- За исключением тех кроличьих нор, которые мы в детстве называли подземельями, - она подала ему сигареты, - я никогда до этого не была под землей и не чувствовала никакой боязни перед спуском на глубину. Я шла с охотой, и мне это было интересно. Только через какие-то полмили от входа меня вдруг схватило. Я была вся мокрая от страха. Часто у тебя это бывает?
- Часто.
- Знаешь, ты единственный, кто еще иногда называет меня Лалой. Мы ужасно стареем.
Грант повернул к ней лицо, с которого медленно сходило напряжение.
- Я не думал, что ты боишься чего-то, кроме крыс.
- О, у меня целый набор страхов. Думаю, что у каждого они есть. По крайней мере у всякого, кто не является бездумной куклой. Я сохраняю спокойствие, потому что веду спокойную жизнь. Если бы работала сверх сил, так, как ты, то совершенно сошла бы с ума. Наверняка у меня была бы клаустрофобия, соединенная с агарофобией, и я бы таким образом вошла в историю медицины, что само по себе может доставить огромное удовлетворение, поскольку меня цитировали бы в Ланцете.
Грант сел около Лауры.
- Посмотри, - он показал ей сигарету, дрожащую в его трясущейся руке.
- Бедный Алан.
- Бедный, это правда, - признался он. - Но это произошло не из-за того, что я находился в темноте на глубине полумили под землей, а всего лишь в машине с открытыми окнами, на открытом пространстве, в прекрасное воскресное утро и в свободной стране.
- Ничего подобного.
- Как это?
- Причина - это четыре года интенсивной работы сверх сил и излишнее чувство долга. Ты всегда был титаном работы. Ты мог быть совершенно невыносимым. Что лучше - немного клаустрофобии или паралич?
- Паралич?
- Если заработаешься насмерть, то придется за это чем-то заплатить. Что ты предпочитаешь? Высокое давление или болезнь сердца? Лучше бояться закрытой машины, чем передвигаться в инвалидной коляске. А впрочем, если у тебя нет желания ехать дальше, я могу съездить в Скоон с твоим письмом, а ты подождешь меня здесь.
- Ох, нет. Я поеду.
- Мне кажется, что лучше не бороться с этим.
- А разве ты не пищала, когда забралась на полмили под землю в Чеддаре?
- Нет, но я не была патологическим примером, страдающим из-за переутомления.
Он вдруг улыбнулся.
- Это просто невероятно, как стимулирующе действует, когда кто-то назовет тебя патологическим примером или, точнее, произнесет это подобным тоном.
- А помнишь, как мы были в Варесе и в дождливый день пошли в музей?
- Помню.
- А помнишь, что на обед были фаршированные ягнячьи сердца и ты видел, как их готовили на кухне?
- Лала, дорогая! - закричал он со смехом. - Ты совсем не повзрослела!
- Во всяком случае, мне приятно, что ты еще можешь смеяться, хотя бы надо мной, - сказала она, пойманная на этих детских воспоминаниях. - Как будешь готов ехать, то скажи.
- Мы уже можем двигаться.
- Уже? Ты уверен?
- Вполне. Как только ты назвала меня патологическим примером, я убедился, что все прошло.
- Ну, в следующий раз не жди, пока начнешь задыхаться, - сказала Лаура деловым тоном.
Грант задумался, что же на него подействовало более успокаивающе: то, что Лаура знала, о какой болезни идет речь, или то, что она серьезно и спокойно восприняла его нелепое состояние?
Глава IV
Если Грант представлял себе, что обрадует шефа перспективой быстрого выздоровления или своей щепетильностью в вопросе, связанном с газетой, то ошибался. Брик был скорее антагонистом, чем коллегой, и его ответ был типичным для него, двузначным. Читая письмо, Грант подумал, что только Брик способен так эффектно съесть пирожное и в то же время его сохранить, В первом предложении Брик поругал Гранта за отступление от основных профессиональных принципов, то есть устранение вещественного доказательства с места, где произошла внезапная и необъяснимая смерть. Во втором предложении он выражал удивление, что Грант позволил себе морочить голову ОТДЕЛУ такой мелочью, как взятая им газета. Разве что он лишился рассудка и потерял чувство пропорции в результате отрыва от ежедневной рабочей атмосферы? Этим письмо заканчивалось. Следующих предложений не было.
