перешел на фильм, который Нэтты недавно видели по телевизору - не то польская, не то чешская, не то русская драма о холокосте.
- Я уверена, это часть трилогии, - говорила Верити, - но как же она называется? - И было видно, насколько она напрягает свой мозг, чтобы вспомнить название - даже уперла палец в густо напудренный лоб жестом, традиционно выражающим напряженную мозговую деятельность. - "Дорога"… "Дорога"… Оливер, ну как называется этот фильм?
- Какой фильм, любовь моя? - сказал Оливер, пребывавший в сотне миль оттуда.
- Ну тот, который мы видели у Деборы. Ты же знаешь. Про библиотекаря в очках, которого отправили в концентрационный лагерь.
- А… э… "Дорога в никуда".
- Ну вот! - сказала Верити, повернувшись к Беа. - Я знала, что это "Дорога" куда-то там. Дорогая моя, невыразимая трагедия. Да еще в сочельник, - добавила она загадочно.
И она принялась пересказывать Беа словно бы весь сюжет фильма - слова "свиньи", и "вагоны для скота", и "дер коммандант или как он там назывался" кружили в воздухе вокруг нас, и вдруг она запнулась на полуслове.
Теперь к нашей маленькой компании королевской глиссадой, плавной, как зависание вертолета, приближался Риети. Он изящно проложил себе путь среди ближайших к нам людей и остановился перед нами с легчайшей улыбкой на губах. Красноватая припухлость у него под носом осталась единственным зримым напоминанием о встряске в "роллсе". Он благосклонно кивнул нам, улыбаясь, непрерывно улыбаясь.
- Мои дорогие милые люди, - сказал он, обращаясь к нам в своей обычной многословной манере, скользя глазами по нашим лицам. - Глубочайшие извинения за мое вторжение в вашу праздничную встречу, но мне необходимо обменяться парой словечек с мадам Шере. Я предпочел бы поговорить с ней с глазу на глаз и даже отправил моего Малыша, дабы известить ее об этом. К несчастью, надутые бюрократы этого заведения выдворили его прежде, чем он успел исполнить порученное ему.
Верити, которая явно не теряла времени, если появлялась возможность услышать что-либо пикантное, уже оправилась от секундного замешательства и, казалось, на этот раз не ощутила необходимости представляться друг другу.
- Малыш? - переспросила она лукаво. - Так, значит, мальчик, чьи… чьи волосы мы видели, ваш сын?
- Нет, мадам, - сказал он и добавил: - Мне кажется, я не имею чести быть вам знакомым. Мое имя Риети.
- Верити Нэтт.
- Должен признаться вам, миссис Нэтт, - сказал он (и, как предвидела Верити, сочетание ее имени и фамилии ни на секунду не ввели его в заблуждение), - должен признаться вам, я один из прирожденных холостяков. И все же, - добавил он, - и холостяку свойственен сильнейший отцовский инстинкт. Только, не имея собственных сыновей, я предпочитаю иметь сыновей других людей, если вы меня понимаете.
Если Риети подразумевал то, что он, по-моему, подразумевал, серьезно сомневаюсь, что Верити это уловила, так как она только подхватила с энтузиазмом:
- Ах да-да, разумеется. Я отлично понимаю, о чем вы говорите.
Тем временем Риети повернулся к бармену и сказал:
- Вы не будете так любезны? Виски, пожалуйста.
- Со льдом? - осведомился тот, выхватывая стопку откуда-то из-под себя.
- Если он у вас имеется, - сказал Риети тоном, который мог быть (или не быть) издевательским, но, во всяком случае, заставил бармена резко поднять голову.
- И чем вы занимаетесь, мистер Риенци? - спросила Верити.
- Риети, мадам, Риети.
- Ну, разумеется, Риети. Но чем вы занимаетесь? Как зарабатываете на жизнь, хочу я сказать? Или вы так богаты, что зарабатывать вам не требуется?
- Увы, нет. Хотя мой жребий лишь на ступень ниже - друг богатых. Некоего мистера Насра, чтобы поконкретнее. Разумеется, вы про него слышали? Нет? Ливанский джентльмен - индустриалист, как, полагаю, вы бы его назвали. Но он даже более известен как коллекционер предметов искусства.
- Ага! - сказала Верити, многозначительно глядя на Беа. - Начинаю улавливать связь. Он живет во Франции, ваш мистер Наср?
- Нет, нет, отнюдь нет. В Кенте. Очаровательный старинный дом.
- Полагаю, он очень богат?
- Так богат, мадам, - мечтательно сказал Риети, - что платит другим людям, чтобы они крутили пальцами за него.
- Платит другим людям, чтобы они крутили его пальцами! Как восхитительно! - вскричала Верити. - И вы говорите, он живет в Кенте? А где именно в Кенте его дом? У меня есть друзья в Ашфорде… французы, - добавила она исключительно ради Беа, словно этот факт должен был придать им большую цену в ее глазах, - Лансоннер, вы, конечно, их помните. (Беа покачала головой.) Ну, во всяком случае, они живут в Ашфорде… то есть под Ашфордом. А это Кент. Может быть (это уже адресовалось Риети), вы с ними встречались?
- Нет, мадам, - ответил он, - не встречался. В настоящее время я ни с кем не встречаюсь. Дом моего мистера Насра находится в нигде. За городом. Но вот и все, что можно сказать о нем. И в этом его очарование для Насра - и для меня тоже, могу я прибавить. Благодарю вас (последнее адресовалось бармену, который подал ему виски).
- Но разве вы не принимаете гостей? Избранное общество?
- Нет, мадам. Мое единственное общество - Пруст. И его более чем достаточно. Думаю, вы с этим согласитесь.
Верити неуверенно кивнула, а на обеих ее щеках вспыхнуло по красному пятнышку. Затем она поступила так, как, без сомнения, поступала всегда, если утрачивала нить разговора. Переменила тему.
- Полагаю, вы регулярно посещаете Лондон?
- Очень нерегулярно. Настолько нерегулярно, насколько это в человеческих силах. Но и тогда исключительно по делам. Вы видите перед собой отшельника, добровольного пустынника.
- Но неужели вы не скучаете по жизни в мире? Неужели вы не скучаете без ресторанов, театров, магазинов?
Я уловил в лице Риети не слишком тайное ликование и понял, что, подобно клоуну, в чью давно расставленную ловушку наконец чудом угодил настырный зритель, он уже держал про запас великолепный ответ в ожидании такой вот ниспосланной Богом replique.
- Для меня, миссис Нэтт, - сказал он, - мир подобен Нью-Йорку. Город, где приятно побывать, но жить там мне не хотелось бы.
- Нет, это сверхвосхитительно! - воскликнула Верити с жестяным визгом. - Беа, моя дорогая, он истинная находка! Ну, как, как вам это удается?
И тут, без сомнения, поздравляя себя с весомым вкладом в успех нашего маленького собрания - если не обронив сама (что не было ее сильной стороной), так вдохновив на перл, поставивший точку в разговоре, она, по-видимому, разрешила себе помолчать, предоставляя случай блеснуть кому-нибудь из нас.
Молчание в конце концов прервал Оливер.
- Вы же играете в гольф? - спросил он у Риети.
- Гольф? - повторил Риети, осторожно отхлебывая виски и пристально глядя на Беа над краем стопки. - Но, разумеется, нет.
- Мы могли бы сыграть вчетвером, - продолжал Оливер без осечки. - Клюшки, знаете ли, можно взять напрокат. За очень небольшую сумму.