- Я буду очень счастлив сообщить вам все, что сам знаю, - ответил полицейский, не спуская глаз с золотой монеты.
- Так расскажите же нам, как все это произошло.
Ране сел на диванчик и, нахмурив брови от усилий не пропустить ничего в своем рассказе, начал так:
- Я вам расскажу все, с начала и до конца. Мое дежурство обыкновенно начинается с десяти часов вечера и кончается в семь часов утра. В этот день на моем участке все было спокойно, если не считать небольшой драки, имевшей место в "Золотом сердце". В час ночи пошел дождь. Я встретил своего товарища Гарро Мюршера, полицейского из Голландского участка, и мы постояли, беседуя, минут пять на углу Генриетской улицы. Затем мне пришло в голову, что хорошо бы пройти по Брикстон-Рэду и посмотреть, нет ли там чего нового. Было около двух часов утра или, может быть, ровно два. Брикстон-Рэд - самый пустынный и самый грязный угол на моем участке. Пока я шел вдоль улицы, мне не встретилось ни одной живой души, хотя один или два фиакра проехали мимо меня. Я тихонько двигался вперед, раздумывая о том, как было бы хорошо выпить немного горячего джина, как вдруг заметил свет, падавший из окон дома № 3. Я знал, что в двух домах в Лористонском Саду никто не жил, потому что домовладелец не хотел чинить водопроводные трубы и даже один из последних жильцов умер, заразившись, вследствие неисправности труб, тифозной горячкой. Поэтому я остановился, крайне изумленный, и, глядя на свет, падавший из окна, тотчас же подумал, что тут происходит нечто неладное. Я подошел к двери…
- И остановились; затем вы вернулись опять к решетке, - перебил его мой друг, - зачем вы это делали?
Ране вскочил и с недоумением взглянул на Шерлока Холмса.
- Но вы рассказываете именно то, что было на самом деле, сэр! - воскликнул он. - Разве только один дьявол мог сказать вам это. Дело в том, что, подойдя к этому мрачному и молчаливому дому, я подумал: не лучше ли мне пригласить с собой товарища? Знаете, я не боюсь людей и вообще не боюсь ничего. Что они могут со мной сделать? Но тут я невольно подумал, что не умерший ли это от тифа бедняк пришел снова в свою квартиру, чтобы осмотреть проклятые трубы? Эта мысль до того испугала меня, что я почувствовал, как холодная дрожь пробежала по всему моему телу, и я вернулся к решетке в надежде увидеть хоть издали огонек от фонаря Мюршера. Но на улице не было ни души.
- На улице не было никого?
- Решительно никого, не было даже собаки, сэр. Тогда я пересилил свой страх, подошел снова к двери, отворил ее и вошел. Все было тихо вокруг. Тогда я проник в комнату, откуда исходил свет. На камине стояла зажженная свечка из красного воска, и при ее свете я увидел…
- Да, я знаю, что увидели… Вы несколько раз обошли комнату, потом вы стали на колени перед трупом, потом вы прошли через комнату и попытались отпереть кухонную дверь; потом…
Джон Ранс вскочил одним прыжком с места. На его лице были написаны ужас и недоумение.
- Где вы прятались, чтобы все это видеть? - спросил он. - Вы знаете не меньше моего!..
Холмс разразился хохотом и бросил на стол перед полицейским свою визитную карточку.
- Не вздумайте меня арестовать по подозрению, - сказал он. - Я принадлежу к вашей стае, а не зверь, которого преследуют. Мистеры Грегсон и Лестрэд могут вам подтвердить это. Но продолжайте ваш рассказ. Что вы сделали затем?
Ране сел на прежнее место, сохраняя некоторое беспокойство на лице.
- Я вышел на улицу и принялся свистеть. На этот призыв прибежал Мюршер и два других полицейских агента.
- Улица была по-прежнему пуста? - осведомился Шерлок.
- Да, или, вернее сказать, была почти пуста.
- Что вы хотите этим сказать?
Полицейский сделал гримасу.
