- Все началось прошлым летом, когда я вернулась из Ирландии. Мой муж прожил здесь в одиночестве шесть недель, и я сразу увидела, как он устал. Вид у него был болезненный, измученный, лицо побледнело и осунулось. С дрожью в голосе он принялся рассказывать, как упорно, изо дня в день, пытался работать, но вдохновение не приходило, все, что рождаюсь из-под его пера, было каким-то пресным, скучным, вымученным и нисколько не смешным… Чувство юмора внезапно оставило его, сменившись чем-то иным. "В доме завелась какая-то сила, - заявил он наконец, - и она мешает мне радоваться и шутить, как прежде". - Миссис Пендер подчеркнула последние слова.
- "Какая-то сила мешает мне радоваться и шутить, как прежде"… - задумчиво повторил доктор. - Ну вот, мы, похоже, и добрались до сути.
- Да, - неуверенно откликнулась отчаявшаяся женщина. - Именно так он и сказал.
- В чем же, по-вашему, проявлялись его странности? - поинтересовался Джон Сайленс. - Но, прошу вас, покороче, а не то он вернется домой еще до конца рассказа.
- Возможно, это мелочи, но, на мой взгляд, весьма существенные. Раньше его кабинет находился в библиотеке - обычная комната, просто мы ее так называем, - и вдруг он решил перебраться в гостиную. Сказал, что в библиотеке ему плохо пишется, герои, вопреки его воле, прямо на глазах обретают новые черты, становясь какими-то мрачными, злобными и коварными… Это уже не веселые юморески, а настоящие трагедии - трагедии преступных и порочных душ. Однако смена обстановки ему не помогла. Теперь ему что-то не понравилось в гостиной, и он вернулся назад в библиотеку.
- А…
- Понимаете, я могу сообщить вам совсем немного, - продолжала она, говоря все быстрее и сопровождая рассказ нервной жестикуляцией. - Его странности не слишком заметны. Повторяю, они, наверное, покажутся просто пустяками. Меня пугает другое. Он убежден, будто в доме кто-то есть, а я не вижу этого человека, да и не способна увидеть. Хотя прямо мне он о нем ничего не говорил, однажды я все же заметила, как он посторонился на лестнице, словно кого-то пропуская. Видела, как он открывал перед кем-то невидимым дверь, а потом, закрыв ее, ставил посреди нашей спальни стул, будто приглашая своего призрачного гостя сесть. Да, чуть не забыла… - Она повысила голос, но тут же оборвала себя и робко огляделась по сторонам.
- Я вас слушаю.
- Раз или два, - торопливо закончила фразу миссис Пендер, тревожно прислушиваясь к звукам, доносившимся из коридора, - я видела, как он вбегал в комнаты и пытался скрыться, словно за ним кто-то гнался…
В этот момент дверь распахнулась, и застигнутая врасплох женщина осеклась на полуслове.
В гостиную вошел гладко выбритый, темноволосый и довольно смуглый мужчина с живыми карими глазами. Его твидовый костюм был изрядно поношен, а воротник фланелевой рубашки явно нуждался в стирке. Феликс Пендер - а это был, несомненно, он - держался настороженно, и страх, застывший в его глазах, мог в любую минуту прорваться сквозь ненадежную преграду самоконтроля.
Заметив гостя, Пендер радостно улыбнулся, бросился ему навстречу и крепко пожал руку.
- Я надеялся, что вы придете. Миссис Сибендсон говорила, что вы сможете выкроить время, - простодушно признался он. Его тонкий голос нервно дрожал. - Очень рад вас видеть, доктор Сайленс. Я не ошибся, вы ведь доктор, не так ли?
- Да. Я вполне соответствую данному определению, - рассмеялся Сайленс, - хотя и пользуюсь им не часто. Видите ли, у меня нет постоянной практики, я берусь за дело лишь тогда, когда мне интересен тот или иной случай, и… - Он не стал продолжать, увидев, с каким пониманием взглянул на него Пендер. В дальнейших объяснениях не было нужды.
