- Потеха началась, мальчики! - заорал беззубый и вместе с приятелями снова повернулся лицом к источнику шума, а спиной ко мне.
Попытка предотвратить схватку между Крокеттом и предполагаемым губителем миссис Макриди запоздала, и поскольку все мои старания протиснуться сквозь тесно сплоченную толпу были обречены на неудачу, я смирился на время с ролью зрителя. Правда, находясь на краю толпы, я почти ничего не мог разглядеть, кроме косой черепицы на крыше убогого домика Нойендорфа и макушки Крокетта.
Бросив по сторонам взгляд в поисках более удобного наблюдательного пункта, я заметил всего лишь в нескольких ярдах от себя разнородную кучу коробок, ящиков, бочек и бочонков - только что сваленный на причал груз недавно прибывшего торгового судна. Среди этой смеси выделялась груда деревянных ящиков, поднимавшаяся почти на десять футов.
Полагаясь на ту редкостную ловкость, которая в ранние годы отрочества помогала мне отличаться в различных атлетических и акробатических забавах, я устремился к этой внуши тельной пирамиде и принялся карабкаться на нее. Минута - и я уже восседаю на крышке верхнего ящика и невозбранно наслаждаюсь перспективой, открывающейся поверх моря людских голов.
Но хотя Крокетта и его двух спутников, погрузившихся теперь в оживленную дискуссию, я видел отчетливо, возможность расслышать их слова ограничивалась расстоянием, отделявшим меня от главных действующих лиц. Судя по жестам капитана Расселла и по донесшимся до меня обрывкам разговора - чтобы уловить их, мне пришлось до крайности напрячь способность к ауральному восприятию, - я мог сделать вывод, что капитан рекомендует Крокетту подождать прибытия подкреплений, а Крокетт, решительно качая головой и выпячивая подбородок, не желает и думать о промедлении.
Обратившись лицом к наглухо запертой двери хижины, Крокетт начал свою декламацию голосом, далеко разносящейся звучности коего позавидовал бы и прославленный аттический оратор Демосфен. Очевидно, старался он не только ради не показывавшегося на глаза антагониста, коему формально адресовалось его выступление, но и ради всей собравшейся публики, и выразительная речь первопроходца без труда достигала внешних рядов толпы.
- Ганс Нойендорф! - вопиял он. - Сдавайся, и тебе будет оказано большее милосердие, чем ты оказал бедной старушке-вдове! А если не сдашься, Дэви Крокетт самолично вытащит тебя за шкирку, да так быстро, что у цыпленка в аду перышко обгореть не успеет!
Потянулась долгая минута. На звучный ультиматум покорителя границы не было ответа. Но вот из недр хижины прогремел мужской голос. Деревянные перегородки отчасти заглушали ответ, но каждое слово отдавалось и резонировало так, что его могли разобрать все присутствующие, тем более в той глубокой, наэлектризованной тишине, которая спустилась на замершую в ожидании толпу.
- Знать ничего не знаю о вдовых старушенциях' - проорал все еще невидимый Нойендорф, укрываясь в убежище своего покосившегося жилья. Вопреки уверенному тону, невнятная дикция указывала, что человек этот в столь ранний час предавался губительной тяге к алкоголю и почти достиг опьянения. - Одно я знаю точно, - продолжал он, - только сунься ко мне за порог, я тебе первоклассную взбучку задам, сукин сын нахальный. И не таковских видывали!
До невозможности выпятив грудь, Крокетт запрокинул голову и проревел:
- Гадина из преисвпадины! Напрасно ты не боишься!
- Я - Дэвид Крокетт, сын землетрусения, сводный брат аллигатора, по матери - близкий родственник черной оспы! Я свалю пантеру одним ударом, подниму себе на спину пароход, льву воздам зуб за зуб! Ко мне близко не подходи, предупреждаю в последний раз! Папаша мой мог вздуть любого парня в Теннесси, а я справлюсь и с папашей. Хожу, точно бык, хитрю, как лиса, плаваю угрем, дерусь лучше самого дьявола - а уж птенчика вроде тебя проглочу враз и не поперхнусь!