Глядя на хорошо знакомый тонкий лист служебного бланка, Грант почувствовал себя не столько посаженным на место, сколько выведенным за дверь. В сущности, письмо означало: "Алан Грант, я не понимаю, почему ты морочишь нам голову информацией о себе и почему ты интересуешься нашими делами. Первое нас не интересует, а во второе не вмешивайся". Он был отщепенцем.
Только теперь, держа в руках это письмо, которое закрыло дверь перед его носом, он понял, что в его сознательной потребности оправдаться перед Отделом за то, что он забрал газету, скрывалось желание сохранить контакт с делом "Би-семь". Его письмо было не только оправданием, но и попыткой получить информацию. Уже нельзя было рассчитывать на информацию прессы. "Би-семь" не был сенсацией. Каждый день люди умирают в поездах. В глазах прессы "Би-семь" умер дважды, один раз как человек, второй раз как тема. Однако Грант хотел узнать подробности о "Би-семь" и подсознательно рассчитывал на то, что кто-то из коллег напишет ему что-нибудь об этом.
"Следовало лучше знать Брика", - подумал он, порвав письмо и бросив его в мусорный ящик. Но, слава Богу, остался еще сержант Вильямс, верный Вильямс. Может, он удивится, что кто-то в такой должности и с таким опытом интересуется мимолетно увиденным незнакомым покойником, но объяснит это себе отпускной скукой. Так или иначе Вильямс, наверное, не отделается от него молчанием. Поэтому он написал Вильямсу. Не захочет ли сержант поискать результаты следствия по делу некоего Шарля Мартэна, который в прошлый четверг внезапно умер в ночном экспрессе в Шотландию, а также узнать все, что было открыто в ходе следствия? Поклон госпоже Вильямс и привет Анжел и Леонарду.
Два дня Грант находился в радостно-нетерпеливом ожидании ответа от Вильямса. Он провел подробную инспекцию безрыбной Турли, заделал щель в лодке на озере, походил по горам в сопровождении пастуха Грахама, с Тонгом и Зангом, путавшимися под ногами, выслушал рассуждения Томми на тему устройства собственного поля для гольфа между домом и склоном горы. На третий день во время, когда должны были привезти почту, он крутился около дома с нетерпеливостью, которой, не чувствовал со времени, когда девятнадцатилетним посылал в журналы свои стихи. А когда почта ничего не принесла, его беспомощное недоверие было таким же, как и в те юные годы.
Он упрекал себя за недостаток рассудительности. Отдел не имел ничего общего с этим следствием. Неизвестно даже, кому попало дело. Вильямс должен получить информацию. У Вильямса есть собственная работа, он работает по двадцать четыре часа в сутки, нельзя требовать, чтобы он все бросил только для того, чтобы удовлетворить пустое любопытство коллеги в отпуске.
Он подождал еще два дня и дождался.
Вильямс выражал надежду, что Грант не скучает по работе. Он должен отдыхать, и все они в Отделе ("Не все!" - подумал Грант, вспоминая Брика) рассчитывают на то, что он отдыхает и что отпуск поможет ему выздороветь. Им очень не хватает Гранта. Что касается Шарля Мартэна, то тут нет ничего таинственного, - если речь идет о личности и о причине смерти. Падая, он ударился затылком о край фарфорового умывальника и, хотя был еще в состоянии доползти на четвереньках до постели, умер через несколько минут в результате внутреннего кровоизлияния. Причиной падения было большое количество выпитого виски, слишком малое, чтобы вызвать полное помрачение рассудка, но достаточное, чтобы одурманить. Рывок вагона на повороте довершил остальное. Не было также никакой тайны по поводу самой личности погибшего. У него при себе был типичный набор французских документов, а его семья продолжает жить неподалеку от Марселя, где он и родился. Он несколько лет не показывался дома, оставив его после бурного инцидента - в приступе ревности бросился с ножом на девушку, - но родители все-таки прислали деньги, чтобы его не похоронили в общей могиле.