- Я слышал о вашей необычайной доброте.
- Это мое хобби, - мгновенно парировал Джон Сайленс, - и моя привилегия.
- Полагаю, вы не передумаете, когда услышите то, что я вам расскажу, - устало произнес писатель и провел гостя через холл в курительную, где они могли свободно разговаривать.
Плотно прикрыв за собой дверь, Пендер повернулся к доктору, который ждал, когда он начнет свою исповедь. Казалось, настроение хозяина дома внезапно изменилось, и он заметно помрачнел.
- По-моему, у меня тяжелый нервный срыв, - с трудом выдавил из себя Пендер, словно преодолевая незримый барьер, и посмотрел доктору прямо в глаза.
- Я это сразу заметил, - кивнул Сайленс.
- Конечно, это не ускользнуло от ваших глаз; впрочем, любой умный, проницательный человек с первого взгляда догадался бы о том, что со мной творится. Но вы чувствуете тоньше и глубже других. Мне говорили, вы настоящий кудесник и лечите прежде всего душу, а уж потом тело.
- Вы обо мне слишком высокого мнения, - возразил доктор, - но я и правда в первую очередь пытаюсь восстановить нарушенное душевное равновесие и только после этого перехожу к телесным недомоганиям.
- Да, я вас понял. Знаете, у меня весьма странное расстройство, и любопытно оно тем, что совсем не затронуло психику. Я хочу сказать, что нервы у меня в полном порядке, да и на здоровье мне нет нужды жаловаться. У меня нет никаких приступов, однако мой дух истерзан страхом, и муки не прекращаются с тех пор, как я впервые ощутил этот таинственный сдвиг…
Джон Сайленс наклонился, взял руку говорившего и несколько секунд держал ее в своей, по обыкновению закрыв глаза. Нет, в отличие от других врачей он не щупал пульс - просто входил в душевное состояние пациента, мысленно ставя себя на его место. Только так он мог вылечить больного. Пристальный наблюдатель, вероятно, заметил бы трепет его чутких пальцев, сжимавших запястье Пендера.
- Будьте со мной откровенны, - мягко обратился он к писателю, отпуская его руку. - Расскажите обо всем, что предшествовало срыву. Как проникла в вас эта сила, я имею в виду то особое наркотическое зелье, к которому вы прибегли. Итак, зачем вы его приняли, и как оно на вас подействовало?
- Выходит, вы знали, что все началось с наркотика! - изумленно воскликнул Пендер.
- Я узнал только сейчас, понаблюдав за вами. Через вас это зелье повлияло и на меня самого. Видите ли, у вас необычное состояние - некоторые сегменты вашей ауры вибрируют сильнее других. Такое бывает лишь от наркотиков, да и то не всех, а особых, редких. Прошу вас, позвольте мне закончить. Когда вибрация усиливается и охватывает все участки ауры, вы, разумеется, переноситесь в иной, большой и незнакомый мир. А если дозы недостаточно, то ваше восприятие нормализуется, и чувствительность притупляется. То же случается, когда наркотик действует недолго.
- Вы меня поражаете! - воскликнул изумленный Пендер. - Какая точность описания! Вы как будто побывали в моей шкуре, уловив самые тайные мои ощущения.
- Я упомянул о них мимоходом, чтобы вы мне поверили. Полагаю, так вам будет легче рассказывать о пережитом, - продолжат доктор. - Как вам, наверное, известно, восприятие возникает в результате вибрации ауры, собственно, пресловутое ясновидение - это просто особая чувствительность, которая появляется при высокой частоте колебаний магнетического поля человека. Вот это и есть пробуждение внутренних чувств, о котором мы столько слышали. Так что ваше спорадическое ясновидение легко объяснимо. Меня интересует другое - как вам удалось достать этот наркотик? В чистом виде его получить практически невозможно, а никакие добавки не дадут такого страшного потрясения, которое пришлось испытать вам. Но я отвлекся и теперь готов слушать ваш рассказ с начата и до конца.
