- Вам незачем тревожить жену и подробно пересказывать нашу беседу. Дайте ей знать, что вы уже выздоравливаете, что к вам возвращается чувство юмора и силы ваши постепенно восстанавливаются. Объясните ей также, что на полгода вы переедете в другой дом, снятый для вас лечащим врачом, то бишь мной. А я воспользуюсь представившейся возможностью и проведу здесь пару ночей. Мне бы хотелось поставить один эксперимент. Надеюсь, мы друг друга поняли.
- Я вам так признателен. Поверьте, я говорю от чистого сердца, - пробормотал растроганный Пендер. Волнение помешало ему продолжать речь. Видно было, что ему хотелось что-то еще спросить, - немного помявшись, он озабоченно посмотрел на доктора и робко осведомился: - А что это за эксперимент?
- Так, ничего особенного, дорогой мистер Пендер. Знаете, у меня немалый опыт и, смею заверить, весьма восприимчивая психика. Как правило, я сразу ощущаю присутствие инородных сил, но за время нашего разговора так ничего и не почувствовал. Думаю, темные силы, обитающие в этом доме, временно затаились, дабы осложнить нам работу: ведь трудно бороться с сущностью, природа которой тебе неизвестна. Вот я и собираюсь провести эксперимент, чтобы раздразнить зло и выманить его из логова. Образно говоря, я хочу вобрать его в себя и буду это делать до тех пор, пока энергия потусторонних сил не иссякнет. Тогда зло, разъедающее вам душу, исчезнет навеки, а обо мне не беспокойтесь: я всегда был неуязвим, - добавил Джон Сайленс. - Думаю, у меня уже давно выработался иммунитет к инфернальной порче.
- Силы небесные! - воскликнул писатель и без сил откинулся на спинку кресла.
- На мой взгляд, сейчас было бы куда уместнее взывать к адским безднам, - усмехнулся врач. - Ну а если серьезно, мистер Пендер, я рассчитываю сделать это с вашего согласия.
- Конечно, конечно, - горячо заверил его тот. - Я вам разрешаю и от души желаю удачи. Не вижу никаких препятствий, вот только…
- Что "вот только"?
- Вот только мне бы не хотелось, чтобы вы проводили этот ваш эксперимент в одиночку.
- Пусть вас это не волнует, я буду не один.
- Вот и отлично. Всегда хорошо иметь при себе помощника с крепкими нервами, на которого можно положиться в случае чего.
- Со мной будут целых два помощника.
- Еще лучше, у меня сразу отлегло от сердца. Не сомневаюсь, что среди ваших знакомых есть мужчины, которые…
- Я и не думаю прибегать к помощи мужчин, мистер Пендер… - И, отвечая на недоуменный взгляд писателя, пояснил: - Ни мужчин, ни женщин, ни детей…
- Простите, но кого в таком случае вы намерены избрать в качестве своих помощников?
- Животных, - невозмутимо заявил доктор и невольно улыбнулся при виде изумленно вытянувшегося лица Пендера. - Кота и собаку.
Глаза писателя, казалось, готовы были вылезти из орбит. Смущенно откашлявшись, он почел за лучшее удалиться в соседнюю комнату, где его жена уже ждала их к чаю.
II
Через несколько дней писатель с женой перебрался в маленький меблированный особняк в другой части Лондона. Он был предоставлен в их полное распоряжение, и воодушевленные супруги почувствовали, что избавились наконец от тяжкого бремени. А Джон Сайленс уже предвкушал, как проведет ночь в опустевшем доме на вершине Патни-Хилл. Он попросил подготовить всего две комнаты - кабинет на первом этаже и спальню прямо над ним. По его распоряжению все остальные двери заперли на ключ, а прислугу отпустили по домам.
