Но какая дерзость! Какая наглость, Уотсон! Что за coup de théâtre! Он великолепно пел перед тремя тысячами людей, словно бы приглашая арестовать, или хотя бы опознать его, а потом, добавив к пощечине оскорбление, он взял и похитил ее у публики из-под носа (и я уж лучше промолчу о носах полицейского контингента)! Я не мог не восхищаться им, хотя и проклинал свою полнейшую беспомощность перед лицом этого гения, не имеющего лица, этого вездесущего Никто.
Но я понимал, что другого шанса у меня не будет. Зверь поднят, и если я не начну охоту в это самое мгновенье, моя добыча уйдет в нору навсегда, да еще прихватит с собой Кристин Дааэ.
У меня не было иллюзий, что, подобно Персефоне, она когда-нибудь вернется в мир живых. Мои скованные страхом конечности внезапно освободились, и я рванулся к двери оркестровой ямы, так что полицейские от неожиданности расступились передо мной. Я слышал за спиной их изумленные вопли, но не замедлил шага.
Снова бросился я по коридору к гримерной Кристин, служившей, как я понял теперь, той границей, которую я искал с самого начала расследования. Вбежав в маленькую комнату, я запер дверь и сунул ключ в карман. Снаружи доносился тяжелый топот и возбужденные голоса моих преследователей.
Я подавил все ненужные мысли, концентрируя сознание на одной цели - найти потайную дверь или панель, через которую прошли Ноубоди и Пьеро за мгновенья до того, как я догнал их. Я успел заметить лишь круговерть вращающихся зеркал, но и того краткого взгляда было мне достаточно. На дверь гримерной обрушился град ударов, а я ощупывал зеркальные стены, нажимал и давил тут и там, рыча от натуги, пот заливал и щипал мне глаза. Где-то дальше, или как раз за одной из этих блестящих поверхностей пряталась потайная защелка, которая откроет мне путь в царство Ноубоди и позволит раскрыть все секреты этого запутанного дела. Если дверь гримерной поддастся моим преследователям раньше, чем я обнаружу эту защелку, для Кристин Дааэ все будет кончено.
И в последнее мгновенье мои усилия были вознаграждены. Один угол зеркальной панели поддался моей ищущей руке, и с низким рокотом пришел в движение незримый противовес с другой стороны стены. Не раздумывая о том, как придется возвращаться, я бросился в потайной проем, а панель, провернувшись на оси, захлопнулась за мной. Я нагнулся, уперев ладони в колени, восстанавливая дыханье, слушая, как разламывается дверь гримерной менее, чем в десяти шагах от того места, где я стоял. За треском ломающегося дерева последовали изумленные возгласы преследователей, пребывавших в уверенности, что я нахожусь в комнате. Растерянные голоса пытались связать запертую дверь с моим исчезновением. Как я и предполагал, один из споривших, поумнее остальных, предположил, что я запер ее снаружи и сбежал, предоставив им ломать дверь и выиграв тем самым время. Эту теорию быстро приняли, и гончие убрались восвояси, так что я мог спокойно осмотреться и изучить окружающую обстановку.
И теперь я нашел то, что искал, когда меня арестовали. Не фальшивый, а истинный вход в нору Белого кролика, королевство в королевстве, некую смежную вселенную, существовавшую среди остальных подземелий Оперы, и все же сохранявшую обособленность и неприкосновенность, нарушаемые лишь по капризу ее создателя. Гримерная Кристин служила связным пунктом между двумя мирами. Возможно, имелись и другие, но мне достаточно было и одного: теперь мне, наконец-то, открыт был путь к поразительному творению Ноубоди, к его почти неприступной сети переходов и дверей, спусков, лестниц, тоннелей, мостов и подмостков. У меня не было нити, которую я мог разматывать по пути, направлял меня только инстинкт, нашептывавший, что мне следует все время двигаться вниз. Спускайся! Стремись вниз, подобно капельке воды! Если сомневаешься - спускайся! Единственной подсказкой мне служили огарки свечей, расположенные в стратегически важных местах, которые беглец использовал, чтобы находить дорогу: некоторые еще горели, другие еще сохраняли тепло. Ощупывая те места, где находились свечи, я неизменно обнаруживал густые потеки застывшего воска. Этот человек годами совершенствовал свое укромное убежище, и множество свечей оплыли здесь за это время.
