– Должно быть, здесь, – размышлял он вслух, затем постучал по панели. – Но стена, похоже, сплошная. Наверное, кирпичная стена. Если здесь есть потайной ход, – а он, черт возьми, должен здесь быть, – то его очень умело скрыли. Мы должны попытаться найти вход.
– Можно взять топор, – предложила герцогиня, – и разворотить стену.
– Слишком толстая, – подал голос Банколен. – Где-то там проходит балка – можно снести всю крышу. А кроме того, внутри действительно кирпич. Вот… давайте попробуем систематично.
Мы пробовали добрых три четверти часа. Нажимали, ощупывали и выстукивали, дергали за углы, пробегали пальцами по панелям и пускали в ход всю свою изобретательность – бесполезно. Дубовая стена не поддавалась. Наконец герцогиня, очень красная и возбужденная от непривычного напряжения, вошла в кабинет.
– Ба! – с недовольством произнесла она. – По-моему, вы все сошли с ума! Если хотите, я принесу топоры и ломы, но с меня довольно.
– Мы должны проникнуть в этот ход с другого конца, вот и все! – огрызнулся фон Арнхайм. – Ключ у вас есть. Факел! Факел, брошенный человеком, которого Гофман видел на зубчатой стене! Он, наверное, где-то там. Или в комнатах охранника. Вероятнее последнее.
– Погодите! – вмешался я.
Сгорая от волнения, я рассказал историю, которую услышал от Данстена. Из осторожности я не упомянул имя человека, ее рассказавшего, но красочно описал таинственного человека, тащившего "узел" при лунном свете. Фон Арнхайм едва не заплясал от радости.
– Вот оно! – Он потирал руки. – Я расспросил женщину, вы, наверное, слышали об этом. Но она ничего не рассказала о человеке из подземелья. Ах да! Все совпадает! Конец этого перехода находится на другом берегу реки. Оттуда в замок ведет другой переход. Вряд ли можно было прорыть один тоннель под рекой и под холмом: под тяжестью холма обрушилась бы крыша тоннеля. А теперь… на другой берег!
– Эй! – запротестовала герцогиня, замахав тростью и глянув на нас из-под покосившихся на носу очков. – Будь все проклято, дайте мне сказать! Что за шутки? Кто это видел? Кто был на том берегу реки? Вы, детективы, только нервируете меня! Вы…
Мы, как могли, наперебой успокаивали ее. Она шумела, бушевала, замахивалась на меня тростью, крича, что я молодой прохвост, которого следует отшлепать, а уголовные типы, прервавшие прекрасную игру в покер ради поисков каких-то мифических, проклятых потайных ходов в проклятой стене, просто спятили!
Фон Арнхайм убеждал нас немедленно поехать с ним на другой берег. Банколен по неведомой мне причине отказался. Но фон Арнхайма это не смутило – он пребывал в отличном настроении. Он уверился, что близок к разгадке, какой бы она ни была. Встреча закончилась. Немец схватил свою шляпу, а Агата Элисон удалилась к себе – как она сказала, ломать стулья. Мы с Банколеном спустились на веранду. Жаркое дневное солнце освещало полноводный Рейн. Мы уселись в плетеные кресла.
– Вот так! – вздохнул Банколен. – Угощайтесь сигаретой, Джефф! Эти двое доставили мне несколько неприятных минут. Один раз я даже испугался, что они его найдут.
Я выпрямился, посмотрел на него и наконец решился спросить:
– Вы знаете, где…
– Ну, конечно. Я потратил на его поиски большую часть ночи, а остальное время использовал на осмотр потайного хода.
Я что-то промямлил, растерянно и невнятно.
– Вход в нише, прямо в комнате. Но механизм, открывающий ход, я обнаружил в спальне. Он сделан с большой выдумкой. Вы поворачиваете горгулью на стене, и с помощью хорошо смазанного механизма отодвигается целая каменная плита. Ход открывается. Механизм придуман так, что плиту можно задвинуть, как с той, так и с этой стороны.
– Так почему же, черт возьми, вы ничего не сказали? Он постучал пальцами по подлокотнику кресла.