Машина должна была заехать за ним в девять вечера. Тем временем секретарь доктора получил указание досконально выяснить историю особняка и ближайших окрестностей, обратив особое внимание на прежних его жильцов, как недавних, так и обитавших в нем в минувшие века. Джон Сайленс уже давно имел возможность убедиться в исключительной чуткости животных и теперь намеревался воспользоваться ею для проверки магнетического поля дома. Своих четвероногих помощников доктор отбирал заботливо и тщательно. Он считал - и целый ряд экспериментов подтвердил его правоту, - что животным в гораздо большей степени, чем людям, свойственно ясновидение, кроме того, в отличие от своих двуногих собратьев, они не прибегали к мошенническим уловкам. На собственном опыте он успел убедиться, что в этом отношении с ними не могут сравниться даже туземцы. Эту почти сверхъестественную тонкость чувств он называл животным ясновидением и извлек из опытов с лошадьми, собаками, кошками и даже птицами немало полезного.
Например, он заметил, что кошачий глаз при своей необычайно большой широте обзора фиксирует такие мельчайшие подробности, которые недоступны даже фотокамере, не говоря уже о человеческом органе зрения. В дальнейшем он установил, что собаки обычно пугаются потусторонних явлений, тогда как кошкам явно по нутру незримое присутствие призраков - видимо, есть между ними что-то родственное…
Выбранный доктором Сайленсом кот вырос у него в доме. Он попал туда очаровательным, неистощимым на выдумки котенком. Кот обладал независимым, весьма замкнутым нравом и вечно играл в свои таинственные игры в темных углах комнаты. Он то вздрагивал без видимых причин и, стремительно взобравшись по шторе, раскачивался из стороны в сторону, то бесшумно приземлялся и крадучись, осторожно ступая по ковру мягкими лапами, подбирался к незримой добыче. Во время своих бесконечных проделок кот сохранял абсолютную серьезность, как будто пытаясь внушить, что этот спектакль нужен ему самому и он вовсе не стремится произвести впечатление на глуповатых двуногих зрителей. Старательно умываясь, он мог внезапно прерваться и застыть на месте, словно ему что-то почудилось. Склонив вихрастую голову, он вытягивал бархатную лапу, осторожно проверяя, уж не ошибся ли, потом впадал в задумчивость, долго смотрел в одну точку и вдруг, словно проснувшись, вздрагивал, переходил в другой угол комнаты и вновь принимался за свой туалет. Кот был угольно-черным с белым пятнышком на груди, и звали его Смоки.
Имя оказалось на редкость точным - оно определяло и окраску, и темперамент кота. Грациозные движения, непредсказуемый нрав и весь облик этого маленького мехового шара, неуловимого, как сказочный эльф, оправдывали шуточное прозвище. Художник с хорошим вкусом и фантазией мог бы изобразить его в виде плотного облака дыма с двумя яркими точками - горящими зелеными глазами.
Как и все кошачье племя, Смоки в своем поведении руководствовался не столько умом, сколько интуицией. Так что с первым кандидатом доктор определился быстро.
Отбор собаки был не так прост, ибо Джон Сайленс держал у себя в доме целую свору. После долгих размышлений он рении взять колли, прозванного из-за своей светло-рыжей шерсти Флеймом. Говоря откровенно, пес был уже стар, не слишком проворен и к тому же туг на ухо. Однако, с другой стороны, он был близким приятелем Смоки и по-отцовски опекал его, помня еще маленьким котенком. Они прекрасно уживались друг с другом. Именно это обстоятельство и стало решающим, склонив чашу весов в пользу Флейма. Впрочем, на выбор доктора в немалой степени повлияло также не раз испытанное мужество этой собаки - добродушный по натуре пес был отважным и неукротимым бойцом. Стоило его раззадорить, и он превращался в настоящее яростное пламя, бесстрашно бросаясь в схватку.