Я присвоил один из огарков для своих собственных нужд и стал нащупывать путь при его слабом огоньке, мне нечем было прикрыть руку, горячий воск обжигал мне пальцы и застывал на них. Я слышал разные звуки, таинственное эхо, капанье воды, отдаленную поступь, но надо мной она звучала, или подо мной - я уже не знал. Двигался я, в основном, по подмосткам и деревянным галереям, пересекавшим обширные пустые пространства. Иногда у них имелись разнообразные перила, иногда их не было. Хуже, что они сильно раскачивались подо мной.
В отдалении я различил два движущихся огня и как будто услышал голоса. Я стал осторожно красться вперед, пугаясь каждой скрипучей доски под ногой. Из-за штабеля деревянных досок я разглядел Каллиопу, огромную газопроводную машину, с помощью которой контролировалось все освещение Дворца Гарнье. Вот и нашлась вторая пограничная точка между миром, который я стал определять про себя, как мир реальности, и этим его извращенным подобием.
В каких-то дюймах от меня вовсю трудилась полиция, они только что, к своему изумлению, обнаружили три трупа - бедняг, работавших с рубильниками и шкалами осветительной панели, отправленных в лучший мир маньяком.
- У них перерезаны горла, - я узнал голос Мифруа.
- А у этого проломлен череп, - произнес кто-то другой.
- Это же Моклер! - воскликнул третий, это был голос Жерома. Они благополучно затаптывали все возможные улики. Покачав головой, я убрался назад, сохраняя все ту же осторожность.
Все ниже и ниже. Иногда я отклонялся от пути и забредал в очередной любопытный тупичок, но, насколько я понимал, все они вели в другие потайные проходы, которые у меня не было ни навыка, ни времени исследовать. В этих случаях мне приходилось возвращаться по своим следам и терять время, делая выбор, который для безумного создателя лабиринта не представлял ни малейших затруднений. Мой жалкий огарок расплавился полностью, и меня снова окутала тьма.
Один раз я в испуге задержал дыхание, когда мимо меня по узкой площадке деловито промчался крысиный отряд. Я чувствовал, как их легкие тельца перебегают через мои ботинки, и едва сдерживал дрожь.
Все ниже, и ниже, и ниже! Я пытался подсчитывать, на каком уровне нахожусь, насколько мне удалось разобраться в их системе, но, на самом деле, мой путь уходил вниз полого, и в темноте я вскоре утратил всякую ориентацию. Я больше не мог определить, что находится наверху, что внизу. Я уже начал сомневаться, что сами стены вокруг меня стоят вертикально. Земное притяжение оставалось моим единственным ориентиром.
И продолжая отыскивать этот единственный правильный путь, я не переставал размышлять о злом гении, создавшем его. Какая же нужна была неуклонная целеустремленность и мастерство, чтобы создать сначала один мир, а потом поместить внутрь него второй? Или оба мира были задуманы одновременно? Какие темные устремления, какое вдохновение или безрассудство подвигли Ноубоди на этот поразительный, близкий к чудотворству инженерный подвиг?
И сколько же времени это заняло? - или время, как я начал подозревать, вовсе не имело значения для этого существа, добровольно погребенного здесь до конца своих дней?
