Любимым развлечением бабушки Фиры было стравливать между собой многочисленных детей и внуков, а также переписывать завещание, делая главным наследником то одного, то другого. Поэтому обстановка на дне рождения коварной старушки напоминала предгрозовую. И гроза разразилась: одна из наследниц, Вероника, была отравлена. А когда разъехались гости, тихо умерла в своей постели и бабушка Фира... После чтения завещания выяснилось, что все свое состояние она оставила дочери Евгении. Едва не став жертвой ненормального водителя, Евгения предпочла скрыться из города до получения наследства. Тогда опасные для жизни происшествия стали случаться с другими детьми Фиры. Не коснулись они только Кирилла, и его дочь Света с мужем Никитой решили во что бы то ни стало выяснить: кто же из многочисленной родни готов на все ради бабкиного наследства?
1.
- Ну приспичило же твоей бабке родиться именно в тот день, когда "Зенит" играет! – брезгливо скривился Алексей.
Он развалился на тахте - в одних трусах, с банкой пива – и смотрел по телевизору обзор спортивных новостей, предоставив жене самой убирать со стола и мыть посуду после ужина.
- Ты слышала, что я сказал?
- Да, слышала, - в дверях появилась Марина, вытирая мокрые руки о замызганный ситцевый фартук. – Я думаю, если бы она знала, что так получится, выбрала бы для своего появления на свет другой день.
- Ха-ха! – скептически отозвался Алексей. – Я думаю, она как раз знала .
Бросив пустую банку на ковер, он принялся щелкать пультом, бесцельно переключая каналы телевизора. Другой рукой он почесывал свою буйно волосатую грудь, словно рассчитывал найти в зарослях какие-нибудь сокровища.
- Ты еще здесь? – приподнявшись на локте, Алексей с удивлением посмотрел на Марину, которая все так же стояла в дверях, словно ожидая чего-то. Может, приказаний: "Чего изволите, господин?" – Принеси еще пива!
"Пожалуйста", - мысленно то ли добавила за него, то ли ответила ему Марина и поплелась в кухню, привычно недоумевая, почему, в конце концов, она беспрекословно подчиняется этому волосатому вонючему хаму и позволяет собой помыкать. Ладно бы он еще ее бил или что-нибудь в этом роде. Так нет, все происходит с ее молчаливого согласия, будто так и надо. Она даже и не пробовала ни разу возмущаться или протестовать.
И ладно была бы еще Марина Бессонова, в девичестве Пастухова, мазохисткой, получающей от подобного обращения удовольствие. Так нет, в душе она всякий раз сжималась в комочек и горько плакала. Впрочем, плакала она и на самом деле, но только так, чтобы муж ни в коем случае не заметил – женских слез он просто-напросто не выносил.
Крепко закусив губу, Марина заглянула в холодильник и оцепенела: пива не было. Господи, что делать-то? Ведь она была уверена, абсолютно уверена, что в холодильнике не меньше трех банок, поэтому и не купила, уж больно тяжелые сумки пришлось нести. И делать крюк специально за любимым Лешкиным "Будвайзером" просто не было сил. Тем более после двенадцати часов на ногах.
Марина работала дамским мастером в самой рядовой дешевой парикмахерской. День через день. Вонь средств для "химии" и укладки, надсадный рев фенов, клацанье ножниц, тупая болтовня коллег и клиенток. Десятка чаевых – в лучшем случае. Работу свою Марина ненавидела. А впереди – еще одна смена: поход по магазинам, ужин, стирка, уборка, ублажение в постели господина Бессонова с его бесконечными насмешками и придирками…
Наверно, Лешка уговорил все пиво днем, обреченно подумала Марина. Супруг работал охранником в банке – сутки через трое, и сегодня у него как раз был очередной выходной. Вот сейчас она вернется в комнату и скажет виновато: "Леш, пива нету больше". Лешка заорет, в красках разъяснит ей, какая она идиотка, в результате она оденется и поплетется за пивом. "А кто пойдет за "Клинским"?" Известно кто – Агния Барто. Правда, "Клинское" Бессонов презирает, предпочитает что покруче.
