Судья Уэбстер так решительно шагнул к свидетельскому креслу, что Казавант слегка отпрянул.
- Как вы, несомненно, поняли, мистер Казавант, - начал старый юрист, - это весьма необычный процесс. Мы позволяем себе большую… э-э-э… свободу, чем обычно. Давайте рассмотрим ситуации подробно. Изучение временных соотношений и некоторых других факторов показывает, что обвиняемый покинул дом Фанни Эдамс приблизительно в то время, когда она была убита - с разницей, самое большее, в две-три минуты. Время убийства установлено точно - два часа тринадцать минут дня. Я спрашиваю вас, сэр: мог обвиняемый оставить этот дом, скажем, в два десять и могла ли миссис Эдамс в два десять все еще работать над этой картиной?
- Прошу прошения?
- Позвольте поставить вопрос по-иному. Возможно ли, что в промежутке между двумя десятью и двумя тринадцатью Фанни Эдамс закончила картину - нанесла последний мазок, поставила инициалы и так далее?
- Естественно, - не без настороженности ответил Казавант. - Наступает момент, когда любая картина решительно и бесповоротно завершена. Определить, наступил ли такой момент до того, как обвиняемый заглянул в студию, когда он заглянул, или после того, вне моей компетенции, сэр.
- Вы абсолютно правы, - пробормотал себе под нос Энди Уэбстер, но Джонни услышал его. - Нет, еще минуту, мистер Казавант. Вы утверждаете, что Фанни Эдамс изображала только то, что видела. Скажите, она изображала все, что видела?
- Не понимаю.
- Предположим, она изображала амбар и кукурузное поле, виденные из ее окна. Предположим, в поле ее зрения находился штабель дров в пристройке к амбару. Она бы изобразила дрова на картине?
- О, теперь я вас понял. Нет, она не изображала все, что видела. Это было бы нелепо.
- Значит, она могла не включить в картину дрова?
- Разумеется. Каждый художник подходит к сюжету избирательно. Этого требуют элементарные законы композиции. То, что она не включила в картину, было лишь частью изображаемой сцены.
- Но это правда, что дрова могли быть сложены в пристройке, находясь в поле зрения Фанни Эдамс, и она тем не менее могла не включить их в картину?
- Безусловно.
- Это все, благодарю вас.
- Мистер Казавант! - Феррис Эдамс вскочил на ноги. - Вы говорите, что, даже если дрова были в пристройке, тетушка Фанни могла решить не использовать их в этой картине?
- Да.
- Но разве не правда, что факт отсутствия дров на картине не означает, что они там были?
Казавант недоуменно моргнул:
- Не могли бы вы повторить вопрос?
- Если бы дрова присутствовали на картине, то вы, на основании знакомства с привычками Фанни Эдамс, заявили бы, что они были в пристройке. По вашим словам, она изображала только то, что видела.
- Это верно. Если бы дрова присутствовали на картине, я бы мог утверждать, что они и в действительности находились в пристройке.
- Но на картине их нет! - торжествующе воскликнул Эдамс. - Это неоспоримый факт! В таком случае не является ли более вероятным, что их на самом деле не было в пристройке? И что если их там не было, то обвиняемый лгал?
- Это софистика! - вскричал Энди Уэбстер. - Вместо перекрестного допроса обвинитель ходит кругами!
Казавант беспомощно посмотрел на судью Шинна.
- Могу лишь повторить, джентльмены, что эта картина завершена.
Судья посмотрел на Энди Уэбстера, а Энди Уэбстер - на судью, после чего оба посмотрели на присяжных. Их лица напоминали побеленную стену без единого пятнышка, свидетельствовавшего о понимании.
- Вы закончили с этим свидетелем, джентльмены? - спросил судья Шинн.
- Да, ваша честь, - ответил Феррис Эдамс. - И что касается обвинения, мы вообще закончили…
- Одну минуту!
Все в комнате обернулись. Это произнес присяжный номер двенадцать с последнего места во втором ряду. Он что-то быстро писал на конверте.