- На своем веку я видел много пьяниц, но никогда, решительно никогда не встречал пьяного до такой степени, каким был неизвестный прохожий, стоявший на улице в тот момент, когда я вышел из дома. Он стоял, ухватившись обеими руками за решетку палисадника, и во все горло орал песни. Кажется, он пел Коломбину или что-то в этом роде. Он не мог быть нам ни в чем полезным, так как с трудом держался на ногах.
- Каков он был на вид? - спросил Шерлок Холмс.
Джон Ране казался обиженным той настойчивостью, с которой мой друг расспрашивал его о таких не имеющих к делу вещах.
- Это был человек отвратительно пьяный, во-первых. И вернее верного, что он проснулся бы сегодня утром в участке, если бы мы в то время не были заняты более серьезным делом.
- Его лицо, одежда? Разве вы не разглядели ничего? - с нетерпением воскликнул Холмс.
- Полакаю, что отлично рассмотрел, потому что должен был поддержать его некоторое время. Я и Мюршер: он с одной, я с другой стороны. Это был высокий парень с красным лицом и…
- Достаточно, - перебил Холмс: - что с ним было далее?
- У нас было слишком много забот и без него, - ответил полицейский уже ворчливо, - но я бьюсь об заклад, что он все-таки смог сам отыскать дорогу к дому.
- Как он был одет?
- В коричневое пальто.
- Не было ли у него кнута в руке?
- Кнута? Нет, не было.
- Значит, он его оставил в экипаже, - пробормотал мой друг. - Не слышали ли вы немного спустя после этого стука отъезжающего экипажа?
- Нет, не слыхал.
- Вот, возьмите себе, - сказал Холмс, опуская монету в руку полицейского. Затем он взял шляпу и встал. - Боюсь, Ране, что вы никогда не достигнете высоких степеней в вашей профессии. Нельзя смотреть на свою голову, как на придаток к телу, а нужно сделать из нее полезную машину. Вы могли бы прошлой ночью сразу заслужить погоны бригадира. Человек, которого вы держали в руках ночью, есть именно тот, который обладает ключом к разгадке. Одним словом, это человек, которого мы разыскиваем. Не возражайте, это бесполезно. Я говорю вам, что это так. Идем, доктор.
И мы вышли, оставив полицейского в полном недоумении.
- Четырежды идиот! - с горечью вырвалось из уст Холмса, пока мы катили по направлению к нашему дому. - Подумать только, что у него в руках была такая выгодная находка, а он не воспользовался ею!
- Я еще не совсем ясно понимаю все это, - сказал я. - Правда, описание наружности этого человека как раз подходит к тому, о ком вы нам рассказали как о втором действующем лице драмы. Но почему ему понадобилось вернуться на место преступления? Преступники, сколько я знаю, не делают ничего подобного.
- А кольцо, мой друг, кольцо? Вот почему он вернулся. Если у нас не будет другого способа поймать его, у нас остается это кольцо, которым мы всегда приманим его. Но я найду способ, доктор, держу какое угодно пари, что я его найду. И я буду обязан этим вам, потому что, не будь вас, я, вероятно, не поднялся бы с места и лишился бы таким образом возможности сделать лично интереснейшие наблюдения. Я потерял бы возможность изучить дело, какого я еще не встречал, изучить красное, как выразились бы художники. Какой прекрасный цвет на самом деле имеет эта нить, окрашенная человеческой кровью и теряющаяся в клубке человеческих жизней! Нашей задачей будет проследить эту красную нить, отделить от других, изучить ее волокно за волокном. А пока позавтракаем, и я отправляюсь слушать Нормана Неруду. Его манера извлекать тоны и удар его смычка поистине замечательна. Как это, я забыл, начинается та небольшая пьеска Шопена, которую он исполняет так превосходно? Вы не припомните ли, дорогой Ватсон? Тра-ла-ла-ли-ла-ли!
И, откинувшись в глубь экипажа, этот любитель-сыщик запел, как птица, а я принялся размышлять о странностях, которые представляет ум человеческий.
V.
