В глубине я нашел школьный ранец. Вытащил его, сел прямо на пол, прислонившись спиной к кровати. Она положила подбородок мне на плечо и дунула в шею. Я открыл ранец и ощупью извлек из него маленький, наполовину сточенный карандашик с серым ластиком на конце. Внутри ранец отвратительно пах кожей и еще, как мне показалось, воском. В первый вечер своих бесконечных каникул Ивонна забросила его навсегда.
Она погасила свет. Какие случайности, какие судьбы свели нас на этой кровати в крошечной нежилой комнатке?
Долго ли мы там пробыли? Неизвестно, хотя часы за это время раза три прозвонили полночь, окончательно спятив. Я встал и в полумраке увидел, как Ивонна отворачивается к стене, решив, вероятно, уснуть. Пес лежал в позе сфинкса на лестничной площадке, отражаясь в зеркале шкафа и глядя на себя с высокомерной скукой. Когда я проходил мимо, он и не шелохнулся. Застыл, вытянув шею, подняв голову, насторожив уши. Но, спускаясь по лестнице, я слышал, как он зевнул. Я снова словно окоченел в холодном желтом свете голой лампочки. Из приоткрытой двери столовой доносилась бесстрастная, ясная музыка, такую всегда передают по радио ночью. Слушая ее, я всегда вспоминаю о пустынном аэропорте. Дядя сидел в кресле. Он сейчас же обернулся ко мне.
- Ну как вы?
- А вы?
- Благодарю вас, - ответил он, - а вы?
- Благодарю вас. А вы?
- Ну что ж, продолжим в том же духе… Благодарю вас, а вы?
Он смотрел на меня с застывшей улыбкой, глядя в одну точку, будто сидел перед фотографом.
Потом предложил мне закурить. Я сломал четыре спички и только пятую с величайшей осторожностью поднес к сигарете. Затянулся. Мне стало как-то не по себе, словно я курил впервые. Он вдруг нахмурился.
- Сразу видно, физическим трудом вы не занимались, - серьезно проговорил он, оглядев меня.
- Нет, к сожалению.
- Почему же к сожалению, старина? Вы что думаете, приятно всю жизнь копаться в моторах? - Он взглянул на свои руки.
- Любую работу можно делать с удовольствием.
- Ну? Неужто?
- Все-таки автомобиль - прекрасное изобретение!
Но он меня уже не слушал. Музыка смолкла, и диктор произнес одновременно с английским и швейцарским акцентами, так что я даже стал гадать, кто же он по национальности, фразу, которую я и теперь, через много лет, во время одиноких прогулок, повторяю вслух: "Дамы и господа, передачи радиостанции "Женева-мюзик" окончены. До свидания. Спокойной ночи". Дядюшка и не подумал выключить приемник, сам я это сделать не посмел, так что послышалось шипение, свист помех, похожий на шорох листвы на ветру. Словно столовая превратилась в сад.
- Ивонна - неплохая девушка… - Он выпустил ровное колечко дыма.
- Она не просто неплохая, она замечательная девушка, - отозвался я.
Он с любопытством посмотрел мне прямо в глаза, будто я сказал что-то очень важное.
- Может, пройдемся? - предложил он. - Я уже обе ноги себе отсидел. - Он встал и отворил стеклянную дверь. - Не боитесь? - Он обвел рукой темное пространство гаража, освещенное лишь несколькими тусклыми лампочками. Заодно посмотрите на мое хозяйство…
Едва я шагнул в темноту огромного помещения, как сразу почувствовал запах бензина - я всегда, сам не зная почему, любил его, так же как сладкий запах эфира или запах серебряной обертки шоколада. Он взял меня за руку, и мы пошли в сгущавшемся мраке.
- Да… Ивонна - странная девушка…
Он хотел мне что-то сказать, но не знал, как подступиться к мучительному для него вопросу, который он мог обсуждать не с каждым. И даже, наверное, заводил о нем разговор впервые.
- Странная, но необыкновенно очаровательная, - стараясь выговорить это отчетливо, я вдруг пискнул чуть ли не фальцетом, причем фальцетом жеманнейшим.
- Дело в том… - он все еще сомневался, можно ли мне довериться, и вдруг начал, схватив меня за руку, - что она пошла в своего отца, а брат был человеком увлекающимся…
Мы с ним все шли, и мало-помалу мои глаза стали что-то различать при неверном свете отдаленных лампочек.