- В чем дело, мистер Шинн? - Судья склонился вперед.
Джонни сложил конверт вдвое.
- Не возражаете передать это его чести, констебль?
Берни Хэкетт взял сложенный конверт и передал его судье Шинну.
Судья развернул его.
На конверте было написано следующее: "Эврика! Объявляйте перерыв. Думаю, я кое-что обнаружил".
Глава 5
Джонни был возбужден. Это походило на внезапный джек-пот в игровом автомате после долгих неудач. Вы не в силах этому поверить, но это произошло в действительности.
Было и еще кое-что - маленькая надежда, извивающаяся как новорожденный младенец. В это тоже было трудно поверить, но она действительно существовала.
Но что, в конце концов, это означало? Только то, что некто, висящий в преддверии ада, безликий и нелюбимый, мог быть возвращен к жалкому подобию жизни. Несмотря на слова судьи об "одном человеке", насколько это важно? Ведь некто опять должен будет смотреть в лицо безжалостному миру. Перерезать веревку означает всего лишь отложить казнь.
И тем не менее Джонни радовало то, что его может возбуждать хоть что-то хорошее. Судья назвал бы это прогрессом - первым шагом к чудесному исцелению от неизлечимого недуга.
"Я снова иду по той же дорожке, - усмехнулся про себя Джонни. - Людям всегда свойственно надеяться на лучшее. Ну, это доказывает, что я все еще принадлежу к роду человеческому".
Он отвел судью Шинна, Эндрю Уэбстера, Эдамса, Казаванта и Пига в студию тетушки Эдамс с мольбертом и картиной и велел Пигу прислониться широкой спиной к двери. Они переводили взгляд с Джонни на вещественное доказательство "Д". Из зала суда доносился шум голосов.
- В чем дело, Джонни? - осведомился судья.
- В том, что с картиной все не так, - ответил Джонни.
Все озадаченно посмотрели на мольберт.
- Уверяю вас, мистер Шинн, что вы ошибаетесь, - сказал Роджер Казавант. - Говорю вам как авторитет: с этой картиной все в порядке со всех точек зрения.
- Не со всех, мистер Казавант. Возможно, с эстетических. Но не с тех, которые касаются этого дела.
- Я не настолько компетентен, чтобы дискутировать с вами по этому поводу, - напыщенно произнес Казавант.
- Что не так с картиной? - спросил Энди Уэбстер.
- Мистер Казавант говорил, что Фанни Эдамс всегда изображала только то, что видела, - сказал Джонни. - Фактически она сама говорила мне то же в пятницу утром. Беда в том, что я не понял ее буквально.
- Кончайте предисловие, - хрипло сказал Ашер Пиг. - Говорите по существу.
- Смотрите сами, - усмехнулся Джонни. - В субботу 5 июля тетушка Фанни стояла там, где сейчас стою я, смотрела в это окно и изображала, как говорит мистер Казавант, то, что видела. Давайте сделаем то же самое. Сегодня 9 июля - прошло всего четыре дня. Взгляните на кукурузные стебли, которые миссис Эдамс видела в поле Мертона Избела. Вам ничего не кажется в них странным?
- Мне - нет, - ответил Аш Пиг.
- Это кукуруза, - сказал Феррис Эдамс.
- Да, мистер Эдамс, - кивнул Джонни. - Это кукуруза - такая, какой Господь намеревался сделать ее в девятый день июля. Стебли молодые, зеленые и чуть выше колена, как у любой ранней июльской кукурузы. А теперь я прошу вас, - Джонни внезапно указал на кукурузное поле, изображенное на холсте, - посмотреть на кукурузу на картине. Мистер Казавант, могла Фанни Эдамс - которая всегда изображала то, что видела, - могла она видеть высокие сухие стебли там, где природа поместила маленькие и зеленые?
Казавант порозовел.
- Черт возьми! - пробормотал он. - Это осенняя кукуруза!
