Судья Шинн перестал шагать и склонился над столом, теребя блокнот и искоса глядя на Джонни.
- Простите, - извинился Джонни. - Но я по горло сыт словами.
- Я тебя не упрекаю, - кивнул судья. - Давай перейдем к делу. Предположим, я назову тебе подлинную причину моего желания включить тебя в жюри.
Джонни уставился на судью.
Старик задумчиво разглядывал его, пощипывая губу.
- Ну? - осведомился Джонни.
- Нет, - сказал судья. - Я позволю тебе самому это сделать. А сейчас давай нанесем визит Джозефу Ковальчику.
* * *
Эдди Пэнгмен стоял на часах перед церковью. Он больше не выглядел несчастным. Эдди браво вышагивал взад-вперед, насвистывая на ходу, а его продолговатое лицо светилось от возбуждения и казалось совсем детским.
Он с серьезным видом пропустил судью и Джонни.
Дрейкли Скотт, патрулировавший церковь сзади, походил не на мальчика, увлеченного игрой, а на мужчину, который вернулся к детству, стараясь спастись от трудностей взрослой жизни. Его прыщавое лицо было мрачным, а узкие плечи напряжены.
При виде двух мужчин Дрейкли насторожился, а в его глазах промелькнула обида, которую Джонни заметил в лавке Питера Берри в пятницу утром.
- Не знаю, должен ли я пропускать вас, судья, - с вызовом заговорил он. - Хьюб Хемас говорил…
- Вот что я скажу тебе, Дрейкли, - прервал его судья Шинн. - При первой же попытке со стороны Джонни Шинна или меня позволить заключенному бежать можешь стрелять на поражение. Это достаточно справедливо?
Паренек густо покраснел.
- У кого ключ от кладовой с углем?
- Его охраняют, - пробормотал Дрейкли.
Они спустились по крошащимся ступенькам в церковный подвал. Джонни быстро моргал после яркого солнца. Когда его глаза привыкли к темноте, он разглядел над головой дубовые балки с остатками коры и неровными следами топора. В подвале находились старомодная угольная печь и кладовая. Дверь кладовой была слегка приоткрыта; отпертый замок свисал с выглядевшего новым крючка. Свет проникал сквозь щели в стенах.
На стуле лицом к двери с ружьем на коленях сидел Мертон Избел. Стул был частью старой сломанной церковной скамьи.
- У него кто-то есть, Мерт? - спросил судья.
- Мистер Шир.
Судья Шинн коснулся руки Джонни.
- Прежде чем мы войдем…
- Да?
- Я хочу, чтобы ты притворился, будто он тебя интересует.
- Ковальчик? Но так оно и есть.
- Задавай ему вопросы, ладно?
Джонни кивнул.
На стук судьи ответил голос священника, и они вошли в кладовую.
Единственный уголь, который увидел там Джонни, был сложен в углу маленькой кучкой, вероятно оставшейся с прошлой зимы. Но угольная пыль была повсюду. Правда, пыль пытались подмести - наверняка Ширы, - но движения заключенного разбрасывали ее снова. Стены покрывала сажа.
Единственное окошко на верху стены было недавно забито досками. Помещение освещала 25-ваттная лампа, свисавшая с потолка в проволочной сетке.
Джозеф Ковальчик сидел на краю койки, потягивая из стакана горячий чай. На складном столе были разбросаны остатки пищи. Когда они вошли, мистер Шир складывал тарелки на поднос.
- Мы отлично пообедали, - весело сказал священник. - Он попросил чай в стакане с лимоном и вареньем. Европейский стиль. Судья, вам не кажется, что он выглядит гораздо лучше?
- Кажется, мистер Шир. - Судья посмотрел на тарелки. - Знаменитые отварные блюда Элизабет?
- Кто-то должен заботиться о его телесных нуждах, - твердым голосом произнес священник. - Я бы хотел что-то сделать с этой угольной пылью.
- Вы творите чудеса, мистер Шир.
В одном из углов стоял белый ночной горшок. Священник подобрал поднос и вышел. Дверь осталась открытой.