Пока я выискивал и нащупывал путь, над разнообразными звуками, задевавшими во мраке мое сознание, подобно множеству хватких пальцев, постепенно стал преобладать некий определенный шум. Это был отдаленный, прерывистый перестук, который то нарастал, то внезапно стихал, чтобы опять возобновиться. Я не представлял себе, что бы это могло быть, но вскоре мне удалось более-менее определить его место в моей мысленной карте. Когда я направлялся все глубже под землю, звук набирал мощь, когда я сбивался с пути, он слабел и угасал. Что-то в этом шуме, или, скорее, в его сбивчивом ритме, было знакомо, но тогда я не смог этого определить.
Мне казалось, миновало несколько часов, прежде чем я, двигаясь черепашьим шагом, остановился, наконец, перед огромной железной дверью, но вполне возможно, что, темнота исказила мое чувство времени. Отдаленные тяжелые удары, сначала усилившись, теперь внезапно резко прекратились, и я оказался в глухой тишине. Я ощупал дверь, простучал костяшками пальцев, вызвав слабое эхо. Я понял, что весит эта штука сотни фунтов, и был вынужден оставить надежды отворить ее, не разбираясь в потайном механизме. Часа два без малого прошли в бесплодных поисках. Я бросил на дверь все свои слабые силы, но, как я и предполагал, железная махина и не сдвинулась. Как ни невозможно было это признать, казалось, что все мое путешествие прошло впустую. Как будто этому существу снова удалось увернуться от меня.
Оказавшись перед этой неприемлемой перспективой, я присел на кирпичный цоколь и с тяжелым вздохом привалился к двери, которая так подвела меня, стараясь справиться с разочарованием и подумать, какие иные пути еще можно было найти.
Видимо, сказалось напряжение долгого и полного событий дня, потому что следующее, что я помню - как проснулся на том же самом месте, причем то, что пробудило меня, стало моим спасением. Очевидно, во сне я повернулся к двери боком, ибо, к моему изумлению, механизм поддался легчайшему нажиму, и дверь бесшумно откатилась на рельсах влево, так что я едва не свалился в проем. Восстановив равновесие, я потратил еще несколько мгновений на то, чтобы вспомнить, где я, собственно, нахожусь. Я схватил часы и попытался разобраться, сколько времени. Часы показывали самое начало шестого, но мне это ничего не говорило. Пять утра или вечера? Возможно ли, что я так долго проспал? У меня не было ответа.
Потом я осознал, что мне хватило света, чтобы разглядеть стрелки часов, и уставился в дверной проем, открытый моими сонными метаниями.
Зрелище, представшее моим глазам по ту сторону скользящей двери, я вряд ли скоро забуду. Эта картина иногда все еще снится мне.
Я, наконец-то, добрался до подземного озера. Оно уходило вдаль под чередой цилиндрических сводов, поддерживаемых огромными колоннами, основания которых исчезали под затянутой дымкой водой, дальнего берега не было видно. Судя по несмолкаемому шипению, помещение освещалось газом, отведенным, как я предположил, от Каллиопы наверху, где лежали убитые.
Я опустился на колени, коснулся воды и с изумлением обнаружил, что она тепловатая. Несомненно, тепло воды, поднимавшееся из подземных глубин, входя в соприкосновение с холодным воздухом пещеры, и вызывало постоянный туман над поверхностью. Стоило моим пальцам погрузиться в жидкость (неприятного, маслянистого состава), как я вздрогнул, услышав тихое ржание, и, подняв глаза, разглядел большого белого коня, как по волшебству, возникшего в неровном разрыве в тумане.
- Цезарь! - воскликнул я. Непохоже было, что животное не радо меня видеть. Подойдя поближе, я обнаружил, что его уздечка привязана к железному кольцу, висевшему на столбике, в свою очередь укрепленном на небольшой набережной. Таз свежего овса стоял на деревянной подставке перед ним.
Возле шеста я увидел стапель, достаточно широкий, насколько я мог судить, для небольшой лодки или полубаркаса, хотя не видно было ни следа ни того, ни другого. И не нужно было быть великим мыслителем, чтобы понять, что лодку увел ее хозяин на другой берег - где бы он ни был.