- Значит, мы видим совсем не ту картину, над которой работала Фанни Эдамс, когда ее убили. Но если вы хотите возражать, у меня есть еще одно доказательство. Согласно мистеру Казаванту, это законченная картина. Она изображает пейзаж, видимый из окна, с добавлением дождя. Однако если соглашаться с просвещенным мнением мистера Казаванта, тетушка Фанни не стала бы изображать дождь, если бы дождя не было в действительности, - то есть, если над этой картиной она работала в субботу, она начала бы изображать пейзаж без дождя, но, так как он начался во время работы, добавила бы его. Однако в субботу дождь пошел только в два часа дня. Поэтому миссис Эдамс не могла начать изображать его до двух. Но спустя тринадцать минут - ко времени ее смерти - картина была закончена! Думаю, мистер Казавант согласится, что, как бы быстро ни работала Фанни Эдамс, она не могла изобразить ливень в законченном виде всего за тринадцать минут.
- Нет-нет. - Казавант грыз холеные ногти.
- Поэтому я повторяю: с этой картиной что-то не так.
Все внимательно изучали полотно.
- Но что это означает? - ошеломленно спросил Энди Уэбстер.
Джонни пожал плечами:
- Не знаю, если не считать очевидного факта, что кто-то подменил картину на мольберте - снял ту, над которой работала в субботу тетушка Фанни, и установил вот эту. Вопрос в том, что произошло с другой картиной. Мне кажется, мы должны поискать ее.
Но Джонни уже знал. Или думал, что знает. Он вел игру наугад, но в этом мире с его безумными ставками подобный образ действий выглядел единственно благоразумным. Его интересовало, окажется ли он прав.
Они открыли двери шкафов и начали вытаскивать полотна, когда Роджер Казавант хлопнул себя ладонью по бледному лбу:
- Подождите! У нее был список… она давала номер и название каждой картине, которую начинала. Он должен лежать на верхней полке!
- Умный мальчик, - пробормотал Ашер Пиг. - Нашел!
Это была стопка скрепленных вместе желтых листов бумаги.
Все столпились вокруг журналиста.
- Да благословит Бог ее практичную старую душу! - воскликнул Джонни. - Она даже не вычеркивала проданные картины, а только отмечала их!.. Погодите! Рядом с номером 259 нет отметки о продаже. "Сентябрь…". Не могу разобрать.
- "Сентябрьская кукуруза под дождем", - прочитал судья Шинн.
- То, что надо! - Джонни подошел к мольберту и стал переворачивать картину. - Где-то должен быть номер… Вот! Он был здесь, но его соскоблили. Видите этот клочок бумаги, приклеенный к оборотной стороне? - Он снова перевернул картину лицом вперед. - Сомнений нет! Это "Сентябрьская кукуруза под дождем". Теперь я припомнил еще кое-что, судья. В пятницу утром Орвилл Пэнгмен упомянул, что в прошлом сентябре дожди начались слишком поздно, и он потерял практически весь урожай кукурузы из-за засухи! Обычно сентябрьская кукуруза не выглядит такой высохшей, верно?
- Да, - пробормотал судья Шинн. - Ты прав, Джонни. В прошлом сентябре кукуруза сильно выросла, но погибла за одну ночь.
- А вот примечание к картине, над которой она работала! - воскликнул старый Эндрю Уэбстер. - Последний пункт на последней странице.
- Давайте посмотрим! - сказал Джонни. - Номер 291. "Июльская кукуруза…" Ищите номер 291 на обороте холстов!
Вскоре они нашли нужный холст на середине полки.
- Осторожнее! Это уникальная ценность! - предупредил Роджер Казавант. Он поднес к свету "Июльскую кукурузу", потом удалил холст с мольберта, прислонил его к окну и установил на его место вновь найденное полотно.
Отличия от "Сентябрьской кукурузы под дождем" были очевидны даже любителям.