Флейма подарил доктору знакомый пастух. В ту пору это был тощий, измученный голодом щенок, кожа да кости, впрочем, зубы у этого заморыша были крепкие, и от него веяло свежим дыханием гор. Через год он вырос и превратился в крупного, ширококостного пса (что, заметим сразу, нетипично для колли), с жесткой, отнюдь не шелковой шерстью и большими глазами, совсем не похожими на узкие щелочки, характерные для пастушьих собак. Флейм не подпускал к себе посторонних, грозно рычал на приблизившихся смельчаков, и лишь хозяин имел право гладить его густую золотистую шерсть. В старом колли было что-то патриархальное - держался он просто, подчеркнуто серьезно, не разменивался по мелочам, всю энергию тратя на масштабные цели, как будто считал своим долгом отстаивать честь породы. Особенно ярко это его свойство проявлялось в схватках с другими собаками - вид Флейма в такие минуты внушал страх самым свирепым противникам.
Однако со Смоки грозный воин был всегда обходителен и трогательно ласков - заботясь о коте, как родной отец, он в то же время не скрывал своего почтения к хитроумному зверьку, а случалось, и робел перед ним. Ловкие проделки кота его явно удивляли, и хотя лукавое коварство, к которому нередко прибегал тот, очевидно, претило его открытой простодушной натуре, Флейм никогда не осуждал Смоки и не показывал виду, что ему не по душе тайные кошачьи козни. Он преданно охранял черного пушистого друга, сознавая превосходство этого одаренного зверька со всеми его странностями и капризами, а Смоки в свою очередь в знак особого доверия демонстрировал ему свои излюбленные приемы, выкидывая фортель за фортелем.
Когда вечером 15 ноября Джон Сайленс вышел из дома и направился к машине, Смоки спал, свернувшись клубочком на заднем сиденье, а колли лежал рядом.
Город был окутан туманом, и доктор вел автомобиль чуть ли не в четверть обычной скорости.
В начале одиннадцатого он остановился у дома Пендера. Открыв ключом входную дверь, Джон Сайленс вошел в освещенный тусклой газовой лампой холл. В кабинете горел камин. Слуга выполнил и другие распоряжения нового хозяина - подал ужин и положил рядом со столом необходимые доктору книги. Сайленс запер Смоки в кабинете, поставив перед камином блюдце с молоком, а сам вместе с Флеймом отправился осматривать сырой и неуютный дом. Пес весело трусил за ним, преданно поглядывая на хозяина, который ходил от одной двери к другой и пробовал на ощупь, надежно ли они закрыты. Деловито обнюхав каждый угол, Флейм продолжил осмотр на свой страх и риск.
Похоже, он чего-то ждал: ведь недаром же хозяин привез его сюда, заставив изменить давно сложившимся привычкам, - как правило, в это время пес уже мирно дремал на ковре перед камином. В его взгляде, неотрывно направленном на доктора, по-прежнему проверявшего двери, угадывались и сочувствие, и недовольство - конечно, хозяину он доверял и заранее оправдывал любой его поступок, но, когда они шли по коридору, с трудом скрывал нетерпение.
После безрезультатных поисков они вернулись в кабинет. Доктор Сайленс внимательно взглянул на Смоки: тот как ни в чем не бывало умывался перед камином. Блюдце с молоком было дочиста вылизано. Обычно кошки быстро привыкают к новой обстановке, и Смоки всем своим видом подтверждал эту истину. Подбросив в камин дров, доктор придвинул кресло поближе к огню и, переставив лампу - видимо, решил, что так ему будет удобнее читать, - принялся следить за животными. Он старался держаться как можно незаметнее, чтобы ненароком не спугнуть своих питомцев.
Несмотря на почтенный возраст, кот и пес любили поиграть на сон грядущий. Заводилой всегда был Смоки, он осторожно теребил хвост Флейма, а тот нехотя откликался, давая понять, что лишь по доброте душевной снисходит к кошачьим слабостям. Для колли это был скорее долг, чем удовольствие, и, когда игра кончалась, он радовался, а иногда, набравшись храбрости, даже отказывался от развлечения.