Все эти известия только увеличили аппетит Гранта, вместо того чтобы его удовлетворить.
Он подождал, пока, по его мнению, Вильямс удобно усядется в кресле с трубкой и газетой, его жена займется штопаньем носков, а Анжел и Леонард примутся за уроки, и заказал телефонный разговор. Конечно, существовал риск, что Вильямса не окажется дома, он будет преследовать какого-нибудь преступника, но был также шанс, что Грант застанет сержанта у домашнего очага.
Он застал его.
Поблагодарив за письмо, Грант начал выпытывать:
- Вы написали, что семья послала деньги на похороны. Никто не приехал его идентифицировать?
- Нет, его идентифицировали по фотографии.
- Фотографии, сделанной при жизни?
- Нет, нет. Фотографии умершего.
- Никто из Лондона не обратился, чтобы его идентифицировать? Это удивительно.
- Не так уж, если он был подозрительной личностью. Такие не любят создавать себе хлопоты.
- Разве что-нибудь говорит о том, что он был подозрительной личностью?
- Нет, мне не кажется.
- У него была какая-нибудь профессия?
- Механик.
- Был ли у него паспорт?
- Нет, только обычные документы. И письма.
- Ага, письма?
- Да, два или три, как это обычно бывает. Одно от девушки… Она писала, что будет его ждать. Подождет теперь…
- Письма были написаны по-французски?
- Да.
- Какие деньги были у него при себе?
- Минутку, поищу записи. Гм-гм, двадцать два фунта и десять шиллингов в разных банкнотах, двадцать и полпенса в серебре и меди.
- Все английские?
- Да.
- Не имел паспорта, но имел английские деньги… Следует думать, что он находился в Англии довольно долго. Меня удивляет, почему никто не обратился в полицию по его поводу?
- Могут еще не знать, что он умер. Дело не получило огласки.
- Не найдено ли при нем какого-нибудь английского адреса?
- Нет. Письма были без конвертов, спрятаны в бумажнике. Наверное, кто-нибудь из друзей еще появится.
- Известно ли, куда он ехал? И зачем?
- Нет, кажется, нет.
- Какой у него был багаж?
- Маленький саквояж. Рубашка, носки, пижама и домашние туфли. Никаких меток из прачечной.
- Что? Почему? Это были новые вещи?
- Ах нет, нет. - В голосе Вильямса прозвучала насмешка над такой подозрительностью Гранта. - Сильно поношенные.
- Был ли какой-нибудь фирменный знак на туфлях?
- Нет, это такие кожаные башмаки ручной работы, которых полно на базарах Северной Африки и в средиземноморских портах.
- Что еще?
- В саквояже? Новый Завет на французском и роман, тоже французский. Обе книги довольно старые.
- Три минуты, - сказали на почте.
Грант использовал дальнейшие три минуты, но больше не продвинулся ни на шаг в деле "Би-семь". Он узнал только, что Мартэн не значился в полицейских картотеках ни во Франции, ни в Великобритании и вообще о нем ничего не было известно.
- А кроме того, - сказал Вильямс, - когда я писал письмо, то совсем забыл о вашем постскриптуме.
- Каком постскриптуме? - удивился Грант и только теперь вспомнил, что тогда, подумав, он дописал: "Если у вас не будет никаких других идей, постарайтесь узнать, не интересуется ли контрразведка неким Арчибальдом Броуном, шотландским патриотом. Если вы сошлетесь на меня, то Тед Ханна наверняка предоставит вам информацию".