Мелькнула вдруг мысль: а может, наконец, взбунтоваться? Сказать: иди сам?
Марина испуганно обернулась, словно Алексей мог услышать эту крамолу. Вздохнув глубоко, хотела уже закрыть холодильник и отправиться на эшафот, но с облегчением заметила притаившуюся за пакетом кефира банку.
- А подольше не могла? – свирепо поинтересовался Алексей. – Тебя только за смертью посылать. – Он озабоченно ощупывал свое главное богатство, словно боялся, что оно могло вдруг нечаянно исчезнуть или уменьшиться в размерах. – Так вот, я говорю, что, если бы не твоя дурацкая бабка с ее юбилеем, лежал бы я себе в субботу перед ящиком и смотрел бы себе футбол, пивко попивая. А вместо этого придется тащиться за тридевять земель и целый вечер дохнуть с тоски. Может, ты одна съездишь, а?
- Лешенька, ну мы же договорились, - чтобы не заплакать, Марина впилась ногтями в ладони. – Я бы съездила одна, но ведь это же юбилей, бабушка пригласила всех. А футбол можно посмотреть и там.
- Совсем дура, да? – Алексей так и подскочил, отшвырнув пульт в угол. – Ты думаешь, твои идиотские родственники дадут посмотреть? Если бы твоя бабка не была такая богатая и такая старая, фиг бы я куда поехал.
"Да и фиг бы на тебе женился", - по привычке мысленно закончила вместо него Марина.
Мысль об изрядном состоянии престарелой родственницы Алексея слегка успокоила или хотя бы примирила с действительностью. Продолжая почесывать свое выпирающее бугром достояние, он снова развалился на тахте.
- Твои родственники – идиоты! – глубокомысленно заключил он, уже гораздо более мирным тоном. – Все. Если я с тобой разведусь и женюсь снова, то исключительно на сироте. Как ты думаешь?
Чтобы увидеть реакцию Марины, которая робко присела на краешек кресла, словно пришедшая по объявлению горничная, ему снова пришлось приподняться на локте. Сдерживаясь из последних сил, Марина натянула резиновую улыбку: мол, оценила твою шутку, очень даже ничего.
- Бабка твоя – просто старая жаба! – продолжал развивать мысль Алексей. – А уж эти все твои дядьки-тетьки, кузины-кузены – и вовсе цирк уродов. Про тещеньку с тестюшкой подавно молчу.
"Вот и молчи. Я твою мамашу, крысу жирную, и сестричку-истеричку тоже ненавижу!"
Вот бы сказать ему это и посмотреть, как перекосится его смазливая, заросшая синеватой щетиной физиономия. А потом собрать чемодан и отправиться к тещеньке. К маме, то есть. Без права возвращения.
- Большую часть моих родственников ты всего одни раз видел, - вместо этого спокойно сказала Марина. – На свадьбе.
- Одного раза – больше чем достаточно. Это не свадьба была, а кунсткамера. Куча твоей родни, а с моей стороны – только мама и Лариска.
- Разве я виновата, что у тебя больше никого нет?
"Между прочим, с моей стороны были всего две подруги, а с твоей – куча отмороженных кретинских дружков и размалеванных девок".
- А самый главный мудак – твой братец Дима, антиквар сраный. И эта его… Вероника. Стерва крашеная.
- Подожди, разве ты знаешь Веронику? – удивилась Марина. – Они же поженились уже после нашей свадьбы, и я у них была без тебя, тебе тогда как раз аппендицит вырезали.
- На нашей свадьбе она была! Иначе откуда я могу ее знать? Они ведь тогда уже встречались? Вот он ее и притащил.
Пожав плечами, Марина ушла в спальню. Не спорить же из-за такой ерунды. Хотя она была уверена, что Веронику впервые увидела на свадьбе двоюродного брата.
Порывшись в тумбочке, Марина вытащила свадебный альбомчик в красном псевдобархате. Позолота на вытесненных сплетенных кольцах и дате "2001" слегка осыпалась. Неужели прошло всего чуть больше двух лет?