Вот и сегодня вечером Флейм был настроен твердо и решительно. Не закрывая книгу, доктор с любопытством наблюдал за спектаклем Смоки. Немного полежав уткнувшись носом в скрещенные лапы, кот встал и, смерив пса невинным взглядом, притворился, будто хочет подойти к двери. Флейм наблюдал за ним, пока тот не скрылся из виду. Он расслабился и не заметил маневра Смоки, который мгновенно повернулся, бесшумно подкрался сзади и азартно вцепился в рыжий хвост. Пес отодвинулся, высвободил хвост и, вильнув им, замер на месте. Смоки попытался расшевелить приятеля, но Флейм остался невозмутим. Раздосадованный кот вновь принялся преследовать рыжий хвост, но так ничего и не добился.
Озадаченный таким равнодушием, он обошел лежавшего колли и поглядел ему в глаза, надеясь выяснить причину. Возможно, пес передал ему какой-то сигнал, и Смоки понял своим маленьким мозгом, что вечернюю программу придется отменить. Впрочем, скорее всего, до него дошло лишь одно - Флейм не желал двигаться. Как бы то ни было, настойчивость изменила коту, и он не стал беспокоить друга. Видимо, ему передалось настроение колли - он вернулся на прежнее место и стал умываться.
Однако доктор сразу догадался, что это очередная кошачья уловка. У Смоки была еще какая-то цель, которую он тщательно маскировал. Интуиция не подвела Джона Сайленса: кот прервал свой туалет и осмотрел комнату. Мысли его блуждали, словно путники в тумане. Сначала он нелепо уставился на шторы, потом перевал взгляд на затененные углы и белевший над ними потолок и на минуту застыл в неудобной позе. Наконец Смоки повернулся и посмотрел на Флейма, как будто собирался обменяться с ним новыми сигналами. Пес нехотя поднялся и, размяв окостеневшие лапы, начал беспокойно расхаживать взад-вперед. Кот последовал за ним, осторожно ступая на цыпочках. Похоже, что-то насторожило их, и они занялись поисками. Доктор пристально наблюдал за ними, внимательно фиксируя каждую мелочь, но даже не пробовал вмешаться. Похоже, колли первым ощутил витавшую в воздухе тревогу, а Смоки она, судя по всему, особого беспокойства не внушила.
Не теряя своих помощников из виду, доктор огляделся: туман, частично проникший в комнату, сделался еще плотнее от дыма его трубки, в этой пелене смутно вырисовывались очертания стоявших вдалеке предметов. Лампа освещала окутанное тусклой мглой помещение лишь на пять футов от пола, стены и потолок застилала полутьма, отчего кабинет казался чуть ли не вдвое больше. Хорошо был виден только ковер, на который падали отблески огня в камине и свет лампы.
Притихшие животные ходили кругами. Иногда впереди шел пес, иногда кот. То и дело переглядываясь, они продолжали обмениваться сигналами. Несмотря на скромные размеры кабинета, доктор раз или два не смог различить их за туманной завесой. Наверное, Смоки и Флейма встревожила не столько смена обстановки, сколько что-то еще, подумал он, но проверить предположение в данный момент не представлялось возможным.
Доктор Сайленс предпочел ограничиться ролью наблюдателя. Он знал, что малейшие проявления его беспокойства тотчас скажутся на животных, и тогда вряд ли можно будет рассчитывать на независимость четвероногих экспертов.
Кот и пес тщательно исследовали комнату - не оставили без внимания ни одного предмета, обнюхали все углы. Флейм ходил, пригнув голову к полу, он был явно начеку, следовавший за ним Смоки с притворной ленцой оглядывался по сторонам, всем своим видом показывая, что прогулка ему неинтересна, и все же в его поведении чувствовалось необычное возбуждение. Наконец они вернулись на место и тихо улеглись на ковре у огня.