Объявление привлекает посетителя
Волнения этого утра оказались настолько сильными для моих нервов, еще не успевших окрепнуть, что я почувствовал себя страшно утомленным. После того как Холмс уехал в концерт, я растянулся на диване в надежде поспать часок или два. Но надежда моя оказалась тщетной. Я был слишком взволнован всем виденным и слышанным, и самые фантастические идеи, самые невероятные предположения вихрем кружились в моей голове. Как только я закрывал глаза, мне тотчас же представлялся этот ужасный труп с лицом гориллы и скрюченными руками. Его лицо было до того ужасно, что я был почти благодарен убийце, потому что если когда-либо на лице смертного читались до такой степени отталкивающие пороки и дурные наклонности, то это было именно на лице Эноха Дреббера. Но я должен был сознаться, да и трудно было сделать иначе, что, как бы ни была мало привлекательна жертва, правосудие должно идти своим путем, и закон не в силах найти смягчающих вину обстоятельств, находясь перед таким зверским злодеянием.
Чем более я размышлял над этим делом, тем более удивлялся той уверенности, с которой мой товарищ утверждал, что Энох Дреббер был отравлен. Я видел, как Холмс наклонялся надо ртом мертвого и нюхал, и решил, что он в это-то время и напал на какие-нибудь признаки яда. И если не яд повлек смерть, то что же именно, - потому что на теле покойного не было найдено ни малейшей раны, ни малейшего следа удушения? А в то же время откуда взялась кровь, пролитая на полу в таком большом количестве? Вокруг не было заметно никаких признаков борьбы, ничто не наводило на мысль, что в руках жертвы было какое-нибудь орудие защиты. Все это было крайне загадочно и таинственно, и я чувствовал, что до тех пор, пока все это дело не будет прояснено, ни я, ни Холмс не заснем спокойно. Что касается Холмса, то он был так спокоен и так уверен в правильности своих действий, что уже составил себе совершенно определенную теорию, объясняющую все факты. Но какую именно? Этого я никак не мог угадать.
Холмс вернулся очень поздно, так поздно, что мне стало очевидным, что он побывал не на одном только концерте. Наш обед был уже подан, когда он вошел в комнату.
- Концерт был великолепен, - сказал он, усаживаясь за стол. - Помните ли вы, что сказал о музыке Дарвин? Он утверждает, что человек создал гармонические тоны еще прежде, чем научился говорить. И может быть, вследствие этого музыка так сильно действует на нас. Мы продолжаем сохранять в себе неясное воспоминание этого прошлого времени, когда мир переживал еще период детства.
- Эта концепция слишком широка, - заметил я.
- Концепции и должны быть широки, как мир, когда они призваны к истолкованию чего-либо, - ответил он. - Но что с вами, доктор? Вы что-то совершенно не в своей тарелке. Не происшествие ли в Брикстон-Рэде так расстроило вас?
- Да, сознаюсь, хотя я должен быть более закаленным после моей Афганской экспедиции. В Майванде я видел моих несчастных товарищей, рассеченных на части, и это ужасное зрелище никогда не волновало меня до такой степени, как сегодня.
- Я вас очень хорошо понимаю. В нашем деле много таинственного, а это заставляет разыгрываться вашу фантазию. А если бы фантазии не от чего было разыгрываться, вы не чувствовали бы ужаса. Читали ли вы сегодняшние газеты?
- Нет.
- Они дают довольно точный отчет об убийстве, но не упоминают о кольце, найденном в то время, когда поднимали труп. И лучше, что не упоминают.
- Почему?
- Прочтите это объявление, - сказал он. - Когда мы вернулись сегодня домой, я отправил такое же объявление во все газеты.
Он подал мне газету я указал место. Объявление было помещено первым в столбце, где печатаются пропавшие вещи. Оно было составлено следующим образом:
"Найдено сегодня утром в Брикстон-Рэде, на половине дороги между "Золотым сердцем" и Голланд-Грувом, обручальное кольцо червонного золота. Обращаться в Бэкер-стрит, № 221, от восьми до девяти вечера, к доктору Ватсону".