- Ивонна в свое время задала мне жару… - Он отпустил мою руку и закурил. Почти не различая его в темноте, я теперь ориентировался на огонек сигареты. Он прибавил шагу, и я испугался, что совсем отстану. - Я вам это рассказываю, потому что вы мне показались очень вежливым юношей. Я нарочно закашлялся, не зная, что сказать в ответ. - К тому же из хорошей семьи…
- Да нет… - сказал я.
Он шел впереди меня, и мои глаза ни на минуту не отрывались от красного огонька. Кругом ни одной лампочки. Я вытянул руки, чтобы не налететь на стену.
- Ивонна в первый раз встретила молодого человека из хорошей семьи. Он резко засмеялся и прибавил хрипло: - Так-то вот, братец ты мой.
Обернувшись ко мне, он опять схватил меня за руку. Красный огонек оказался у самого моего лица. Мы постояли молча.
- Она и так уже наделала много глупостей… - тяжело вздохнул он. - А тут еще эти съемки…
Я не видел его лица, но до сих пор ни в одном человеке не замечал такого смирения и усталости.
- И ведь ей ничего не втолкуешь… Все равно что ее отцу, Альберу… - Он опять повел меня за руку, все сильнее ее сжимая. - Я вам это рассказываю, потому что вы славный… Вежливый…
Наши шаги гулко отдавались в пустоте. Я не мог понять, как он умудряется находить дорогу в таких потемках. Если я отстану, то заблужусь здесь навеки.
- Может, вернемся? - сказал я.
- Дело в том, что Ивонне всегда хотелось жить не по средствам. А это так опасно… Так опасно. - Он отпустил мою руку, и, чтобы не потеряться, я ухватился за полу его пиджака. Его это не смутило. - В шестнадцать лет она ухитрялась накупать тонны косметики… - Он ускорил шаг, но я крепко держался за его пиджак и не отставал. - С соседями не зналась, а все ходила в "Спортинг". Вся в отца.
Свет трех горящих лампочек ослепил меня. Он отошел куда-то влево и нащупал на стене выключатель. Щелчок - и прожекторы под потолком ярко осветили все помещение, оказавшееся при свете еще огромней.
- Простите, дружочек, они включаются только здесь.
Мы очутились в самом дальнем углу гаража. Несколько американских машин выстроились в ряд. Старый автобус фирмы "Шоссон" на сдутых шинах. Слева от нас была застекленная мастерская, окруженная кадками с деревцами, похожая на оранжерею в саду. Здесь пол был усыпан гравием, а по стене полз плющ, обвивавший беседку со столиком и плетеными стульями.
- Ну как вам мой уголок, дружочек?
Мы подвинули себе стулья и сели друг напротив друга. Облокотившись о стол, он положил подбородок на ладони. Вид у него был измученный.
- Здесь я отдыхаю, когда умаюсь копаться в моторах. Это мой садик… Видите эти неприкаянные железяки? - Он указал на американские машины и автобус "шоссон" у себя за спиной. И отмахнулся, словно от надоедливой мухи. - Жуть, когда твоя работа тебе вдруг осточертеет.
Я изобразил на лице недоверчивую улыбку.
- Но…
- А вам ваша работа не надоела?
- Нет вроде, - сказал я, не совсем понимая, о какой работе он говорит.
- Конечно, в юности за все берешься со страстью, с энтузиазмом. - Меня поразило, как ласково он на меня поглядел при этих словах. - С энтузиазмом… - повторил он вполголоса.
Мы сидели за столиком, такие крошечные по сравнению с гигантским гаражом. Здесь, среди кадок с деревцами плюща, мы оказались в странном оазисе среди общего запустения: ожидающих починки автомобилей (у одного из них не хватало крыла) и ржавеющего автобуса. Свет прожекторов был тоже холодным, но не желтым, как в коридоре и на лестнице, по которой мы поднялись с Ивонной. Нет, скорее серебристо-голубым. Ледяной серебристо-голубой свет.
- Хотите мятной настойки с водой? Больше мне вас нечем угостить.
Из застекленной мастерской он принес два стакана, бутылку мятной и графин с водой. Мы чокнулись.