Лодка, конечно, была бы предпочтительнее, но мне пришлось удовольствоваться лошадью, и я отвязал Цезаря от столбика. Он покорно последовал за мной и, хотя седла на нем не было, не стал возражать, когда я подвел его к кормушке и с помощью выступа, на котором она стояла, взобрался ему на спину.
- Ну, Цезарь, - тихо сказал я, направляя его в туман. - Ты умеешь плавать? Сможешь доставить меня на другой берег озера?
Вода, как я уже отмечал, была теплой, и коня не смущал ее странный состав. Он осторожно встал на кирпичную кладку, где был сооружен стапель, и изящно соскользнул в дымную жидкость.
Я не имел ни малейшего представления, куда нам нужно направляться. Оставалось только надеяться, что Цезарь осведомлен лучше. Он поплыл сильными и плавными гребками. Дымка расступалась перед нами, чтобы тут же сомкнуться позади. Вскоре у меня возникло впечатление какого-то сонного очарования. Мне пришлось ущипнуть себя, чтобы напомнить, что менее чем в двух сотнях футов надо мной находится один из самых оживленных кварталов суетливой столицы, а от результата моего предприятия зависит жизнь женщины.
Я уже начал думать, что мы делаем успехи, когда газ, заливавший тоннель слабым, жутковатым светом, внезапно потускнел и погас, и мы с конем остались в полной темноте в середине подземного водоема, не представляя себе, в каком направлении продолжать путь - если мы вообще двигались все это время в каком-то определенном, постоянном направлении.
Конь испуганно заржал. Я нагнулся вперед и потрепал его по шее, чтобы успокоить, но и самому мне было не по себе. Зловещий стук возобновился, более громкий, чем прежде. Сначала мне показалось, что я мог бы двигаться на этот звук, однако я быстро убедился, что, из-за специфической акустики тоннеля, шум исходит как будто бы отовсюду сразу. Сбивчивые удары тяжело отдавались от воды и кирпичей, порождая гулкое эхо, вторившее им, и производя хаотичную какофонию, которая вызывала у меня ощущение - в тогдашнем моем настроении - что я нахожусь внутри бешено бьющегося сердца безумца.
Несколько минут мы плыли куда пришлось, пока по нам ударяло эхо, потом звуки снова смолкли, и тьма и тишина показались еще ужаснее, чем прежде. Теперь мы с Цезарем могли слышать только те звуки, которые производили мы сами.
15. Бутыль молока
Не знаю, сколько мы плыли так во тьме. Один раз конь наткнулся на одну из округлых кирпичных колонн, поддерживавших свод, и, внезапно погрузившись под воду с головой, с перепуга едва не сбросил меня.
Спасли нас звуки органа. Он начал играть достаточно тихо, чтобы мы могли определить направление звука. Когда мы направились на звук, музыка усилилась, вскоре зазвучал знакомый бас-баритон, а потом я услышал и чистое сопрано Кристин Дааэ. Значит, она была жива, хотя сильно напугана, что ощущалось по тремоло и вибрато в ее голосе.
Я не знал этого дуэта, но даже в тогдашнем своем растерянном состоянии, я сумел оценить его красоту, хотя слишком сильная реверберация среди каменных стен и не позволяла мне разобрать слова. В какой-то момент музыка оборвалась, и я испугался, что Цезарь опять собьется с пути, однако после краткой паузы, она возобновилась с той же ноты, на которой умолкла.
Споткнувшись и зашаркав копытами по твердой поверхности, конь нашел опору, и мы выбрались из теплой, маслянистой воды. Примерно в то же самое время возобновились уже знакомые странные удары, теперь они звучали даже намного громче, чем на озере. На этом берегу при каждом ударе земля под ногами сотрясалась, как будто неподалеку от того места, где стояли, дрожа, мы с Цезарем, играли великаны.
Брюки мои промокли, но одежда выше талии оставалась относительно сухой. Я отыскал спички, зажег крохотный огонек и поднял его над головой.