- Это Cannabis indica, - сказал Пендер. - Наркотик попал ко мне прошлой осенью, когда жена была в отъезде. Не стану говорить, как я его приобрел, да это и неважно. Но у меня был жидкий экстракт, и я не смог устоять перед искушением - мне захотелось поэкспериментировать. Вы, конечно, знаете, что этот наркотик вызывает безудержный хохот.
- Да, порой.
- Ну, вот мне, автору комических рассказов, и захотелось подстегнуть свое чувство юмора, да заодно и повеселиться вволю - увидеть все нелепости нашей жизни в ином, необычном свете. Я попробовал немного и…
- Расскажите подробнее, как все происходило?
- Я отмерил первую дозу (до этого шесть часов ничего не ел - надеялся ускорить воздействие), заперся в этой комнате и попросил меня не беспокоить, а потом выпил экстракт и принялся ждать.
- И каков результат?
- Я прождал час, два, три, четыре, пять. Ни малейшей реакции. Ровным счетом ничего. Буквально раздавленный навалившейся на меня страшной усталостью, я не испытывал никакого желания смеяться - ничто не настраивало меня на юмористический лад.
- Да, гашиш непредсказуем, - утвердительно кивнул доктор Сайленс. - Мы, врачи, считаем его бесполезным.
- К двум часам ночи я проголодался, измучился и решил прекратить эксперимент. Ждать было больше нечего. Я выпил немного молока, поднялся к себе и лег в постель. Сразу уснул и проспал, должно быть, около часа, но внезапно проснулся от сильного шума в ушах. Это были раскаты моего смеха. Меня прямо-таки трясло и раздирало от хохота. Впав поначалу в оторопь, я было подумал, что смеялся во сне, но потом вспомнил про наркотик и обрадовался. Наконец-то он подействовал! Я, наверное, просто ошибся, неправильно отсчитав время. Так что все разъяснилось. Вот только я никак не мог избавиться от неприятного ощущения, будто проснулся не сам, а по чьей-то воле. Осознав это, я расстроился, но продолжал громко смеяться.
- Кто же мог вас разбудить? - спросил доктор, внимательно слушавший Пендера. Тот лишь растерянно улыбнулся и откинул со лба прядь волос. - Поделитесь вашими впечатлениями, даже домыслами и фантазиями. Иногда они бывают важнее фактов.
- Меня не покидало смутное ощущение, будто этот человек как-то связан с моим забытым сном. Невидимый, он проник в меня, когда я спал. Понимаете, во сне я вошел в контакт с кем-то необычайно сильным и умным. Меня не оставляет уверенность, что это была женщина…
- Добрая женщина? - осторожно осведомился Джон Сайленс.
Пендер вздохнул, изжелта-бледное лицо побагровело от обуревавших писателя противоречивых чувств. Казалось, вопрос доктора застал его врасплох. Однако он тут же собрался с духом, покачал головой, и в его глазах вновь мелькнул страх.
- Злая, - коротко бросил он. - В этом нет никаких сомнений. Злая и порочная до мозга костей. Она, несомненно, умна, но у нее извращенный, коварный и очень жестокий ум.
Писатель смутился и с подозрением взглянул на собеседника.
- Не бойтесь, - подбодрил его доктор. - Я вовсе не собираюсь над вами смеяться и не считаю сумасшедшим. Скажу больше, меня чрезвычайно заинтересовала ваша история, и вы, сами не сознавая этого, дали мне ключ к разгадке. Видите ли, я успел немало узнать о психических отклонениях…
- Меня сотрясал неудержимый хохот, - продолжал успокоившийся рассказчик, - но я по-прежнему не понимал, над чем смеюсь. Потом с трудом поднялся и отправился за спичками. Я боялся, что слуги проснулись от громоподобных раскатов моего смеха, но, когда зажег лампу, обнаружил, что в комнате никого нет, а дверь заперта. Я наспех оделся и стал спускаться, стараясь сдержать новый приступ смеха. По пути я фиксировал каждое свое движение и даже закрыл рот платком, чтобы неистовствовавший во мне смех ненароком не прорвался наружу и не разнесся по всему дому.