- А, действительно. Тот патриот. Неужели у вас было на это время? Это совершенно неважно.
- Дело в том, что я наткнулся на вашего друга позавчера в автобусе случайно, он сказал, что не имеет ничего против этой птички, но охотно узнал бы кое-что о воронах. Это что-нибудь вам говорит?
- Да, - ответил Грант, развеселившись. - Постараюсь дать ему ответ. Можете ему передать, что это будет мое отпускное задание.
- Я вас очень прошу держаться подальше от работы и выздороветь, прежде чем наша старая конура разлетится без вас!
- Ботинки на ногах чьего производства?
- На каких ногах? Ага, понимаю. Из Карачи.
- ОТКУДА?
- Из Карачи.
- Мне показалось, что я ослышался! Выглядит так, что этот тип путешествовал по свету. Может, была какая-нибудь надпись на книге?
- Не думаю. Не помню, записал ли я что-нибудь на эту тему. Сейчас проверю. А, записал - ничего не было.
- В реестре пропавших не нашлось никого, кто бы подходил?
- Никого. Даже приблизительно. Никто не заявил, что он пропал.
- Очень мило с вашей стороны, что вы столько потрудились вместо того, чтобы сразу же отослать меня к удочке и рыбам. Я постараюсь не остаться в долгу.
- А как там рыба? Ловится?
- Горные ручьи совершенно высохли, а рыба сидит в самой глубине, если только она где-то осталась. Поэтому я занимаюсь делами, которые не стоят пяти минут таких занятых людей, как вы.
Но он хорошо знал, что это неправда. Не от скуки он заинтересовался пассажиром "Би-семь". У него было удивительное чувство отождествления с личностью "Би-семь". Не в смысле тождества, но идентичности интересов, хотя, принимая во внимание то, что он видел его только раз и ничего о нем не знал, это было совершенно нелепо. Может, потому что "Би-семь" был похож на человека, который также боролся с демонами. Может, именно тут был зародыш личной заинтересованности делом, солидарности с этим молодым человеком?
Грант представлял себе, что "Би-семь" искал свой Рай в алкогольном опьянении. Эту мысль подсказал ему запах виски в купе. Но вот оказывается, что юноша не упился. Он не был даже очень пьян, просто слегка выпил. Падая, ударился затылком о край умывальника. Это могло случиться с каждым. Охраняемый удивительными созданиями, Рай не был местом бегства алкоголика.
Его оторвали от этих мыслей слова Вильямса.
- Что вы сказали?
- Я забыл добавить: по мнению проводника, кто-то провожал Мартэна на вокзале.
- Почему вы только сейчас об этом вспомнили?
- Наверное, потому, что от проводника было не много пользы. Он вел себя так, словно все это дело выдумано специально ему назло. Это сказал мне сержант, который там был.
В этом был весь Джогурт, ни дать ни взять.
- Но что он сказал?
- Он сказал, что, когда еще на вокзале Истон он проходил по коридору, кто-то находился в купе вместе с Мартэном. Какой-то мужчина. Он не разглядел его хорошо, потому что дверь купе была прикрыта, и знает только, что Мартэн разговаривал с каким-то мужчиной. Они шутили, как пара друзей. Говорили об ограблении какой-то гостиницы.
- ЧТО ТАКОЕ?
- Ну, именно так. Проводник дал показания, что он услышал "рубай Кале", а поскольку нельзя "рубать" футбольную команду, то остается только гостиница. Кажется, почти каждая гостиница в Шотландии обязательно называется "Ваверлей" или "Каледониен", то есть в просторечии "Кале". Он еще добавил, что они не говорили этого серьезно.
- Это все, что проводник знал об этом провожающем?
- Да, все.
- Тот человек не обязательно должен был быть провожающим. Им мог быть знакомый, случайно едущий тем же поездом. Он заметил Мартэна, проходя по коридору, или случайно прочитал его фамилию в списке пассажиров.