- Простите, что я воспользовался вашим именем, - сказал он, - но если бы я это сделал от своего имени, то кто-нибудь из этих идиотов заметил бы это и впутался в дело.
- Вы правы, - ответил я. - Но предположим, что кто-нибудь явится за кольцом, которого у меня нет.
- Вот оно, - оказал Холмс, протягивая мне золотое кольцо, - оно прекрасно исполнит свою роль. Это почти тождественный двойник того, другого кольца.
- Кто, по вашему мнению, откликнется на объявление?
- Человек в коричневом пальто, наш друг с красным лицом и прямоугольными носами у сапог. А если он не пожелает явиться лично, то пришлет сообщника.
- Не сочтет ли он такой поступок слишком опасным?
- Нисколько, если, разумеется, мои предположения правильны, а я имею основания думать, что это так. Этот человек способен пренебречь всякой опасностью, лишь бы только вернуть кольцо обратно. По моему мнению, он уронил его, наклоняясь над трупом Дреббера, и в ту минуту не обратил на это внимания. Отойдя от дома, он заметил потерю и поспешил вернуться. Но он уже совершил ошибку раньше, оставив на камине горящую свечу, вследствие чего, вернувшись, застал уже полицию на месте преступления. И чтобы отвести от себя всякие подозрения, он вынужден был прикинуться пьяным. А теперь войдите на минуту в его положение: раздумывая о своей потере, он мог прийти к заключению, что, может быть, обронил кольцо уже выйдя на улицу. Как он должен поступить в этом случае? Конечно, он прочтет внимательнейшим образом объявления о найденных вещах во всех вечерних газетах. Наше объявление бросится ему в глаза, и он будет в восторге. Почему он может заподозрить ловушку? У него нет ни малейшего основания думать, что находка кольца связана с убийством. И он придет, должен прийти. Не более как через час вы его увидите здесь.
- И тогда?
- О, тогда предоставьте действовать мне. У вас есть оружие?
- У меня есть мой походный револьвер и несколько патронов.
- Было бы хорошо, если бы вы привели его в порядок и зарядили. Мы будем иметь дело с человеком, который будет бороться с отчаянием. И поэтому, несмотря на то, что я надеюсь схватить его в то время, когда он этого будет менее всего ожидать, лучше принять все меры и быть настороже.
Я отправился в свою комнату, чтобы последовать совету Холмса. Когда я вернулся обратно, держа револьвер в руках, со стола было уже все убрано, а Холмс, погрузившись в глубокое кресло, предавался излюбленному занятию, то есть легонько водил смычком по струнам своей скрипки.
- Круг сужается, - произнес он при виде меня, - я только что получил телеграмму из Америки в ответ на мою. Все мои предположения полностью оправдываются.
- Какие предположения? - спросил я.
- Моя скрипка нуждается в новых струнах, - просто заметил он. - Спрячьте револьвер в карман. Когда субъект будет здесь, говорите с ним самым естественным тоном, а все остальное предоставьте мне. В особенности постарайтесь не слишком пристально глядеть на него, чтобы не испугать.
- Теперь ровно восемь часов, - сказал я, вынув часы.
- Да. Он будет здесь, по всей вероятности, через несколько минут. Приотворите немного дверь, вот так. А теперь переложите ключ внутрь… Спасибо. Посмотрите, какую интересную книжицу я выудил вчера в одной книжной лавчонке: De Jure inter Gentes. Книжка издана по-латыни в Льеже в 1642 году. Голова Карла I еще крепко сидела на его плечах, когда эта книжонка в коричневом переплете вышла в свет.
- Кто издал ее?
- Некий Филипп Декруа. На первой странице написано пожелтевшими чернилами: "Из книг Вильгельма Вита". Я спрашиваю себя, кто мог быть этот Вильгельм Вит? Какой-нибудь усердный судейский сановник XVII века, без сомнения. По его почерку видно, что он принадлежит к законникам… Но вот, кажется, и наш субъект, если не ошибаюсь.
В ту же минуту мы услышали порывистый звон колокольчика. Шерлок Холмс тихонько поднялся с места и повернул свое кресло к двери. Мы слышали, как в переднюю прошла служанка и отодвинула засов.