Для пущей убедительности он сжал огромные кулаки и принялся отбивать боевую дробь на выгнутой барабаном груди.
Хотя выступление Крокетта, весьма типичный образчик ритуальной похвальбы, общепринятой среди пограничных "крикунов", удостоилось одобрительного рева его поклонников, оно, по-видимому, не произвело особого впечатления на Нойендорфа.
- По мне, так ты ищейка ползучая, полицейская шавка, только и всего! - выкрикнул он из своего укрытия. - Вовсе я не убивец, Крокетт, но и трусом никто меня не назовет. Хочешь сцапать меня - заходи, бери! А если тебе это не по вкусу, пойди поцелуй в зад черную кошку моей сеструхи!
При таком наглом, непристойном даже, ответе дружный вздох вырвался из всех уст. Со своей пирамиды из ящиков я видел, как лицо пограничного жителя окрашивается румянцем неукротимого гнева. Он сорвал с себя и бросил на землю куртку, испустил вопль, похожий на леденящий кровь боевой клич команчей, и, выставив вперед массивное плечо, обрушил на хлипкую дверь домика силу и злость разъяренного быка.
С треском и грохотом дверь поддалась.
Пылая мщением, первопроходец скрылся в глубине хижины, сопровождаемый ободряющими воплями, будто вырвавшимися из единой ликующей глотки. "Задайте ему, полковник!" - "Покажи ему, Дэви!" - кричали взволнованные приверженцы Крокетта, а другие, более грубые и хриплые голоса орали: "Рви недоноска на куски, Гансик!" - "Голову ему открути на хрен!"
Бой, разгоревшийся внутри убогого домишки Ганса Нойендорфа, был недоступен зрению окружавших его, поскольку единственное окно было наглухо забито для защиты от дурной погоды, господствовавшей в последние дни, однако из хижины доносились все те пугающие звуки, кои обычно сопутствуют яростной битве: разлеталось в щепы дерево, билась посуда, слышались кровожадные удары кулака в плоть - дикие вопли - зверские проклятья. Сама хижина дрожала и потрясались, причем с такой силой, словно стены ее могли в любой момент обрушиться под натиском борющихся противников.
Внезапно из недр домишки раздался страшный крик. Затем послышался тошнотворный последний роковой удар, сопровождаемый негромким, но все же ясно различимым уханьем - кто-то с угрюмым удовлетворением завершил дело. И больше - ничего, глухое, зловещее молчание.
Толпа затихла в испуге. Казалось, в этом многоголовом собрании все разом лишились способности к респирации. Прошло долгое, мучительное мгновение, толпа замерла, словно окаменев, все глаза были по-прежнему прикованы ко входу в хижину. Вдруг показалась чья-то рука, ухватилась за косяк двери, и огромная, всклокоченная фигура выбралась из дома наружу, сжимая окровавленный нож.
В нескольких футах от моей наблюдательной вышки какая-то прилично одетая дама испустила вопль и рухнула на руки своему спутнику при виде этого ободранного - окровавленного - полуживого человека.
То был изрядно помятый и поцарапанный, но, очевидно, победоносный - Ганс Нойендорф!
ГЛАВА 6
Казалось бы, памятуя о враждебности между мной и полковником Крокеттом, его бесславное поражение на глазах у такого количества зрителей должно было бы принести мне полнейшее удовлетворение. Но нет: в глубине души я был до такой степени уверен в безусловном превосходстве Крокетта, что вид его раненого, но все еще способного держаться на ногах противника поразил меня словно током гальванической батареи. Мозг запылал. Голова закружилась. Мои руки, цеплявшиеся за крышку коробки, начали дрожать, и лишь рефлекс, заставивший пальцы конвульсивно сжаться на выступающем деревянном крае ящика, удержал меня от падения с высоты.