Мертон Избел наблюдал за ними, сидя на стуле. Заключенный вздрогнул, словно только что заметил посетителей, поставил пустой стакан и начал вставать.
- Сидите, Ковальчик, - сказал судья.
Ковальчик опустился на койку, уставясь на Джонни.
На нем снова была собственная одежда - Элизабет Шир, очевидно, постаралась почистить и заштопать ее, хотя и с плачевным результатом. Серую фланелевую рубашку она постирала и выгладила. Ботинки либо оказались не подлежащими ремонту, либо отцы деревни велели их конфисковать - на ногах у Ковальчика были матерчатые шлепанцы, по-видимому принадлежащие мистеру Ширу. Бесцветные волосы были расчесаны. На лице, помимо распухшей губы, отсутствовали следы избиения.
Светлая с проседью щетина заметно отросла - Джонни подозревал, что мистеру Ширу не позволили снабдить заключенного бритвой. Темно-серая кожа обтягивала торчащие скулы, оттопыренные уши и низкий лоб с густыми бровями, под которыми поблескивали глубоко запавшие глаза. Тощая шея с болтающимся кадыком напоминала шею индюка. Руки были мозолистыми, с распухшими суставами и потрескавшимися ногтями. Он держал их между бедрами, наклонившись вперед, как будто все еще ощущал боль в паху.
Ковальчик выглядел лет на шестьдесят пять - было трудно представить, что в действительности ему лишь слегка за сорок.
- Этого джентльмена, - снова заговорил судья Шинн, - интересует ваша история, Ковальчик. Ему не раз приходилось беседовать с людьми, оказавшимися в беде. Его зовут мистер Шинн.
- Шинн, - повторил заключенный. - Мистер Шинн, что они мне сделать? - Он говорил медленно, с сильным акцентом.
Джонни посмотрел на судью. Старик кивнул.
- Вам известно, Ковальчик, почему вас посадили в этот подвал? - спросил Джонни.
Человек на койке поднял худые плечи и снова опустил их. Это был жест Старого Света, означающий: "Известно или нет - какая разница?"
- Расскажите мне обо всем, что произошло вчера, - продолжал Джонни. - Но сначала я бы хотел побольше узнать о вашей жизни, Ковальчик, - откуда вы прибыли, куда направлялись?
- Сперва рассказать судье, - отозвался заключенный. - Что они мне сделать?
- Расскажите мне, - улыбнулся Джонни.
Заключенный разжал руки, потер ладони и обратил взор к полу кладовой.
- Моя поляк. Моя иметь жена, двое детей, старая мать и старый отец в Польша. Нацисты приходить и убивать их, а меня отправить в трудовой лагерь. После войны приходить коммунисты. Тоже плохо. Я бежать в Америка, у меня кузина в Нью-Йорке. Я жить у нее три года и искать работу…
- У вас на родине была профессия?
- Моя работать с кожа.
- Вы дубильщик?
- Да. - Джозеф Ковальчик слегка оживился. - Моя хороший работник. Старый отец учить меня ремеслу. - Затем плечи снова опустились. - В Америке не мог найти работа. Нет профсоюзная карточка. Моя хотеть в профсоюз, но нет денег на взносы. Нет ре… реко…
- Рекомендаций?
- Да. Поэтому нет работа. Потом кузина умирать - сердце. Моя жить в польская семья в Бруклин - друзья кузина. Работать один день здесь, другой там. У друзей родиться еще один ребенок - для Ковальчика больше нет места. Они говорить: "Почему бы твоя не поехать деревня и не поработать на ферма?" Моя поехать. Работать на одна ферма, другая ферма, потом уходить и опять работать…
Заключенный умолк и беспомощно посмотрел на судью Шинна.
- Очевидно, - объяснил судья, - последние несколько лет он подрабатывал на фермах, скитаясь по Новой Англии. Насколько я понял, эта работа ему не по душе, и он надеялся заняться прежним ремеслом. Откуда вы шли, Ковальчик, когда вчера проходили через эту деревню?