- Иногда, старина, я думаю: и дался же мне этот гараж. - В тот вечер ему явно хотелось излить кому-нибудь душу. - Великоват он для меня, - и он развел руки в стороны. - Сначала исчез Альбер… Потом моя жена… А теперь вот Ивонна…
- Но она же часто навещает вас, - возразил я.
- Редко. Она, видите ли, снимается в кино. Тоже мне, Мартина Кэрол.
- Но она станет второй Мартиной Кэрол, - убежденно сказал я.
- Да ну… Не говорите глупостей. Она слишком ленива.
Мятная с водой попала ему не в то горло, он поперхнулся. И закашлялся, да так, что побагровел. Еще, чего доброго, задохнется. Я хлопал его по спине до тех пор, пока кашель не прекратился. Он посмотрел на меня с признательностью.
- Довольно скулить, правда, дружок? - прохрипел он сдавленно, так что я не столько расслышал его слова, сколько угадал их. - Вы славный мальчик… И вежливый.
Кто-то хлопнул дверью. Далекий звук эхом отразился от стен. На том конце гаража, далеко-далеко от нас, захлопнулась дверь гостиной. Я увидел Ивонну, с рыжими распущенными волосами по пояс. От нас она выглядела совсем крошкой, лилипуткой. Собака доходила ей почти до плеча. Она казалась нам маленькой девочкой с огромным псом, до тех пор пока не подошла поближе, и я навсегда запомнил ее такой.
- А вот и она, - заметил дядюшка. - Не пересказывайте ей нашего разговора, ладно? Пусть это останется между нами.
- Ну разумеется.
Мы не отрываясь смотрели на приближавшуюся девушку. Пес бежал впереди, показывая ей дорогу.
- Какая она сейчас маленькая, - заметил я.
- Да, совсем маленькая, - отозвался дядя. - Ивонна - ребенок… Трудный ребенок.
Увидев нас, она помахала рукой. Закричала: "Виктор, Виктор!" - и мое выдуманное имя гулко отдавалось от стен огромного гаража. Наконец она села за стол между мной и дядей. Она немного запыхалась.
- Очень мило с твоей стороны, что ты решила составить нам компанию. Хочешь мятной настойки с водой? С холодной водой или со льдом?
Он снова наполнил наши стаканы. Ивонна улыбалась мне, и от ее улыбки у меня, как всегда, немного закружилась голова.
- О чем вы тут без меня говорили?
- Так, о жизни, - ответил дядюшка. Он закурил сигарету, и я подумал, что он опять будет держать ее во рту до тех пор, пока она не обожжет ему губы. - Твой граф очень мил… и прекрасно воспитан.
- Это точно, - сказала Ивонна. - Виктор - отличный парень.
- Что-что? - переспросил дядя.
- Виктор - отличный парень.
- Нет, правда? - поочередно спрашивал я то Ивонну, то дядюшку. Я так глупо вел себя, что Ивонна в конце концов ущипнула меня за щеку и сказала:
- Ну конечно, отличный, - словно пыталась меня успокоить.
А дядюшка усердствовал и того пуще:
- Отличнейший, старина, отличнейший… Просто прекрасный!
- Раз так…
Я умолк, но до сих пор помню, что хотел сказать: "Раз так, то позвольте мне просить руки вашей племянницы". Я до сих пор считаю, что тогда для этого был самый подходящий момент, но… я так и не договорил…
Вконец охрипший дядюшка повторял:
- Отличнейший, отличнейший… отличный…
Дог, просунув нос между стеблей плюща, смотрел на нас. В ту ночь мы могли бы начать новую жизнь. И не расставаться до самой смерти. Мне было так хорошо сидеть с ними за столом в огромном гараже, которого, скорей всего, теперь уже давно не существует.