Фотография на первой странице – просто кошмар. Нет, Бессонов на ней чудо как хорош. Смокинг, бабочка – все сидит, как влитое. Черная шевелюра – волосок к волоску. Огромные синие глаза, дерзкий взгляд, гладко выбритые щеки, твердый мужественный подбородок, немного хищный рот. "Типичный мачо, - сказала про него подруга Оксана. – Брутальный тип. Интересно, есть ли у него еще какие-нибудь достоинства, кроме одного?"
Зато она, Марина, рядом – просто недоразумение, а не невеста. Кстати, примерно так на нее и смотрели все эти раскрашенные, расфуфыренные "подруги детства": "И что он только в ней нашел?!" Да, что называется, спешите видеть. Платье взяли напрокат. В салоне, вроде, нормально сидело, зато на свадьбе – просто как мешок из-под картошки. Может, другое подсунули, не то, которое мерила? А прическа! Как девчонки ни старались соорудить из ее прямых, как конский хвост, тускло-русых волос пружинистые локоны, все равно из-под фаты повисли беспомощные развившиеся сосульки. В школе ее дразнили мышью. Мышь и есть – серая мышь. Маленькие серые глазки, серые волосы. Маленький носик, маленький ротик. И сама маленькая и тощенькая. Не за что глазу зацепиться. И правда, что только Лешка в ней нашел?
Они познакомились в ночном клубе, куда ее затащила Оксана – отметить Маринино восемнадцатилетие. Клуб был дорогой, но у Оксаны еще с первого курса училища водились денежки, потому как кавалеров она, яркая высокая брюнетка с глазами олененка Бэмби, выбирала исключительно денежных. Алексей гулял с компанией, подошел, бесцеремонно потащил танцевать. Марина хотела было возмутиться, но ей все же польстило, что он выбрал ее, а не красавицу Оксану, которая посматривала на этого парня с нескрываемым интересом. А на Марину – с возмущением и где-то даже с завистью.
Алексей, который был на семь лет старше, говорил интересно, танцевал, как бог, смотрел на нее… Насквозь смотрел. Без лишних слов привел к себе и уложил в постель.
Он был у Марины первым. И хотя близость показалась ей чем-то отвратительным, совсем не тем, что грезилось в восторженных девичьих мечтах, она влюбилась по уши. Сознавая при этом вполне трезво, что такой парень скорее всего ее бросит. Может, даже завтра.
Вопреки ожиданиям, Алексей Марину не бросил. Правда, встречались они редко. Появлялся Алексей только тогда, когда сам этого хотел, а потом исчезал до следующего раза. Она не смела позвонить, напомнить о себе. И каждый раз думала: он ушел совсем. Марина не сомневалась, что у него есть и другие женщины, потому что видела, как они смотрят на него, где бы он ни появился. И как он отвечает на эти взгляды. Женщины чувствовали в нем самца, грубого и напористого, и бессознательно делали охотничью стойку. Не все, конечно, но Марине казалось, что все. Она безумно ревновала, хотя и старалась не подавать виду.
Потом Алексей пропал надолго. Ровно на два месяца и двенадцать дней. А потом появился и снисходительно так предложил пожениться. Марина даже не поверила сначала. Думала, шутит.
Познакомившись с будущим зятем, мама грустно спросила: "Ты уверена, что именно это тебе надо?" Папа не сказал ничего. Родители уже десять лет как развелись, у него давно была другая семья, поэтому его мнения никто и не спрашивал. На свадьбу, правда, пригласили. Мамаше и сестрице Алексея Марина, разумеется, не понравилась – какая-то там парикмахерша! – но, похоже, он тоже их мнением не особо интересовался: заработок и квартира у него были свои собственные. Квартира, правда, осталась после развода с первой женой, с которой Алексей прожил всего полгода, но на размене четырехкомнатной "сталинки" настоял. Расходы на свадьбу оплатила бабушка Фира. Но Алексей все равно остался недоволен, особенно ее подарком: напольной вазой с инкрустацией. "Лучше бы машину подарила!" – орал он.