– Потому, Джефф! Я не хотел, чтобы они увидели, что там находится. Поскольку фон Арнхайм уверен в своих выводах, они оба сразу поняли бы, что он ошибся, и спутали бы мне все карты! Пусть все продолжают верить в правильность выводов фон Арнхайма, так будет лучше!
– Ничего не понимаю, – уныло заметил я. – Может, я не блещу умом, но мне это непонятно!
– Ничего, скоро поймете! А теперь я поднимусь наверх. Мне надо кое-что сделать. И никаких вопросов, Джефф! Мне понадобятся только метла да пара прочных ботинок!
Я снова опустился в кресло, а он встал, улыбнулся мне и ушел. Яркие блики солнца играли на спокойных водах Рейна. Кружевные тени деревьев несколько приглушали их блеск. И я не понимал, почему теплый ветерок казался мне прохладным и почему, когда прозвучал глухой, низкой голос гонга, призывающего к чаю, меня охватил безотчетный страх.
Глава 15. Кто-то плетет сети
Оглядываясь на события той ночи, я не могу понять только одного – сумасшедшего веселья, охватившего всех нас. Всю ночь с момента, как пирог палача был испечен, до заключительной, ужасной сцены в комнате со стеклянным потолком, мы пребывали в беззаботном и веселом настроении, что само по себе было совершенно неуместно и нелепо. Это состояние охватило всех одновременно. Настроение каждого из нас было таково, что мы энергично предались веселью, несмотря на то что в кресле за столом на этом странном обеде вместе с нами сидела Смерть. Но это, полагаю, была сладкая Смерть, похожая на фон Арнхайма в вечернем костюме с неизменным моноклем в глазу. И она была хорошим гостем на этом обеде.
Мы слишком много пили, разгоряченные тем, что сидим за одним столом с неизвестным убийцей. Да и жутковатая обстановка замка настраивала на определенный лад. У каждого, конечно, могли быть и личные причины для веселья. Это была именно та ситуация, где блистал Банколен. Герцогиня всегда была готова к любым попойкам. Фон Арнхайм, считая, что игра в его руках, расплывался в улыбках, как глазастый кот. Я снисходительно посматривал на его надувшиеся щеки со светлыми, щетинистыми бакенбардами и улыбающиеся круглые желтовато-зеленые глаза. На Левассера, благодаря его философскому отношению к жизни и смерти, жутковатая атмосфера действовала благотворно. Д'Онэ, холодный резонер и хитрый игрок, увлеченно следил за ходом событий. Данстен был встревожен, но заинтригован и навеселе. Кроме того, он освободился от тягостной необходимости скрывать от всех свои отношения с Изабель. А та, поняв, что ее отношения с мужем благополучно завершились, преобразилась в веселую, красивую женщину. Любовь Галливана к призракам и убийствам достигла кульминации на этом обеде Смерти. Но самой сумасшедшей из нас оказалась Салли Рейн… Трудно придумать более подходящую компанию, поднимающую бокалы и провозглашающую тосты.
Весь день до обеда прошел в хлопотах. Моторная лодка и гребная шлюпка мотались взад-вперед, перевозя Гофмана, Фрица, Фриду и еще двоих слуг, которых я раньше не видел. Из Кобленца привезли провизию. Ее тоже надо было переправить в замок, как и посуду, столовое серебро, вино и цветы. Где-то даже раздобыли трубочиста, хотя, учитывая добросовестность покойного Бауэра, в нем не было нужды.