- Возможно, только в таком случае следовало ожидать, что знакомый утром появится.
- Не обязательно, особенно если у него место далеко от купе Мартэна. Тело было вынесено потихоньку, так что я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из пассажиров вообще что-то заметил. Прежде чем приехала "скорая помощь", перрон был уже пуст. Я уже заканчивал завтрак в гостинице, когда она появилась.
- Правильно. Проводник, впрочем, объяснил, почему он был уверен, что это был провожающий: тот тип был в плаще и шляпе. Он утверждает, что обычно пассажир снимает шляпу, прежде чем начать крутиться туда-сюда по коридорам. Первое движение, как он говорит, - это бросить шляпу на полку. Конечно, в своем купе.
- А что касается списка пассажиров… Как было произведено бронирование?
- По телефону, но билет он получил лично. Во всяком случае, это сделал какой-то худой брюнет. Бронирование за неделю до поездки.
- Порядок. Скажите еще что-нибудь о Джогурте.
- О ком?
- О проводнике.
- Ага. Ну, значит, он сказал, что, когда через какие-то двадцать минут после отъезда из Истона он начал собирать билеты у пассажиров, Мартэн был в туалете, а его билеты - спальный и проездной в одну сторону - лежали на полочке под зеркалом. Проводник взял билет и отметил его у себя, а проходя мимо туалета, постучал и спросил: "Вы из купе "Би-семь"?" Мартэн сказал, что да, а проводник на это: "Я позволил себе взять ваш билет, благодарю вас. Вы желаете утром чай?" На что Мартэн ответил: "Нет, благодарю, спокойной ночи".
- Значит, у него был обратный билет.
- Да, был у него в бумажнике.
- Ну, действительно, кажется, что все в порядке. Даже тот факт, что никто не искал и не обратился за телом, понятен. Ведь от него не ожидали известий, поскольку он находился в поездке.
- А кроме того, дело почти не получило огласки. Я полагаю, что семья даже не подумала дать некролог в английской прессе, наверное, ограничилась уведомлением в какой-нибудь там своей местной газете, где люди его знали.
- Каков результат его вскрытия?
- Нормальный. Легкая закуска за час до смерти, большое количество виски в желудке и большой процент в крови. Достаточно, чтобы быть навеселе.
- Что-нибудь указывало на то, что он был алкоголиком?
- О нет. Никаких изменений в организме. Травма головы и плеча в прошлом, а так свеж как огурчик, чтобы не сказать здоров как бык.
- Значит, обнаружены какие-то старые травмы?
- Да, но очень давние. Они не имели связи со смертью. У него была когда-то трещина черепа и сломана ключица. Я буду очень невоспитан или бестактен, если спрошу, почему вы интересуетесь таким простым случаем?
- Ба, если бы я сам знал. Думаю, что наверняка впадаю в детство.
- Это, наверное, потому, что вам скучно, - с пониманием ответил Вильямс. - Я вырос в деревне, но никогда не интересовался, как растет трава. Деревня - это разрекламированное место. Увидите, как только начнутся дожди, вы забудете о Мартэне. Здесь льет как из ведра, значит, и там скоро дождетесь дождя.
Дождь, правда, не пошел в эту ночь в долине Турли, но случилось что-то другое. Холодную, спокойную погоду нарушил легкий порыв ветра, мягкий и теплый. Между первым и вторым порывами воздух был неподвижным, влажным и тяжелым. Земля размягчилась и сделалась скользкой, а с гор потекли воды тающих снегов, наполняя реку до берегов. И тогда рыба пошла вверх по течению, блестя серебром в прыжках через скальные пороги. Пат вынул свою ценную мушку из коробки, где для нее имелось специальное отделение, и передал Гранту с торжественностью директора школы, вручающего ученику свидетельство.
- Будь с ней осторожен, хорошо? - сказал он. - Она стоила мне много труда.