Не успел еще закончиться медовый месяц, как Марина поняла: мужа она ненавидит. Глубоко и прочно. И больше всего ненавидит в нем то, что совсем недавно любила: грубую мужественность, напористость и самоуверенность. У нее словно глаза открылись, и она увидела все: и хамство его бесконечное, и неряшливость, и полное безразличие к ее чувствам. Его, например, нисколько не интересовало, испытывает ли Марина хоть что-то в постели. Он молча делал свое дело, отворачивался и начинал храпеть. А она лежала в темноте, морщась от боли и глотая слезы. Мылся Алексей только в сауне, куда ходил с друзьями раз в неделю, а уж от его манеры чесать у себя в интимных местах Марину просто в дрожь бросало.
Но вся беда была в том, что, ненавидя мужа, каким-то парадоксальным образом Марина продолжала его любить. И готова была терпеть что угодно, лишь бы с ним не расставаться. Представить себя без него она не могла. Никак.
Перевернув несколько страниц альбома, Марина стала внимательно рассматривать групповую фотографию. Они с Алексеем и со свидетелями: Оксаной и мрачным лохматым парнем Витей - стояли у подножья покрытой ковром мраморной лестницы, на которой сгрудились гости. Поискав, Марина нашла своего двоюродного брата Диму Зименкова. Да, он был один, без своей будущей женушки, наглой и вульгарной Вероники. Или, может, она пришла позже, в ресторан?
- Марина, черт подери, где программка? – заорал Алексей.
Вздохнув, она закрыла альбом, положила его обратно в тумбочку и отправилась на поиски "Телегида".
* * *
Евгения Григорьевна вошла в квартиру, закрыла дверь и без сил рухнула на банкетку. Ну и жара! Лето в этом году просто безумное. Природа взбесилась. Полтора месяца бесконечных дождей и холодина зверская, а потом вдруг – извольте радоваться, тридцать градусов жары, духота такая, что в глазах темнеет и в ушах звенит. А на работу приходится ходить в "приличном виде": в деловом костюме и туфлях. Сейчас бы шортики, маечку, шлепки – и на дачу. Сидеть в тенечке, попивать холодное молочко от соседской коровы. А вечером сесть на велосипед и поехать на речку купаться.
Месяц назад Евгении Григорьевне исполнилось пятьдесят девять, но никто в это не верил. Внешне она прочно застряла на "сорок пять – баба ягодка опять". Хотя какая там баба, так, женщинка. Маленькая, сухонькая евреечка неопределенного возраста. Начальство и то забыло, что ей на пенсию давно пора. Правда, кем ее заменить-то? Девчонки в отделе молодые и глупые. А она на этом месте уже тридцать девять лет сидит. Сначала инспектор по кадрам крохотного НИИ, так, бумажки да трудовые книжки, клерк, одним словом. Потом институт начал разрастаться, у нее появились подчиненные. В начале 90-х балансировали на грани закрытия, кому нужна фундаментальная физика, если она слабо связана с практической выгодой. Но потом пришел новый директор и живо начал эту самую практическую выгоду извлекать. Создал на базе института крупную коммерческую фирму, пошли не менее крупные заказы. Она, Евгения Григорьевна, стала называться "заместитель директора по персоналу". Третье, так сказать, лицо в государстве. С соответствующей зарплатой. Не миллионы, конечно, но на жизнь вполне хватает, грех жаловаться.
Жить бы да радоваться. Квартира хорошая, дача неплохая, машина. Здоровьем Бог тоже не обидел. В личной жизни вот только… Ну, нельзя же иметь все сразу.
Евгения Григорьевна стряхнула с ног туфли, блаженно пошевелила пальцами. Надо встать, отнести на кухню сумки, заняться ужином, а сил нет. Посидеть еще минутку?
Да, с замужеством ей явно не повезло. И вообще… Так уж вышло, в классе она одна была еврейской национальности, и ребята, с молчаливого попустительства учительницы, в глаза звали ее жидовкой. Травить не травили, и на том спасибо. Но она всегда была сама по себе, ни с кем близко не дружила. И училась средненько. Мальчишки, разумеется, в ее сторону даже не смотрели. В отличие от сестры Насти, которая уродилась в мать – беленькая, курносая и голубоглазая, - Женя была стопроцентной копией отца. Нос рулем, темно-карие выпуклые глаза, черные курчавые волосы. Да еще и неистребимая картавина: "таки здгаствуйте". Типичная такая Сара.