Ночь обещала быть великолепной – прохладной, влажной, лунной, со стрекотом сверчков и кузнечиков. Над темными вершинами сосен уже поднималась луна, когда я, одеваясь к обеду, слышал звуки бурной деятельности но всему дому. В этот вечер я причесался тщательнее, чем обычно, больше внимания уделил крыльям моего галстука и даже заколол их довольно красочными бриллиантовыми булавками, которые, повинуясь какому-то непонятному порыву, привез из Парижа. Согласно указаниям, я собрал все необходимое и поставил чемодан возле кровати, чтобы Гофман взял его, когда мы отправимся в замок. Обедать придется поздно. Я вышел из своей комнаты уже после девяти часов. Мое внимание привлекло нечто, увиденное мною в окно холла… Я выглянул наружу…
С замиранием сердца я смотрел на освещенный замок "Мертвая голова". Несомненно, у ночных путешественников по Рейну дух захватывало при виде этого зрелища. Огромная мертвая голова смотрела огненными глазами. Глаза представляли собой овальные окна из фиолетового стекла! Нос – треугольный и желтый, как и арки галереи, из которой людям виделись зубы. От всего сооружения исходило дьявольское, сардоническое сияние. В зависимости от того, как двигались или колыхались огни, лицо мертвой головы принимало различные выражения. То она шаловливо подмигивала глазом, то расплывалась в широкой улыбке, то вдруг безжизненные глаза глядели жутковато и свирепо. По всей длине зубчатых стен в окнах башни крошечными точечками горели факелы, и я мог видеть движущиеся там фигуры. Я не мог понять, что означают блестящие шляпы на этих фигурах, до тех пор, пока до меня не дошло, что это не что иное, как черные металлические шлемы полицейских. Вся эта громада выделялась на фоне неба – широкий череп казался серебряно-серым при нарождающемся свете луны. Он наблюдал и ждал. Столетиями он смотрел на Рейн, но был одарен (как вам известно) безумным чувством юмора. Ах, барон Арнхайм, а вы были мастером представлений! Ваш французский враг был бы повержен, увидев спектакль, который с удовольствием поставил бы сам…
Я спустился вниз. Кто-то перебирал клавиши рояля в музыкальной комнате, а из библиотеки я услышал призывный звук взбиваемого коктейля.
В библиотеке меня вновь ждал сюрприз. Войдя, я уловил лихорадочный дух, который начал всецело захватывать нас, и услышал странный энергичный стук, олицетворяющий наш современный мир. Мы вдруг почувствовали близость друг к другу. Мы все были пассажирами фантастического корабля и в первую очередь принялись искать бар. Но конечно, Изабель Д'Онэ не умела взбивать коктейль! Покраснев от натуги и откинув голову назад, она орудовала шейке-ром быстро и резко.
На ней была длинная черная туника, сверкающая блестками и подчеркивающая красоту изящных плеч. Небольшая прядь светлых волос спадала на покрасневшие щеки. Привидение ожило. Она вскричала:
– Проходите, мистер Марл! Проходите, присаживайтесь, угощайтесь коктейлем. Он называется "Золотые зори", и я всегда хотела его сделать. Для этого используется джин, апельсиновый сок и абрикосовый бренди.
– Непременно, – сказал я, оглядывая других.
Салли Рейн, в зеленом вечернем платье, сидевшая на низкой кушетке, восторженно помахала мне рукой. Одна бровь у нее была чуть выше другой. Двумя пальцами девушка держала за ножку высокий бокал.
– Мой обожаемый! – поприветствовала она. – Проходи и садись рядом со мной. Ты, конечно, никудышный писатель, но мне нравится твоя стрижка. К тому же ты знаком с мистером Галливаном,правда?
Галливан выглядел удивленным. Вечерний костюм сидел на нем безупречно и придавал изящество его долговязой фигуре. Он был чисто выбрит, надушен, а на его смешном, как у Панча, лице застыла сонная улыбка. Он ловко, словно акула, заглатывающая добычу, опрокинул коктейль в рот, и я даже встревожился, не проглотит ли он и бокал. Сонная улыбка появилась вновь.
– Не таращите глаза, молодой человек, – обратился он ко мне, погрозив пальцем. – Вас интересует, где я приобрел костюм? У владельца похоронного бюро в Кобленце! Галливаны всегда были поэтическими натурами! Я…
– Да, я знаю, – засмеялась Салли Рейн. – Заплатили ему побольше и взяли с него обещание поработать на вас! Что ж, должна сказать, это разумно! Налейте мне еще!