- На картине нет инициалов, - заметил судья Шинн. - Значит, она еще не завершила ее…
- Не вполне завершила, - нетерпеливо прервал Казавант. - Это тот же пейзаж, изображенный в той же перспективе и с той же позиции. Но обратите внимание на дождь. Фанни Эдамс едва начала изображать его. Она даже не успела сделать влажными землю, камни ограды и крышу амбара. А листья молодой кукурузы все еще прямые, а не поникшие, какими им следовало быть, если бы она начала изображать кукурузу под дождем. Очевидно, Фанни Эдамс приступила к работе задолго до грозы, а когда пошел дождь, у нее был выбор: либо прервать работу и подождать следующего сухого дня, либо включить дождь в картину. Каждый другой художник, которого я знаю, выбрал бы первый вариант. Но думаю, что-то в изменившейся погоде привлекло миссис Эдамс. Это был весьма необычный эксперимент - изображение дождя, атакующего мир, который только что был сухим. Очевидно, небо весь день было пасмурным, так что общее настроение картины гармонировало с внезапной переменой условий. Если бы ей хватило времени закончить картину!..
"Развязка близится, - подумал Джонни. - Мой человек идет к финишу при шансах тридцать пять к одному". Он чувствовал удивлявший его азарт.
- Но тетушка Фанни успела сделать одну вещь, - улыбнулся Джонни, - и за это Джо Ковальчик может поставить свечку в ее память.
- Какую? - осведомился Казавант.
- Она добавила в неоконченную картину кое-что еще, чего не было там в начале работы. Посмотрите на пристройку к амбару.
На полу пристройки был изображен штабель дров. Очертания поленьев были едва намечены, но вполне узнаваемы.
- Только для проверки вашего заявления, мистер Казавант, что Фанни Эдамс всегда в точности изображала то, что видела, - сказал Джонни, - попробуйте посчитать поленья на картине.
Казавант достал лупу и поднес ее к изображению пристройки на "Июльской кукурузе".
- Одно, два, три, четыре… - Он продолжал считать, пока не дошел до двадцати четырех.
- Двадцать четыре, - медленно произнес Джонни. - А что говорил Ковальчик? Что он расколол шесть поленьев на четыре части и сложил их штабелем в пристройке. Что скажете теперь, мистер Эдамс? Что Джо Ковальчик говорил правду?
- Будь я проклят!.. - пробормотал Эдамс.
- Вы это сделали! - воскликнул Энди Уэбстер. - Похоже, армия тренирует не только силу, но и сообразительность. Давайте вернемся в зал суда.
- Может быть, свет сомнения способен проникнуть даже в эти беспросветно мрачные умы, - подхватил Пиг.
- Только к чему все это ведет? - нахмурился Джонни. - Казалось бы, это должно дать нам многое. Но я не могу ни за что ухватиться.
- Сейчас это не важно, - отозвался судья Шинн. - Я хочу видеть их лица, когда они об этом узнают.
Они поспешили в дом Фанни Эдамс.
* * *
Им пришлось ждать, прежде чем преподнести свой сюрприз. Сначала Эдамс покончил с "обвинением". Потом Эндрю Уэбстер приступил к "защите". Первым свидетелем он вызвал Джозефа Ковальчика, и началась длительная борьба с односложным английским языком подсудимого. Покуда Феррис Эдамс проводил перекрестный допрос, время от времени вступая в перепалку с Уэбстером, Джонни ощущал растущее в комнате напряжение и слышал поскрипывание складных стульев. Все знали, что что-то должно произойти, и нервничали. "Продолжай увертываться, - злорадно думал Джонни, гоняясь за ускользавшей от него мыслью. - Я все равно загоню тебя в угол, и ты будешь извиваться, как червяк на крючке!"
Он не обращал особого внимания на происходящее, покуда Энди Уэбстер не вызвал Роджера Казаванта как свидетеля защиты.
Джонни восхищался тем, как ветеран юриспруденции обходится с Казавантом и "Июльской кукурузой". Он тянул лесу с перерывами, временами давая рыбе отдых, но не позволяя ей сорваться, пока не дошел до кульминационного пункта.
- Не сосчитаете ли вы поленья в штабеле на вещественном доказательстве "Е" - картине "Июльская кукуруза", - мистер Казавант?
Эксперт протер очки, склонился над картиной и начал считать вслух, дойдя до двадцати четырех.