Флейм прильнул к коленям хозяина - ласково приговаривая его имя, Сайленс с улыбкой гладил золотистую голову пса; Смоки присоединился к ним чуть позже, притворяясь, будто приблизился по чистой случайности. Грустно оглядев пустое блюдце, он многозначительно воззрился на доктора, а налитое молоко вылакал до последней капли. После этого он с сознанием исполненного долга прыгнул хозяину на колени и, уютно свернувшись клубочком, вскоре уснул.
В кабинете воцарилась глубокая тишина, которую нарушало лишь чуть слышное потрескивание углей в камине да ровное дыхание растянувшегося на ковре пса. Оно напоминало пульс времени, отмеривающего минуты, туман конденсировался каплями влаги на оконных стеклах и, казалось, оплакивал наступление ночи. Огонь постепенно догорал, и его быстро идущий на убыль жар уже не мог бороться со сквозившими из всех углов сыростью и холодом.
Когда доктор Сайленс снова погрузился в чтение, на часах уже пробило одиннадцать. Хотя вряд ли это можно было назвать чтением - он просто водил глазами по страницам, не вникая в смысл текста. Внимание доктора было целиком поглощено наблюдением и тревожным ожиданием грядущих событий. Он не пытался придать себе бодрости, но и не хотел, чтобы его застали врасплох. Впрочем, причин для беспокойства как будто не было: и Смоки, и Флейм - его чувствительные барометры - спокойно дремали…
Джон Сайленс просмотрел еще несколько страниц, когда наконец понял, что необычайная история Пендера не выходит у него из головы. Отложив книгу, он попробовал сосредоточиться на рассказе писателя. Доктор не строил ни на чем не основанных версий случившегося с Пендером, более того, беспощадно пресекал малейшие поползновения к этому бессмысленному занятию, ибо очень хорошо знал, что праздные домыслы подействуют на его воображение, как порыв ветра на тлеющие в камине угли.
Ночь вступила в свои права, и безмолвие становилось все глубже и глубже. Лишь изредка до него доносился с находившейся примерно в ста ярдах от дома улицы приглушенный стук колес, сопровождаемый неспешным цокотом копыт, - лошади из-за густого тумана плелись, едва переставляя ноги. Эхо шагов уличных торговцев давно смолкло, а в соседнем переулке больше не слышались голоса случайных прохожих. Окутанный туманом особняк был скрыт от мира непроницаемым покровом тайны - казалось, над ним нависло тяжкое проклятье. Плотное одеяло тишины накрыло верхний этаж. Время от времени доктор Сайленс поеживался от холода, из всех углов тянуло промозглой сыростью.
Крепко спавший колли вдруг вздрогнул и заскулил, суча во сне лапами. Смоки лежал у доктора на коленях и походил на теплый черный комок, но, лишь присмотревшись, можно было заметить его нервно подрагивающие бока. Голова и туловище кота сливались в тускло отсвечивающий шерстяной шар, и только черный замшевый нос да розовый кончик языка выдавали его тайну.
Доктор Сайленс почувствовал себя увереннее: Флейм так и не проснулся, а его дыхание вновь стало ровным, огонь разгорелся и будет пылать еще часа два, не требуя к себе внимания. Никакого нервного напряжения не ощущалось, и кто знает, быть может, эта безмятежность сохранится до самого утра. Даже если он уснет, это и к лучшему, ведь сырой холод в комнате с догоревшим камином все равно рано или поздно разбудит его, тогда и мирно почивающих экспертов можно будет отнести в постель. По опыту доктор знал, что ночь сулит немало приключений, но пока ничего экстраординарного не происходило, и он совершенно не желал торопить события. Сам он спокоен и уравновешен, животные спят и, когда что-то случится, не поддадутся панике и не утратят бдительности. Прежние эксперименты многому его научили и сделали по-настоящему мудрым. К тому же Джон Сайленс ничего не боялся.
Некоторое время доктор наблюдал за колли - пес вытянул лапы и, громко вздохнув во сне, перевернулся на другой бок. Потом дремота смежила глаза Сайленса…