– Я бы хотел сказать вам, – продолжал Галливан, взяв бокал, – что фактически обладаю всеми известными достоинствами. Я приобрел их на курсах, рекламируемых в журналах, курсах, которые работают, пока вы спите. На прошлой неделе я был ошеломлен. Меня отвергла самая лучшая девушка на свете, потому что я ни слова не знал по-латыни! Как она надо мной смеялась, когда я вызвался декламировать! Но ее усмешки сменились искренним потрясением, когда я процитировал четыре книги Энеиды. Я поражаю своих друзей блестящими фокусами, и они запирают свое серебро всякий раз, когда я прихожу в дом. В свободное время я взял несколько уроков этикета и научился не проливать суп на скатерть или не появляться на людях без штанов. Я умею играть на саксофоне, снимать отпечатки пальцев и выполнять много других общественно полезных работ. Я…
– Да будьте же умницей, возьмите коктейль, – перебила его Изабель Д'Онэ. – Это не смешно. Я…
– Вы читаете журналы? – спросил я.
– Я тоже, – сообщила Салли Рейн. – Мой старик получает их из Штатов кипами. Мне нравятся детективные истории, где персонажам не позволяется ругаться, а гангстер из Чикаго кричит: "Господи боже мой!" Приятно видеть, как неотесанный бандит одним росчерком пера издателя превращается в патологического типа…
Она замолкла. В комнату вошел Жером Д'Онэ. В этот момент его жена протягивала мне коктейль, и я почувствовал, как слегка задрожала ее рука. Она оглянулась, затем посмотрела на меня, и я заметил ее безразличный взгляд. Внезапно до меня дошло, что она больше не боится мужа.
– Добрый вечер, дорогая, – произнес Д'Онэ по-французски. – Ты сегодня обворожительна!
Он улыбался. Опасность, на мгновение нависшая над нами, миновала. Она холодно ответила по-английски:
– Спасибо. Хочешь выпить?
Эффект, произведенный ее словами, похоже, доставил женщине удовольствие. Она покраснела и приветливо оглядела присутствующих. Д'Онэ подошел и взял коктейль, который она налила. Изабель одарила его молчаливой улыбкой, он, поклонившись, принял бокал. В этот момент я подумал, что никогда еще не видел более симпатичной женщины. Но я поспешил представить Галливана, и от меня не ускользнул подозрительный взгляд репортера, когда они с Д'Онэ кивнули друг другу. Д'Онэ явно был озадачен.
– Мы раньше не встречались? – спросил он, поглаживая подбородок.
– Вряд ли, сэр.
– Гмм, – пробормотал бельгиец, – вероятно, вероятно. Вы мне кого-то напоминаете, вот и все. Ума не приложу, кто…
– Коктейли? Коктейли? – орала герцогиня, стоя в дверях.
Она, спотыкаясь, вошла в комнату, массивная, в плотно облегающем черном платье, топорщившемся в самых непривычных местах. Старушке грозило задохнуться в жемчугах, а волосы ее были взбиты, как свадебный торт. Ее внезапное появление заставило всех заговорить наперебой. В комнате началась сумятица.
Прежде всего, бросался в глаза блестящий смеситель для коктейлей. Он был большим, но его требовалось наполнять почти незамедлительно. Со стен мрачно глядели портреты Майрона Элисона. Вошел Данстен. Мне показалось, будто он чего-то опасается и не знает, куда деть свои руки. Его взгляд скользнул по Салли Рейн. Та мгновенно оказалась на подлокотнике моего кресла, уговаривая меня выпить, хотя только что спокойно сидела на диване. Затем он увидел Д'Онэ. Д'Онэ подошел, бурно и насмешливо поприветствовал юношу, отчего тому стало еще больше не по себе. Бедняга старался не смотреть на Изабель Д'Онэ, залпом допивающую свой коктейль, но это ему плохо удавалось. Помню, я подумал – здесь все решили напиться, а этой Д'Онэ лучше быть осторожнее. Мне снова представился фантастический корабль, плывущий в тумане по темным водам…
Отклонившись, чтобы налить мне напиток, Салли Рейн схватила меня за мочку уха, удерживаясь за него. При этом она говорила:
– Вы меня не слушаете, и вы чертовски…
В двери появились Банколен и фон Арнхайм. Оба сияли. Немец был в прекрасном расположении духа, бесшабашно весел, а его почти невидимые нафабренные светлые усы придавали ему вид худого, фыркающего, хищного кота. Банколен – Мефистофель с жемчужными запонками – изящно предложил фон Арнхайму сигарету. Тот взял, что-то сказав при этом, а Банколен в ответ кивнул. Они подошли и взяли себе по коктейлю. Это напоминало некий вызов. Но боже мой! Это напряжение, это безумное возбуждение охватило и их! Оба торжественно подняли бокалы.