11
Со временем картины прошлого заволоклись туманом: то зеленоватым, то сиреневатым флером. Флером? Нет, скорее я вижу Ивонну и Мейнта сквозь заглушающую звуки завесу и не могу сорвать ее, чтобы услышать их голоса. Боюсь, что скоро перестану различать даже лица и, чтобы немного оживить их в памяти, я и…
Хотя Мейнт был на несколько лет старше Ивонны, они подружились давным-давно. Оба они скучали в своем захолустном городишке, оба мечтали. Это их сблизило. Они надеялись при первой же возможности уехать из этой "проклятой дыры" (по выражению Мейнта), где было весело только летом, в "сезон". И вот однажды Мейнт сошелся с бельгийским бароном-миллиардером, остановившимся в "Гранд-Отеле" в Ментоне. Барон влюбился в него без памяти, что для меня нисколько не удивительно, поскольку в юности Мейнт был недурен собой и обладал прекрасным чувством юмора. Под конец бельгиец уже не мог без него обходиться. Мейнт представил ему Ивонну как свою "сестренку".
Барон-то и вытащил их из "проклятой дыры", и они всегда рассказывали мне о нем с нежностью, почти как об отце. У него была большая вилла на мысе Ферра, и он постоянно снимал роскошный номер в отеле "Пале" в Биаррице и в "Бо-Риваж" в Женеве. При нем состоял целый штат прихлебателей и прихлебательниц, сопровождавших его повсюду.
Мейнт часто изображал мне его походку. Барон был под два метра ростом и ходил очень быстро, а при ходьбе сутулился. У него были некоторые причуды: летом он не выходил на солнце и целые дни просиживал в своем номере в "Пале" или в комнатах на вилле при закрытых ставнях, занавешенных окнах и вечернем освещении. При нем находилось безотлучно несколько молодых людей. От постоянного сидения взаперти с них сходил их великолепный загар.
У барона бывали частые перепады настроения. Он не терпел, чтобы ему противоречили. То становился резок, то очень ласков. Мейнту он говорил со вздохом: "В душе я - бельгийская королева Елизавета… Понимаете, несчастная, несчастнейшая королева Елизавета… Мне кажется, ты чувствуешь, как тяжело мне приходится!" От барона Мейнт узнал имена всех членов бельгийской королевской семьи и мог в одну минуту начертить их генеалогическое древо на уголке бумажной скатерти. Он многократно проделывал это, чтобы меня позабавить.
С того времени пошло и его увлечение королевой Астрид.
Барону тогда было за пятьдесят. Он много путешествовал и был знаком со многими интересными и утонченными людьми. Он часто навещал на мысе Ферра своего соседа и близкого друга английского писателя Сомерсета Моэма. Мейнт вспоминал, что однажды ужинал за одним столом с Сомерсетом Моэмом, даже не подозревая, что это он.
Другие, не столь знаменитые, но довольно-таки примечательные личности зачастили к барону, привлеченные роскошью его прихотливой жизни. Так собралась "компания", превратившая свое существование в вечный праздник. Каждый раз с виллы уезжало по пять-шесть открытых автомобилей. Ездили на танцы или на корриду.
Ивонна с Мейнтом были самыми молодыми из них. Ей едва исполнилось шестнадцать, ему - двадцать. Все их обожали. Но когда я просил показать мне фотографии тех лет, оба уверяли, что не сохранили их. И вообще рассказывали обо всем этом неохотно.
Барон умер при каких-то таинственных обстоятельствах. Либо покончил с собой. Либо погиб в автомобильной катастрофе. Мейнт снял квартиру с Женеве. Ивонна поселилась вместе с ним. Позднее она стала манекенщицей в миланском доме моделей, никаких других подробностей мне выяснить не удалось. Может быть, Мейнт между делом окончил медицинский? Он часто говорил, что у него в Женеве "медицинская практика", и я каждый раз хотел спросить: "В какой области?" Ивонна жила то в Риме, то в Милане, то в Швейцарии. Работала, что называется, "манекенщицей по контракту". Вот, кажется, последняя подробность. Но если я спрашивал, где именно она познакомилась с Мадейей: в Риме, в Милане или в "компании" барона - и каким образом он выбрал ее на роль в "Liebesbriefe auf dem Berg", она уклонялась от ответа.
Они с Мейнтом никогда не рассказывали ничего конкретного, лишь неопределенно намекали на что-то и противоречили друг другу.
Бельгийского барона, который вывез их из захолустья на Лазурный берег, я в конце концов вычислил. (Сами они упорно отказывались назвать его по имени. Стыдились? Или хотели замести следы?) Когда-нибудь я разыщу всех, кто составлял "компанию", и, может быть, кто-нибудь из них вспомнит Ивонну… Я съезжу в Женеву, в Милан. Может быть, я разыщу потерянные кусочки завещанной ими головоломки.