На земле перед собой я разглядел несколько темных пятен. Присев на корточки, я потрогал ближайшее. Оно было мокрым и липким. Огонек обжег мне пальцы, и восковая спичка упала на землю. Я зажег другую и опустился на колени перед пятном. Осветив его, я убедился, что оправдались мои худшие подозрения: это была кровь.
Оставив Цезаря стоять, где стоял, с поводьями, волочащимися по земле, я стал красться вперед, двигаясь по кровавому следу, зажигая одну за другой спички, а музыку то и дело заглушали удары и тряска.
Пятна увеличились в размере и привели меня, наконец, к телу Пьеро, лежавшего на спине в своем белом шелковом одеянии с тремя забавными большими шерстяными пуговицами спереди свободного комбинезона.
Мужчина был ранен, но еще дышал. Я зажег еще одну спичку (осталось всего три) и рассмотрел его лицо. Покрывавшую его краску размыл пот, кроме того, он стер правым рукавом достаточно, чтобы можно было различить черты.
- Мсье лё виконт!
Он открыл глаза. Это действительно был поклонник Кристин, де Шаньи младший.
- Рауль, вы меня помните? Это я, Сигерсон, - я оторвал кусок от его костюма и наложил на рану жгут. Спичка прогорела, и мне пришлось работать в темноте.
- Сигерсон, - слабым голосом повторил он, затем я почувствовал, как он напрягся, вспоминая. - Где Кристин?..
- Она жива, дорогой мой. Разве вы не слышите ее голос? Она жива, и она где-то здесь. Сесть сможете?
Он замычал от боли, когда я помогал ему выпрямиться, и так стиснул мое плечо, что я едва удержался от вскрика. Руки у него были совершенно ледяные.
- Что за ужасный шум и тряска? Землетрясение?
- Землетрясение, которое то перестает, то начинается снова. Как вы сюда добрались?
- Я вернулся из провинции, как только прочитал о люстре, - начал он. - Мой брат пытался остановить меня, но мне было стыдно за свое малодушие в тот вечер, когда вы приходили, и я решил реабилитироваться. Я знал, что Кристин должна себя ужасно чувствовать, из-за всех тех несчастных, что погибли, слушая ее пение. Сначала я пошел к ней домой, а потом на Бал в Опере, где и нашел ее. Я пытался уговорить ее уехать со мной. Она все хотела предостеречь меня и убежать, но я держал ее крепко.
- А потом вы увидели вашего врага, - предположил я.
- А вы откуда знаете? - я чувствовал, как он подозрительно уставился на меня сквозь темноту.
- Я тоже следил за ней. Я подумал, что вы с ним заодно.
- Значит, вы тоже его видели! - хрипло вскричал он, вцепившись в лацканы моего фрака. Он продолжал говорить так, словно ему приходилось вспоминать события, произошедшие годы, а не какие-то часы назад. - Он стоял наверху Парадной лестницы, весь в красном, и я услышал, как кто-то закричал, что это - Призрак. Позабыв о своих изначальных намерениях, я отпустил Кристин и бросился за злодеем, ставшим причиной всех моих несчастий. Он пытался сбежать через гримерную, но я не отставал и преследовал его… - его прервал жестокий приступ кашля, и он снова вцепился в мое плечо, - покуда не потерялся в этом дьявольском лабиринте. Как это может быть, что и стены, и потолки, и пол подчиняются ему, словно это он их создал?
- Так он действительно их создал. Вы сможете встать? Тут совсем недалеко, и мы сможем осадить зверя в его логове. Попытайтесь. Попытайтесь же!
Не без труда я сумел поставить его на ноги, и мы стали осматриваться в потемках, а земля шаталась у нас под ногами, подобно предательской палубе судна, готового пойти ко дну в бурю.
Обхватив меня рукой за шею, де Шаньи прокричал мне в ухо:
- Я уже слышал раньше этот шум!