- Мистер Казавант, вы только что слышали, как обвиняемый, подтверждая свои первоначальные показания, заявил, что он, по просьбе миссис Эдамс, расколол шесть поленьев на четыре части и сложил их штабелем в пристройке. Сколько четвертинок должно было получиться в результате?
- Двадцать четыре.
- А какое количество дров вы насчитали на картине миссис Эдамс, над которой она работала в момент гибели?
- Двадцать четыре.
- Иными словами, жители Шинн-Корнерс, - воскликнул старый Энди, поворачиваясь к присяжным, словно никогда не слышал о правилах допроса свидетелей, - подсудимый Джозеф Ковальчик вовсе не преступный лжец, каким представлял его обвинитель. Этот человек говорил правду. Он сказал чистую правду о деньгах и о дровах!
Феррис Эдамс больше не мог сдерживаться и вскочил с криком:
- Ваша честь, защитник делает выводы!
- Пожалуйста, мистер Уэбстер, приберегите ваши выводы для заключительной речи.
С имитацией сражения было покончено. Теперь обвинение и защита использовали боевые патроны.
Но Джонни присутствовал на поле битвы только физически. Его мысли блуждали далеко. За что тут сражаться? За глупое выражение на лице Кэлвина Уотерса?
Он стал ощущать время и место, только оказавшись наверху, в спальне Фанни Эдамс, с одиннадцатью коллегами по жюри. Женщины оживленно переговаривались, сидя на просторной кровати; мужчины ходили взад-вперед, что-то бормоча. Дверь была заперта, но сквозь старые панели доносились звуки тяжелого дыхания Берни Хэкетта. Маленькую душную комнату наполняли аромат духов Пру Пламмер и сладковатые запахи из амбара.
Джонни молча страдал в углу.
Бомба в итоге не разорвалась. Они могли с таким же успехом выслушать глубокомысленный фрагмент из "Капитала" Маркса на немецком языке. "Я хочу видеть их лица", - с мрачным удовольствием говорил судья. Ну, он их увидел. Даже Луис Шинн мог быть одурачен. Какая правда нам нужна, чтобы мы в нее поверили?
Выходит, они попались на удочку доброго старого слова "правда". Мир был переполнен сентиментальной чушью о том, как правда сияет во тьме, как она проста, непоколебима и открыта всем людям. Но кто сказал: "То, что я говорю вам трижды, и есть правда"? Кажется, Льюис Кэрролл. Гитлер, кремлевская шайка и Маккарти хорошо это усвоили. Хорошие парни внушали себе, что пользуются мерилом из самого твердого материала, хотя чертова штука в руках плохих парней рассыпалась на кусочки…
- Кто-нибудь хочет задать вопросы? - говорил Хьюб Хемас.
- Какие еще вопросы? - пискнула Эмили Берри. - Спрашивать не о чем, Хьюб. Мы все знаем, что он это сделал.
- Все равно, Эм, мы должны действовать по правилам, - сказал Хемас.
- Давайте проголосуем и покончим с этой мерзостью, - предложил старый Мертон Избел.
Джонни почувствовал, что готовится произнести речь. Он стал бешено сопротивляться, но она вырывалась у него изо рта, словно демон.
- Подождите! Может ли кто-нибудь из вас посмотреть мне в глаза и сказать, что не испытывает ни тени сомнения по поводу виновности Ковальчика?
Они смогли это сделать. Джонни оказался окруженным глазами.
- Как вы можете быть уверены? - услышал он собственный голос. - Ведь никто не видел его во время преступления. На нем не нашли следов крови. На кочерге не было отпечатков пальцев.
- А деньги, мистер Шинн? - возразила Матильда Скотт. - Он украл деньги тетушки Фанни. А тот, кто украл деньги…
Какой в этом смысл? Голос разума был слышен здесь, как звук падения булавки в тире.
- Он потерял голову, - проворчал Орвилл Пэнгмен. - Возможно, она поймала его, когда он запустил руку в банку из-под корицы.
- Ее убили в студии, а не на кухне, мистер Пэнгмен!