Я познакомился с ними тогда, когда они впервые за долгие годы приехали на лето в родной город и после длительного отсутствия - до сих пор они заезжали сюда редко и ненадолго - чувствовали себя здесь чужими. Ивонна призналась, что, скажи ей кто-нибудь в шестнадцать лет, что когда-нибудь она остановится в "Эрмитаже", словно в незнакомой гостинице неизвестного курортного города, - она бы не поверила. Я же всегда мечтал родиться в провинциальном городке и не понимал, как можно отречься от места, где прошло твое детство, от родных тебе улиц, площадей и домов, с которыми столько связано. От своей родины. Вернуться на родину и не испытать восторга! Я очень серьезно объяснял Ивонне, как тяжело мне самому дается жизнь изгнанника. Она меня не слушала, валялась себе на кровати в драном шелковом халате и курила сигареты "Мюратти": ей очень понравилось их название, необычное и таинственное. Мне же оно казалось скучнейшим, поскольку в нем слышалось что-то итальянское или египетское, как в моей выдуманной фамилии. Я напоминал ей о 201 шоссе, о церкви Святого Христофора, о дядином гараже. А как же кинотеатр "Блеск"? А как же улица Руаяль, на которой она в шестнадцать лет останавливалась у каждой витрины? А как же множество других мест, которых я не знаю, но зато знает и помнит она? Вокзал, например, или парк около казино. Она пожимала плечами. Нет. Никаких воспоминаний об этом городе у нее не сохранилось.
Тем не менее, она часто водила меня в какую-то чайную, или что-то вроде того. Мы приходили туда днем, часа в два, когда отдыхающие сидели на пляже или спали после обеда. Нужно было пройти под аркадами до "Таверны", пересечь улицу и опять нырнуть под аркады. Они окружали два больших квартала, застроенных зданиями вроде казино в стиле тридцатых годов, такие встречаются в Париже на окраине семнадцатого округа и на бульваре Гувьон-Сен-Сир, ну и, конечно, в Диксмюде, Изере и на Сомме. Называлась чайная - "Регана", и аркады защищали ее от солнца. Чувствовалось, что раньше здесь было посетителей в избытке, но "Таверна" вскоре затмила чайную. Мы садились за столик в самой глубине зала. Кассирша, коротко стриженная брюнетка по имени Клод, дружила с Ивонной. Она подсаживалась к нам. Ивонна расспрашивала ее о людях, имена которых я уже знал из их разговоров с Мейнтом. Да, Рози получила от отца в наследство гостиницу в Ла-Глюза, а Паоло Эрвье работает в магазине антиквариата. Пемпин Лаворель по-прежнему гоняет на машине как бешеный. Он недавно купил "ягуар". Клод Брюн уехал в Алжир, "Йе-йе" неизвестно куда подевалась…
- Ну, а как идут твои дела в Женеве? - спрашивала Клод.
- Да ты знаешь, неплохо… неплохо… - рассеянно отвечала Ивонна.
- Ты остановилась у дяди?
- Нет, в "Эрмитаже".
- В "Эрмитаже"? - спросила Клод с иронической улыбкой.
- Приходи посмотреть наш номер, - приглашала Ивонна, - забавное зрелище.
- Да, я с удовольствием зайду к вам… Как-нибудь.
Она выпивала с нами бокал вина. Огромный зал "Реганы" был пуст. На стене рядом с нами квадратами ложился солнечный свет. А на стене за темной деревянной стойкой были нарисованы озеро и горы.
- Сюда теперь почти никто не заходит, - замечала Ивонна.
- Одни старики, - отвечала Клод с неловким смешком.
- Не то что раньше, да?
Ивонна тоже пыталась рассмеяться. Потом обе долго молчали, Клод рассматривала свои коротко обрезанные ногти с оранжевым лаком. Больше им не о чем было говорить. Мне очень хотелось расспросить: "Кто такая Рози? Кто такой Паоло Эрвье? Давно ли Ивонна знакома с Клод? Какой была Ивонна в шестнадцать лет? Какой раньше была чайная "Регана"?" Но их обеих эта тема больше не занимала. По-настоящему один я интересовался драгоценным прошлым двух француженок.