- Издалека. Моя идти восемьдесят девять дней. - Ковальчик сосредоточенно нахмурился, потом раздраженно хлопнул себя по лбу. - Моя не помнить места, где работать последний раз. Спать в амбар, работать за еда… Потом моя уходить, потерять деньги…
- Так v вас были деньги? - спросил Джонни.
- Семь долларов. Потерять. Выпасть через дыра в кармане. - Ковальчик снова нахмурился. - Плохо терять деньги. Люди говорить: ты бродяга, а моя показывать деньги. Не бродяга, видеть? Но теперь люди говорить: не можешь показать деньги, потерять, значит, бродяга! - Ковальчик вскочил, шевеля широкими скулами. - Не любить, когда моя называть бродяга!
- Это мало кому нравится, - сказал Джонни. - Куда вы шли?
- Польский фермер в Петунксит говорить, что есть работа на кожевенная фабрика в Кадбери. Там нет профсоюз - идти быстрее и получить работа… - Ковальчик лег на койку и повернулся лицом к закопченной стене.
Джонни посмотрел на судью Шинна. Лицо старика было бесстрастным.
- Ковальчик. - Джонни притронулся к плечу заключенного. - Почему вы убили старую леди?
Бродяга сел так резко, что Джонни отпрянул.
- Моя не убивать! - крикнул он и схватил Джонни обеими руками за лацканы пиджака. - Не убивать!
Поверх головы Ковальчика Джонни видел сидящего за дверью Мерта Избела с дробовиком на коленях и зловеще поблескивающими глазами.
- Сядьте! - Джонни схватил бродягу за костлявые запястья и силой усадил на койку. - Прежде чем вы продолжите, я хочу попытаться объяснить вам, почему жители этой деревни уверены, что вы убили старую леди.
- Моя не убивать, - пробормотал заключенный.
- Слушайте меня, Ковальчик, и постарайтесь понять. Вас видели идущим к дому старой леди минут за двадцать до ее смерти…
- Не убивать, - повторил Ковальчик.
- Вы провели какое-то время в ее доме. Откуда я это знаю? Потому что мы с судьей встретили вас на дороге под дождем не более чем в миле с четвертью от деревни вчера днем без двадцати пяти минут три. Чтобы пройти чуть больше мили, вам не могли понадобиться три четверти часа. Человек проходит за час около трех миль, а мы видели собственными глазами, как быстро вы шли. Таким образом, вы не могли пробыть на дороге больше двадцати или двадцати пяти минут перед нашей встречей. Это означает, что вы покинули деревню в десять-пятнадцать минут третьего. Но было не позже чем без десяти два, когда, по словам жительницы деревни, вы подходили к дому старой леди. Значит, примерно между без десяти два и четвертью третьего вы находились в ее доме. Если так, то вы были там в два тринадцать, когда ее убили. Понятно?
Заключенный покачивался, снова стиснув руки.
- Моя не убивать, - простонал он.
- Если вы находились в доме, то у вас была возможность убить ее, было орудие - кочерга из камина, и был мотив - сто двадцать четыре доллара, спрятанные в платке у вас на поясе. Против вас много улик, Ковальчик. Нам незачем доказывать, что вы были в доме. Это подтверждают украденные деньги. - Джонни сделал паузу, интересуясь, как много из его речи дошло до собеседника. - Вы понимаете, о чем я говорю?
- Не убивать, - твердил заключенный. - Красть - да, убивать - нет.
- Значит, вы признаете, что украли сто двадцать четыре доллара?
- Моя никогда не красть раньше! - крикнул Ковальчик. - Но моя потерять семь долларов и увидеть куча денег в банке… Это плохо. Это ужасно… Но моя не убивать…
Внезапно он беззвучно заплакал - должно быть, так плакали мужчины в концентрационных лагерях, во время тьмы, окутавшей Европу.
Отвернувшись, Джонни достал пачку сигарет и, сам толком не зная почему, положил ее на складной стол вместе с коробком спичек.