- И вы ощущали присутствие этой… этой…
- Она все время была со мной, нависала, словно черная туча, - пробормотал Пендер. - Правда, на мгновение мне почудилось, будто я освободился, но, возможно, смех заглушил все остальные мои эмоции.
- Долго ли вы спускались?
- Я как раз собирался об этом сказать. Понимаю, вам известны мои "симптомы". Так вот, я, конечно, думал, что не справлюсь с проклятой лестницей - переход с одной ступеньки на другую занимал минут пять, не меньше, а на преодоление коридора, могу поклясться, у меня ушло не менее получаса. Время не летело, а ползло. Я догадался посмотреть на часы и убедился, что проделал путь, как обычно, за несколько секунд. Однако все равно заторопился и попробовал прибавить шаг. Увы, безрезультатно. Восприятие осталось прежним, и я решил, что осилю дорогу вниз по Патни-Хилл лишь за неделю.
- Иногда совсем незначительная доза гашиша кардинально меняет ощущение времени и пространства.
- Когда я наконец вошел в кабинет и зажег газовую лампу, то невольно остолбенел - давно знакомые предметы вдруг предстали в ином свете. Меня как будто окатили ледяной водой и… и…
- Да, и что же? - спросил доктор - подавшись вперед, он не спускал глаз с взволнованного рассказчика.
- Продолжая содрогаться в конвульсиях гомерического хохота, я внезапно почувствовал, что меня охватывает ужас, - признался Пендер, понизив свой и без того негромкий голос при воспоминании о пережитом.
Нахмурив лоб, он немного помолчал; затравленный взгляд писателя, казалось, вобрал в себя всю душевную боль, однако на его губах блуждала легкая усмешка - тень давно отзвучавшего смеха. Парадоксальное сочетание страха и этой призрачной улыбки само по себе убеждало в правдивости странной истории, а судорожные жесты лишь усиливали болезненное впечатление.
- Так вы говорите, ужас? - повторил доктор.
- Да, настоящий ужас, и хотя потусторонняя креатура, разбудившая меня, по всей видимости, исчезла, я никак не мог прийти в себя и без сил опустился на стул. Потом запер дверь и постарался прогнать наваждение. Но от наркотика мои движения так замедлились, что я дотащился до двери минут за пять и еще пять возвращался назад. Смех клокотал в глубинах моего существа - дикий, душераздирающий… Я дрожал как осиновый лист, а щекочущий холодок страха только провоцировал мой смех, заставляя меня корчиться от истерического хохота, и, должен вам сказать, доктор Сайленс, в этой гремучей смеси ужаса и веселья было что-то зловещее, поистине инфернальное… Вскоре все предметы в комнате, обернувшись какой-то новой, нелепой стороной, принялись меня смешить, и я захохотал пуще прежнего. Книжный шкаф казался неуклюжим, несуразным увальнем, кресло - настоящим клоуном, часы на каминной полке - потешно тикающей игрушкой. А эти разбросанные по столу бумаги и подставка для чернильницы - да от одного только их вида можно было живот надорвать! Задыхаясь от смеха, я раскачивался из стороны в сторону. Слезы градом катились у меня по щекам. А эта табуретка, какая дурацкая табуретка!
Феликс Пендер откинулся в кресле, улыбнулся и вытянул руки.
Доктор Сайленс посмотрел на него и тоже усмехнулся:
- Продолжайте, пожалуйста. Я вас понимаю, мне тоже доводилось хохотать после дозы гашиша.
Писатель вздохнул, сосредоточился, но, когда заговорил вновь, его лицо мгновенно помрачнело.