В определенной мере та сильная тревога, которую я почувствовал при первом взгляде на Нойендорфа, была вызвана пугающим, даже чудовищным обликом этого человека. Даже на таком расстоянии меня поразила исходящая от него зверообразная свирепость. Он был не так уж высок - не более пяти футов и шести дюймов, но конечности его были отлиты по особой модели. Особенно кисти - такие широкие, толстые и заросшие густыми спутанными волосами, что почти утратили сходство с членами человеческого тела. Сами руки отличались необычайной длиной и силой, хотя непропорционально короткие ноги были уродливо согнуты, придавая Гансу заметное сходство с обезьяной. Столь же гротескно выглядела его голова - невероятных размеров и совершенно лысая.
Добавьте к этим изначально отталкивающим чертам отнюдь не украшающие последствия яростной схватки с Крокеттом, то есть разодранную и окровавленную одежду, разбитоe, в синяках, лицо, полуоторванное левое ухо, на ниточке плоти свисавшее сбоку головы, и станет ясно, отчего появление этого омерзительного типа поразило мою душу, словно метко нанесенный удар.
И не только на меня это зрелище оказало подобный эффект. Спутников Крокетта, капитана Расселла и сержанта Донегана, стоявших у самого входа в хижину, при таком исходе битвы словно охватил цепенящий паралич. Лишь когда Нойендорф сделал неуверенный шажок к ним, оба полицейских очнулись от ступора и потянулись к рукоятям деревянных дубинок, торчавших из-за широких кожаных ремней.
Но оружие оказалось ненужным. Прежде чем оба стража порядка успели извлечь из-за пояса дубинки, именуемые в просторечии "билли", Нойендорф остановился, воздев обе руки к небесам, заревел от ярости и боли, подобно раненному насмерть самцу лося, и - рухнул ничком наземь!
На столь неожиданный поворот событий толпа ответила дружным протяжным вздохом растерянности и изумления. Затем наступило молчание; из хижины донесся звук, похожий на тяжелую поступь башмаков по деревянному полу. Звук этот сделался более отчетливым, крупная фигура показалась в дверях, и на бледный, пасмурный свет вышел полковник Крокетт собственной персоной, который (если не считать пятна крови и прорехи в верхней части левого рукава), казалось, ничуть не пострадал!
Увидев перед собой море взволнованных лиц, Крокетт - его собственная физиономия не выражала ничего, кроме полного удовлетворения, - испустил смешок, в котором удивление смешалось с легкой издевкой.
- Чтоб меня пристрелили, освежевали и в землю закопали без отпевания! - выразился он. - Вы что ж, ребята, думали, старый Дэви Крокетт позволит отлупить себя такому вот задире-неумехе? - И он кивком указал на бесчувственное тело, распростершееся у его ног.
- И впрямь думали! - воскликнул капитан Расселл. - Подобный вывод - сколь бы невероятен он ни был - напрашивался, пока вы не вышли из логова Нойендорфа.
- Да что там! - ответил Крокетт. - Штанцы у меня малость помялись, пока я возился с этим гадом, вот я и подзадержался, приводя себя в порядок.
В эту минуту из уст Нойендорфа, слабо зашевелившегося на земле, послышался тихий дрожащий стон.
Крокетт, чуть присев на одной обутой в тяжелый башмак ноге, другой ногой влепил мощный удар в правый висок поверженного врага, который еще раз простонал и вновь погрузился в прострацию. Крокетт наклонился и ухватил Нойендорфа за массивную правую руку, в которой тот все еще сжимал нож с длинным лезвием. Разогнув пальцы противника и завладев его оружием, Крокетт выпрямился и торжественно преподнес зловещее с виду орудие полицейскому.
- Капитан! - возвестил Крокетт. - Пусть меня кузнечики залягают до смерти, если бедную миссис Макриди прикончили не этим резаком! - После чего он обернулся к толпе, упер руки в боки и провозгласил: - Леди и джентльмены!