– Послушай, дорогой, – услышал я голос Салли Рейн, звучащий в общей сумятице тихо и довольно энергично. – Сегодня ты должен ухаживать за мной! Я не хочу выглядеть полной дурой…
Тяжелой походкой мимо нас прошествовала герцогиня, оставив после себя тяжелое облако пряных духов. Галливан рассказывал ей о шотландцах. В конце концов Данстен подошел к Изабель Д'Онэ, и они тихо заговорили, могу поклясться, о погоде! Вот так! Банколен и фон Арнхайм вновь наполнили бокалы. Я искренне надеялся, уважая берлинскую полицию, что их вызов не был вызовом нашей пирушке. Однажды вечером в лондонском баре Пейна я видел, как Банколен участвовал в соревновании по поглощению спиртного под столом с краснолицым англичанином. Его называли Блуги. Но когда мы притащили его домой, он оказался каким-то лордом или графом, которого тем не менее в Париже знали как самого завзятого выпивоху.
Жутковатое судно с каким-то непонятным грузом встало на якорь. Я услышал его гудок. Но это оказался не гудок – это был всего лишь крик герцогини:
– Послушайте, не сгущайте краски! У нас еще осталось немного коктейля. Как насчет того, чтобы начать сейчас?
– Превосходная идея, – согласился Д'Онэ, рассматривающий портативный граммофон, по-видимому, для того, чтобы привести его в действие. – Я голоден. Pardieu! Я голоден! А остальные?
Что-то в его голосе заставило всех встрепенуться. Слова "А остальные?" звучали достаточно невинно, но были наполнены отвратительным смыслом. Ему удалось пронять всех, внезапно повысив голос. Салли Рейн так развернулась на подлокотнике моего кресла, что из-за ее зеленой фигурки я не видел лица Д'Онэ. Но я помню, что от этого голоса я подскочил. Его жена и Данстен сидели рядом на широком подоконнике. У них под ногами лежал смятый исфаханский ковер. Банколен и фон Арнхайм стояли возле столика со смесителем для коктейля, фон Арнхайм приподнял бокал, собираясь что-то сказать. Галливан перегнулся через подлокотник кресла герцогини. В руке он держал экземпляр своей книги "Легенды Рейна". Все так и застыли на мгновение, как персонажи музея восковых фигур. Затем кто-то произнес:
– Все в сборе, кроме месье Левассера.
Как вежливый и любезный, но неохотный ответ, до нас донеслось протяжное завывание скрипки. В нем было что-то необычное. Но пока мы молча прислушивались, скрипка начала играть какую-то трепетную, знакомую мелодию, в которой почему-то прослеживались такты танцевального па, а быстрая работа пальцев только подчеркивала эффект. Он играл "Амариллис"!
Салли Рейн залпом осушила свой бокал. Нам впервые стало ясно: мы набросились на коктейль, чтобы не думать об ужасных вещах. Фон Арнхайм с тихим звоном решительно поставил бокал на стол. Данстен, словно протестуя, приглушенно произнес: "Я же говорил!" Но больше никто не сказал ни слова. Я понятия не имел, что делает этот Левассер, какие сумасшедшие намерения им движут…
Раздвижные двери библиотеки распахнулись. На пороге стоял… Левассер! Невидимая скрипка продолжала пиликать танцевальную мелодию.
Кто-то произнес:
– О господи!
Жером Д'Онэ истерически рассмеялся.
Но я наблюдал за Левассером и видел, что он хладнокровен и невозмутим. Он даже улыбался. Его появление окончательно привело в порядок хаос моих мыслей. Свет играл на его блестящих черных волосах, на изумрудной запонке, на кольцах, когда он недовольно раскинул загорелые руки.
– Это запись Хейфеца, – пояснил он, – которую играет "Виктория" в музыкальной комнате. Я сам поставил пластинку, чтобы продемонстрировать, что не имею никакого отношения к этому преступлению.
Левассер прошел немного вперед, повернулся к Д'Онэ.