- Итак, мой беспричинный смех был неразрывно связан со столь же беспричинным страхом. Но если природа моего смеха не вызывала никаких сомнений - смеялся я, очевидно, под воздействием наркотика, - то, сколько я ни ломал себе голову, пытаясь уяснить источник этого невесть откуда взявшегося ужаса, все было напрасно: он прятался под шутовским колпаком, таился в тени неудержимого смеха, а временами словно пронизывал его. Я стал площадкой для борьбы двух противоположных чувств, сошедшихся в схватке не на жизнь, а на смерть. Постепенно у меня создалось впечатление, что страх поселился в моей душе по воле разбудившей меня потусторонней креатуры. Эта женщина излучала какую-то противоестественную злобу, чуждую моей натуре, по крайней мере всему светлому и доброму в ней. Я стоял и, обливаясь холодным потом, смеялся над убранством комнаты, а страх все глубже вгрызался в мое сердце. И эта жуткая женщина… Она внушала мне… внушала…
- Что же она вам внушала?
- Она внушала мне мысли, - пояснил Пендер, нервно оглядев комнату, - направляла их ход, меняя прежнее русло и прокладывая свое, собственное. Как это, должно быть, безумно звучит! Но я знаю твердо - так оно и было, поверьте мне. Я не могу сказать иначе. Более того, хотя наваждение откровенно пугало меня, тем не менее мастерские проделки злобного призрака невольно восхищали и заставляли хохотать без умолку. В сравнении с ним мы, люди, выглядели столь жалкими и неуклюжими, что я невольно подумал о нашем невежестве, о примитивных, убогих методах обучения, о том, что мы не умеем воздействовать на других, и так далее. Когда же я осознал, что стал объектом дьявольского внушения, то вновь зашелся от громкого смеха. Однако теперь он стал каким-то глухим и угрюмым, и я ощутил, как в глубине души прорастают корни трагического начала, - подобно ненасытным змеям, они всасывали живительную влагу моего существа, норовя иссушить источник, питавший мое комическое начало. Повторяю, доктор, я был на грани нервного срыва.
Джон Сайленс придвинулся к своему собеседнику, который говорил все тише и тише, и, склонив голову, старался не пропустить ни слова из его сумбурного рассказа.
- И вы все это время никого не видели?
- Нет, глазами не видел. Это не было зрительной галлюцинацией. Но в моем сознании возникла отчетливая картина, и я мог во всех деталях описать эту женщину - смуглую, крепко сбитую, белозубую, с крупными, почти мужскими чертами лица. Ее левый глаз был прищурен. О, такое лицо нельзя забыть!
- Вы могли бы его снова узнать?
Пендер криво усмехнулся.
- Если бы вычеркнуть его из памяти, - прошептал он, - но об этом мне остается только мечтать.
Немного помолчав, писатель внезапно выпрямился и в порыве чувств схватил доктора за руку.
- Я так благодарен вам за терпение и участие! - воскликнул он с дрожью в голосе. - За то, что вы не считаете меня сумасшедшим. Поймите, я ни с кем не мог поговорить откровенно, а вот сейчас наконец выговорился и уже ощутил облегчение, словно поделился с другом своей болью. Я не в силах выразить, как мне это помогло!..
Доктор Сайленс сжал его руку и, пристально поглядев в испуганные глаза, мягко сказал:
- Знаете, у вас особый, неординарный случай, но мне он крайне интересен. Скажу сразу, он угрожает не здоровью, а сути вашей внутренней жизни: ваш рассудок постепенно придет в норму, здесь, в этом мире, но ваш дух вне пределов телесной оболочки искажен и надломлен. Вы, мой друг, можете стать духовным безумцем, а это куда страшнее любой психической болезни…
В комнате воцарилось напряженное молчание. Двое мужчин продолжат смотреть друг другу в глаза.
- Вы имеете в виду… О боже правый! - пробормотал писатель, как только к нему вернулся дар речи.