В институт удалось поступить только на заочное отделение. Там-то она своего Ваню и встретила. Ваня Васильев и Женя Шлиманович. Просто сладкая парочка. Разумеется, все думали, что он планирует уехать в Израиль. Прикалывались, сделал ли обрезание. Даже мама удивилась. Хотя Настя тоже вышла замуж за русского. Но Настя – другое дело, ее и за еврейку-то никто не принимал.
Ваня после окончания института – а учились они на истфаке педагогического – работать по специальности не стал. Как и Женя. Тут их цели совпадали: просто иметь диплом о высшем образовании, неважно какой. Потому что это надо для карьеры. Но если Женя благополучно получила пять рублей прибавки к зарплате, то Ваня вообще не знал, что со своим синекожим сокровищем делать. Разве что в сундучок положить. Работал он каким-то ассистентом на радио, и повышать в должности после окончания института его никто не спешил. Обидевшись, Ваня ушел и с тех пор мыкался в поисках "настоящего дела своей жизни". И нигде дольше года не задерживался. Уволившись с очередного места, он какое-то время хандрил и валялся на диване, обвиняя весь свет в крайней к нему несправедливости. До тех пор, пока не появлялся участковый с грозным напоминанием о необходимости немедленного трудоустройства, иначе… Ваня тяжело вздыхал и куда-нибудь пристраивался. То завхозом в школу, то подсобником на почту.
Самое удивительное, что при таких взглядах на жизнь Ваня и капли в рот не брал. Но Женя думала, что лучше бы уж он пил. Потому что у него была другая "специализация": он философствовал. После школы Иван поступал на соответствующий факультет университета, но благополучно провалился. Отслужив в армии, повторять попытку не стал, перейдя в разряд любителей. Он витийствовал всегда и везде, по поводу и без повода. На диване и в ванне, на улице и в транспорте. Если во время учебы в институте Женя, слушая его, млела и считала невероятно умным, то вскоре после замужества стала звать его про себя пустозвоном. А еще через какое-то время первая часть этого эпитета сменилась другой, не совсем приличной. Он начал ее активно раздражать. Даже под свои неудачи на супружеском ложе, кстати, довольно частые, Иван умудрялся подвести прочную теоретико-философскую платформу.
Евгения Григорьевна прыснула, вспомнив, как ее Ванька, рыхлый, белокожий, ерошил свои похожие на одуванчиковый пух волосы, подтягивал повыше подушку и заводил высоким, немного гнусавым голосом: "Женюра, не все так просто в отношении мужчины и женщины в наше непростое время"…
Она от природы была спокойной и терпеливой. К тому же очень хотела родить ребенка. Но ничего не получалось. Один выкидыш, второй, третий… К тридцати пяти она совсем уже отчаялась и махнула рукой. Живут же люди и без детей. И вдруг совершенно неожиданно забеременела. Пролежав на сохранении ровно четыре месяца, Евгения Григорьевна родила здоровенького мальчика, точную копию мужа.
Но муж, похоже, не слишком был рад этому событию. Орущий и пачкающий пеленки Костик мешал ему решать мировые проблемы, да еще в придачу отвлекал на себя внимание единственного его слушателя – жены. К тому же ему все труднее было находить себе очередное "рабочее" пристанище. Все чаще он стал намекать Евгении, что, может быть, и правда стоит подумать о земле предков? Но тут она была незыблема, как скала: ни за что и никогда!
Начались скандалы. Масла в огонь подливали мамаши с обеих сторон. Ее мать, активно не любившая зятя, торжествовала: "Вот, я же тебе говорила!" Свекровь, точно так же не терпевшая Евгению ("Что, не мог себе русскую найти?!"), вдруг резко полюбила всех евреев скопом и встала на сторону сыночка, категорически осуждая невестку: как же это она не хочет на историческую родину!