- Идите по домам и будьте спокойны, ибо благодаря отваге здешних констеблей и некоторой помощи со стороны вашего смиренного слуги славный город Балтимор может впредь не бояться этого коварного желтобрюхого пресмыкающегося.
- Прошли его денечки, не будет он больше ползать по ночам и убивать беспомощных вдов в постели!
Это заявление возымело тот самый эффект, на который, без сомнения, рассчитывал ловкий рубака и писака. Радостный клич пронесся по толпе, десятки шляп взметнулись в воздух, к полковнику со всех сторон ринулись поклонники - и вот уже довольного собой героя подхватили на руки и подбросили вверх.
Но не все собравшиеся разделяли общее торжество. Как paз когда я поспешно спускался со своей вышки из ящиков и бочек, несколько не слишком респектабельных субъектов начали украдкой покидать гавань. Среди них я заметил двух негодяев с дурными манерами - с оными субчиками я недавно имел несчастье столкнуться. Их лица выражали крайнее разочарование, и, покидая место действия, они бормотали невнятные угрозы в адрес Крокетта.
Благодаря общему движению и некоторому убыванию зрителей я смог подобраться ближе к своей цели. И вот уже я стою вплотную к Крокетту - поклонники снова поставили его на землю, и он нежился в лучах внимания, изливаемых на него привлекательной молодой особой, одетой в богато вышитое муслиновое платье, почти не скрывавшее линий ее женственной природы. По откровенному, чтобы не сказать - обнажающему покрою платья, как и по нецеремонной откровенности поведения я вынужден был заключить, что эта особа, при всей своей юности, успела понатореть в превратном искусстве флирта.
- Господи боже! - восклицала она тихим, как бы задыхающимся голосом, мягкой белой рукой поглаживая разодранный и окровавленный рукав Крокетта. - Ваша рука. Ах, бедняжка! Этот негодяй нанес вам ужасную рану, полковник Крокетт!
- Вы об этой царапине? - ухмылялся во весь рот пограничный житель. - Да по мне, комар жалит больнее. Хотя, должен признать, досадно, что лучшую рубашку мне так попортили. - И по его лицу скользнуло выражение искренней скорби при виде рваной дыры, оставленной в его одеянии ножом Нойендорфа.
- О, вы самый храбрый, самый сильный мужчина, какого я видела в жизни! - вздыхала молодая особа, складывая руки под подбородком и с нескрываемым обожанием уставившись на Крокетта. - Вы прямо ворвались в этот домишко, так дерзко, бесстрашно. Но как вы справились с этим ужасным чудовищем? Я прямо-таки успокоиться не смогу, пока не услышу все-все, до последней подробности!
Этот пылкий призыв, исходивший из уст весьма соблазнительного создания, едва ли сумел бы оставить без ответа даже не столь восприимчивый к лести человек, как Крокетт. Но прежде чем он успел откликнуться на эту просьбу и начать продолжительный - и, боюсь, крайне утомительный - монолог, я сделал шаг вперед, чтобы оказаться лицом к лицу с полковником.
- Растяните меня! - воскликнул он. - Вот тот малый, который первым учуял гада! - Шагнув мне навстречу, он мускулистой рукой обхватил меня за плечи и отвел немного в сторону от кучки поклонников, которые теснились все ближе в надежде услышать новые откровения. Хотя от природы я с трудом выношу подобные проявления фамильярности, в особенности от совершенно постороннего человека, в данном случае мне пришлось мириться с дурными манерами пограничного жителя.
- Кротик, - заговорил он, вплотную приближая губы к моему левому уху и понижая свой зычный глас почти до шепота. - Когда слух об этой заварушке просочится в газеты и публика прочтет, как Дэви Крокетт в одиночку справился с этим безбожным подонком, мои враги в Вашингтоне перебесятся, хоть веревками вяжи! Вы мне большую услугу оказали, Кротик, не стану спорить. Так что, будем считать, мы квиты, верно?