- Никаких спичек! - рявкнул Мертон Избел.
Джонни зажег сигарету и поместил ее между губами заключенного. Ковальчик отпрянул, потом жадно затянулся и вскоре начал говорить.
Он подошел к кухонной двери старой леди спустя несколько минут после того, как его прогнала "другая леди", и постучал. Фанни Эдамс открыла дверь, и Ковальчик попросил что-нибудь поесть. Старая леди сказала, что не кормит нищих, но если он согласен отработать еду, она хорошо его накормит. Ковальчик согласился. Тогда тетушка Фанни велела ему идти в амбар, где лежат поленья и топор, и расколоть каждое полено на четыре части, так как они слишком тяжелы для нее, да и горят четвертинки лучше. Ковальчик пошел в амбар, нашел топор, потом обогнул амбар и прошел через открытую пристройку туда, где лежали поленья, и принялся за работу. За прошедшие три года он часто колол дрова, скитаясь от одной фермы к другой, и приобрел изрядный опыт. Это заняло всего несколько минут…
- Сколько поленьев вы раскололи? - прервал его Джонни.
- Шесть, - ответил заключенный.
- Каждое на четыре части?
- Да.
- И на это ушло всего несколько минут?
- Моя работать быстро.
- Сколько именно минут, Ковальчик?
Заключенный пожал плечами. Он сказал, что не умеет считать минуты, но помнит, что, когда расколол последнее полено, начался дождь.
- В два часа, - пробормотал судья Шинн.
Ковальчик аккуратно сложил дрова штабелем в пристройке под навесом, отнес топор в амбар и побежал к дому. Тетушка Фанни заставила его вытереть ноги о циновку, прежде чем позволила войти.
Старая леди показалась ему очень странной. Сначала она отказалась кормить его, пока он не отработает еду, потом поручила ему колоть дрова - в июле! - а после этого не только поставила перед ним на кухонном столе вареный окорок, картофельный салат, кусок пирога с вишнями и кувшин молока, но, пока он ел, достала с верхней полки шкафа банку с деньгами и дала ему пятьдесят центов. Потом она вернула банку назад и вышла в другую комнату, оставив его одного в кухне.
Ковальчик едва не подавился едой - искушение было слишком велико. Он понимал, что это не оправдание, но у него в карманах было пусто, а старуха вроде бы купалась в деньгах. Если он намеревался получить работу на кожевенной фабрике в Кадбери, то ему нужны были деньги, чтобы прилично одеться и найти достойное жилище, а не спать в амбаре на сене, как скотина. Оставив на тарелке половину окорока и не притронувшись к пирогу и молоку, Ковальчик на цыпочках подошел к двери и приоткрыл ее. Старая леди стояла в соседней комнате спиной к нему и что-то рисовала на холсте. Тогда он закрыл дверь, достал банку, вынул из нее все бумажные деньги, выбежал из дома и быстро зашагал по дороге в Кадбери, сжимая украденные деньги в кармане. Только один раз Ковальчик зашел под дождем за куст, завернул деньги в носовой платок, привязал их к отрезку веревки, который был у него в саквояже, а веревку обмотал вокруг себя под одеждой.
Ковальчик заявил, что больше ничего не знает о старой леди. Конечно, он поступил плохо, украв ее деньги, и должен быть за это наказан. Но он оставил ее живой и невредимой у холста в комнате рядом с кухней. Он не убивал ее и вообще не мог никого убить - слишком много убийств ему пришлось видеть за свою жизнь. Его тошнит от крови. Перекрестившись, Ковальчик поклялся Матерью Божьей, что не тронул и волоска на голове у старой леди - только ее деньги…
Судья Шинн смотрел на Джонни, словно спрашивая: "Теперь, выслушав его, ты по-прежнему уверен, что он убил тетушку Фанни?"
Заключенный снова лежал на койке с безучастным видом. Вероятно, он не рассчитывал, что ему поверят, и рассказал свою историю, только подчиняясь требованию.
Ковальчик закрыл глаза.