- Здесь живет доктор Ватсон? - спросил звонкий, хотя несколько грубоватый голос.
Мы не расслышали ответа служанки, но дверь захлопнулась, и кто-то начал подниматься по лестнице неверными и нерешительными шагами. Мой товарищ прислушивался к звуку этих шагов, и величайшее изумление отобразилось на его лице.
Шаги приблизились, и раздался робкий стук в дверь.
- Войдите! - закричал я.
Вместо человека с грубым видом, которого мы поджидали, в комнату на мое приглашение вошла, прихрамывая и ковыляя, совсем сморщенная и очень старая женщина. Выйдя из темноты на яркий свет, она казалась ошеломленной и, сделав нечто вроде реверанса, остановилась у двери, застенчиво шаря правой рукой в своем кармане.
Я взглянул на Холмса и прочел на его лице такое обескураженное выражение, что мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не расхохотаться.
Старая колдунья вытащила, наконец, из кармана газету и указала нам на объявление.
- Вот зачем я пришла, мои добрые господа, - сказала она, снова делая реверанс, - золотое обручальное кольцо, найденное в Брикстон-Рэде. Это, наверное, кольцо моей дочери Салли, которая вышла замуж как раз год тому назад и муж которой служит буфетчиком на одном из пароходов Компании. Я не могу без страха подумать, что он способен сделать, вернувшись домой и узнав о потере кольца. Он, видите ли, очень прыток на руку, но бывает еще хуже, когда он выпьет! Итак, мои добрые господа, с вашего позволения, Салли вчера вечером отправилась в цирк с…
- Это ваше кольцо? - спросил я.
- Слава богу! - воскликнула она. - Вот Салли-то обрадуется сегодня вечером! Это именно ее кольцо.
- Скажите мне ваш адрес, - спросил я, взявши в руки карандаш.
- Дункан-стрит, 13, Ундсдич. Как видите, это очень далеко отсюда.
- Мне кажется, что Брикстон-Рэд вовсе не находится по пути между Ундсдичем и парком? - сухо заметил Холмс.
Старуха быстро оглянулась и бросила на моего друга проницательный взгляд из-под своих покрасневших век.
- Господин доктор спрашивал у меня мой адрес, - ответила она. - Салли живет на Майфельдовской площади, № 3, в Пекгаме.
- Ваше имя? - спросил я.
- Меня зовут Савьер, а Салли - Денисс. Муж ее очень красивый малый, Том Денисс. Когда он находится в море, то нельзя найти ему подобного в ловкости и умении исполнять обязанности буфетчика. Его за это очень высоко ценит Компания и дорожит им. Но когда он сойдет на берег, среди женщин и виноторговцев…
- Вот ваше кольцо, мистрис Савьер, - сказал я, перебивая по знаку Холмса старуху, - вероятно, оно принадлежит вашей дочери, и я очень счастлив, что мог услужить вам.
Старая мегера сунула кольцо в карман, бормоча сквозь зубы слова благодарности и признательности. Затем она вышла, и мы слышали, как она спускалась по лестнице своими неверными и ковыляющими шагами.
Едва она вышла, Шерлок Холмс вскочил как ошпаренный со своего места и бросился в спальню. Через несколько секунд он появился снова, одетый в пальто с воротником, закрывавшим его лицо вплоть до самых глаз.
- Я прослежу за ней, - быстро сказал он, - она должна быть сообщницей и приведет меня к нашему субъекту. До свидания, подождите меня.
И Холмс выскочил на лестницу как раз в тот момент, когда дверь внизу захлопнулась за нашей посетительницей.
Подойдя к окну, я увидел старуху, с трудом волочившую ноги по противоположному тротуару, в то время как ее преследователь шел за нею в нескольких шагах.
"Или вся его история оказалась неверной, или он проникнет таким образом в самое сердце тайны", - подумал я.
Холмсу не надо было просить меня подождать его возвращения, потому что я чувствовал, что ни за что не засну, пока не узнаю, чем кончится его новое похождение.