Он отступил на шаг и выбросил вперед правую руку в освященном традицией жесте мужского союза и примирения.
На миг нерешительность охватила меня. Скрыть от Крокетта те сведения, которые я пришел ему сообщить, как бы малоприятны ни были они для его слуха, означало бы изменить святому делу абсолютной и безусловной истины, коему я посвятил всю свою жизнь. С другой стороны, я понимал, что моя весть заведомо восстановит против меня полковника, ибо он, несомненно, воспримет мое вмешательство как умышленную, а то и злонамеренную попытку омрачить выпавший на его долю миг славы. Разум мой был охвачен смятением, и я отчаянно искал способа разрешить это мучительное, невыносимое и, по-видимому, неразрешимое противоречие!
Но тут краем глаза я уловил какое-то движение в нескольких ярдах левее того места, где я стоял. Бросив быстрый взгляд в ту сторону, я увидел, что к Нойендорфу вернулось сознание и он, приподнявшись на колени, борется с капитаном Расселлом и сержантом Донеганом, которые стараются завести руки ему за спину и зажать их парой железных наручников. Нойендорф отличался столь богатырской силой, что при обычных обстоятельствах вполне мог бы воспротивиться этому маневру, однако, все еще оглушенный мощными ударами Крокетта, он не сумел противостоять совместным усилиям двух полицейских, и после краткой жестокой схватки они сумели-таки заковать его руки в металлические браслеты.
Рывком подняв Нойендорфа на ноги, представители закона собрались вести пленника в городскую тюрьму, а сбежавшиеся зеваки, чьи лица искажали яростные гримасы негодования, обрушили на него яростные вопли: "Чудовище! - Монстр! - Нечестивый убийца!"
У меня не оставалось выбора.
- Полковник Крокетт! - заговорил я, прямо глядя в глаза народному герою. - Я принимаю вашу руку с таким же открытым сердцем, с каким она мне предложена, и не имею ни малейшего желания продлевать те неблагоприятные отношения, какие сложились между нами после вашего внезапного и дерзкого вторжения в священные пределы моего жилища. Позвольте добавить, что, памятуя о столь явно продемонстрированной вами склонности к импульсивным поступкам, а также о миссии, к осуществлению которой я вынужден теперь перейти, мне остается лишь молиться, чтобы нежелательные обстоятельства не ввергли нас вновь в столь же напряженные, столь же враждебные отношения!
С этими словами я подал ему правую руку, и Крокетт немедленно сжал ее в крепком, чтобы не сказать - сокрушительном рукопожатии.
- Кротик! - воскликнул он с тихим булькающим смешком, в котором я с огорчением различил нотку веселой снисходительности. - Пусть меня тупым ножиком освежуют, если вы не чемпион по части возить языком! Поверьте старому Дэви Крокетту на слово - упускаете вы свое призвание! Да с таким талантом молоть вздор вам бы в Конгресс выдвигаться!
И, удостоив меня добросердечного подмигивания в сочетании с дружеским хлопком по плечу, от которого - исключительно из-за его неожиданности - я отлетел на несколько шагов, - полковник развернулся на каблуках и вновь обратился к своей аудитории, которая буквально задыхалась от нетерпения, когда же Крокетт поведает им все подробности своего триумфа.
Поскольку я отличаюсь ловкостью и координированностью, свойственной виду Felis domestica, я легко восстановил равновесие и направился к капитану Расселлу, который, заняв позицию позади Нойендорфа, пытался применить свою дубинку в качестве стрекала, однако пленник злобно скалился и не двигался с места.
При виде моей скромной персоны капитан на миг отказался от этих попыток и приветливо кивнул мне.
- А, мистер По! - сказал он. - Хорошо, что вы пришли вовремя и можете присутствовать при аресте этого негодяя. - И он с удвоенной силой вонзил кончик дубинки в крестцовую-поясничную область своего подопечного. - Без вашей помощи мы бы и посейчас не установили подозреваемого.