Джонни молча стоял над ним. Он был озадачен. За время службы в армейской разведке ему не раз приходилось допрашивать людей, и он научился различать даже слабый аромат лжи. Но насчет этого человека Джонни не был уверен. По всем физическим и психологическим признакам Джозеф Ковальчик говорил правду. Но в его рассказе были серьезные несоответствия.
Судья Шинн хранил молчание.
- Ковальчик, - заговорил Джонни.
Заключенный открыл глаза.
- Вы сказали, что сложили дрова под навесом у сарая. Какой длины были дрова, которые вы накололи? Сколько футов?
Ковальчик развел руки в сторону, показывая длину.
- Около трех футов. Они были одинаковой длины?
Заключенный кивнул.
- Почему вы лжете, Ковальчик?
- Моя не лгать!
- Но вы лжете. Под навесом нет никаких дров. Их нет ни в амбаре, ни в доме, ни поблизости от дома. Возле колоды за амбаром нет свежих щепок - а они были бы, если бы вы кололи там дрова. Я знаю это, Ковальчик, потому что сам все осматривал. Почему вы солгали?
- Моя не лгать! Моя колоть дрова топором и положить его в амбар!
- А почему вы побежали, когда мы проходили мимо вас по дороге под дождем? Разве невиновные так себя ведут?
- Моя украсть деньги… Но моя не убивать…
Судья и Джонни оставили его в кладовой вновь повернувшимся лицом к покрытой сажей стене. Когда они вышли из кладовой, Мертон Избел закрыл дверь и защелкнул замок. Потом он снова сел лицом к двери, держа дробовик на коленях.
- Ну? - осведомился судья, когда они шли назад к его дому.
- Не знаю, - ответил Джонни.
- Я надеялся, что у тебя сложится более твердое мнение, чем у меня. Но то, что ты сомневаешься, тоже важно. У нас обоих достаточно опыта в определении надежности показаний. Если никто из нас не может уверенно заявить, что этот человек лжет или говорит правду, значит, тут что-то не так, и это необходимо расследовать.
- Одной истории с дровами будет достаточно, чтобы его повесить, - пробормотал Джонни. - Я имею в виду, для этих людей. Потому что нет ни малейших доказательств, подтверждающих его слова. И все же, если он не колол дрова для тетушки Фанни, то почему настаивает, что делал это?
- Возможно, просто потому, - предположил судья, когда они поднялись на крыльцо, - что его извращенному уму история о работе за пищу кажется создающей ауру честности, которая не ассоциируется с убийцами.
- Тогда почему он признался, что украл деньги?
- Он едва ли мог это отрицать, ведь деньги нашли у него.
Оба замолчали.
- Теперь ты знаешь, - сказал судья, войдя в кабинет, - почему я хочу, чтобы ты участвовал в этой пародии на жюри, Джонни. История Ковальчика создает интересную альтернативу…
- Заключающуюся в том, - кивнул Джонни, - что если он невиновен, то виновен кто-то другой.
- Вот именно.
Они смотрели друг на друга через письменный стол.
- Если вчера в Шинн-Корнерс не побывал еще один посторонний, - медленно произнес судья, - а никаких доказательств этого нет - я уже расспросил всех, - значит, Фанни Эдамс убил кто-то из жителей деревни, знавший ее всю жизнь. Причем это не обязательно мужчина - не требуется много сил, чтобы кочергой проломить череп девяностооднолетней старухе.
- Иными словами, вы хотите, чтобы я участвовал в жюри в качестве детектива? Моей задачей будет выяснить, кто из ваших соседей прикончил тетушку Фанни, если Джозеф Ковальчик этого не делал?
- Да.
Джонни подумал о мертвом лице, которое ему пришлось прикрыть кухонным полотенцем… Он испытывал странное ощущение личной утраты. Десятиминутный разговор в шумной комнате, одно прикосновение сухой теплой руки - а ему кажется, будто он знал эту старуху с колыбели. Ее гибель пробудила в нем глубоко таящиеся эмоции.
- Хорошо, судья, - сказал Джонни.