Отражение - Дик Фрэнсис 13 стр.


Придя домой, я включил свет, задернул занавеску 

и, усевшись за кухонный стол, вновь раскрыл оранжевую коробку Джорджа Миллейса. Я думал о его таланте и жестоком уме и о том, какую пользу он извлек из своих убийственных фотографий. 

Мне не терпелось узнать, есть ли в коробке еще какие-нибудь зашифрованные фотографии. Если есть, я раскрою их тайну. С другой стороны, допустим, мне удастся узнать что-то еще. Но что с этим делать… и что делать с тем, что уже есть? 

Как это мне свойственно, я решил ничего не предпринимать. Пусть события развиваются своим ходом, а там - будь что будет. 

Но то, что еще оставалось в коробке, не давало мне покоя. Все дно коробки занимал черный пластиковый светонепроницаемый конверт. Я вытащил его, заглянул внутрь и снова, как тогда у Стива Миллейса, увидел чистый кусок пластика размером с книжную страницу. Кроме него, в конверте лежали два листа писчей бумаги примерно такого же размера, которые я в тот день не заметил. 

Мельком взглянув на них, я сунул их назад в конверт: внезапно пришло в голову, что, если 

Джордж хранил их там, значит в том была необходимость. На пластике и на бумаге могут быть скрытые изображения… А вдруг они уже уничтожены по моей неосторожности? 

Впрочем, пластик и листы бумаги мало походили на фотоматериалы. Самые обычные пластик и бумага. 

Если на них какие-то скрытые изображения, как их проявить? А если нет, зачем Джордж хранил их в светонепроницаемом конверте? 

Я сел и, рассеянно глядя на молчаливый черный конверт, стал думать о проявителях. Получить изображение на конкретном типе пленки или бумаги можно с помощью нужного проявителя, то есть определенным образом подобранной смеси химических веществ. Но это значило, что я ничего не смогу предпринять, пока не определю состав и тип пластика и двух листов бумаги. 

Задумчиво отодвинув в сторону черный конверт, я взял полоски пустых негативов, их, по крайней мере, засветить нельзя: они уже проявлены. Проявлены… Но никакого намека даже на скрытые изображения. 

Тридцатипятимиллиметровые цветные негативы по 

лосками, в основном по шесть кадров, некоторые просто пустые, а другие заляпаны пурпурными пятнами. Я положил их рядом и сделал первое интересное открытие. 

Все пустые негативы были частью одной пленки, а негативы с пурпурными пятнами - другой. Вверху каждой пленки стояли номера кадров, соответственно 

от одного до тридцати шести. Значит, две пленки по тридцать шесть кадров. 

Мне удалось определить марку пленки: каждая фирма нумерует кадры по-разному. Впрочем, это было неважно. Важно было другое, а именно - цветообразующие компоненты. 

В то время как готовые слайды - или диапозитивы 

мы видим в привычных нам цветах, негативы появляются окрашенные в так называемые дополнительные цвета; и чтобы получить нормальные цвета, естественно, нужно сделать отпечаток с негатива. 

Основные цвета светового излучения - синий, зеленый и красный. На негативе они соответственно появляются в дополнительных цветах - желтом, пурпурном и голубом. Следовательно, негативы должны выглядеть как смесь желтого, пурпурного и голубого. Кроме того, для того, чтобы добиться хорошей светочувствительности и контрастности, многие фирмы вводят в негативные пленки цветообразующие компоненты, имеющие оранжевую окраску. Поэтому края цветных негативов чистого светло-оранжевого цвета. 

Оранжевый цвет обладает также способностью маскировать желтые цвета так, что желтые участки негатива кажутся оранжевыми.

Негативы Джорджа Миллейса были светло-оранжевыми. 

Предположим, рассуждал я, под оранжевым скрывается желтое изображение, которое в настоящий момент не видно. Если я напечатаю эти негативы, желтый превратится в синий. Невидимое желтое изображение на негативе может превратиться в четкое синее изображение. 

Попробовать стоит.

Я прошел в лабораторию, смешал проявляющие вещества и включил автомат для цветной печати. 

Нужно было ждать полчаса, пока встроенные термостатические обогреватели подогреют различные химические ванночки до нужной температуры, а после этого срабатывала автоматика: фотобумага скользила по роликам из одной ванночки в другую, и через семь минут фотография была готова. 

Сделав контактные отпечатки, я почти сразу же обнаружил, что под оранжевым скрывается синий цвет. Не синее изображение, а просто синий цвет. 

Существует столько способов цветной печати, что пытаться проявить изображение на пустых негативах 

все равно, что идти в лес с завязанными глазами. И хотя в конце концов отдельно каждый негатив я отпечатал всеми известными мне способами, мне лишь частично повезло. 

В результате я получил тридцать шесть синих прямоугольников десять на двенадцать сантиметров каждый, отпечатанных по четыре на листе, и еще тридцать шесть с зеленоватыми пятнами. 

Тщательно промывая их под водой, я думал лишь об одном: Джордж не стал бы просто так делать семьдесят две картинки на голубых прямоугольниках. 

Высушив несколько снимков, я внимательно рассмотрел их, и мне показалось, что на некоторых появились чуть более темные пятна. Разобрать пока было ничего нельзя, но что-то там было. 

Когда гораздо позже меня наконец озарило, что сделал Джордж, я слишком устал, чтобы начинать все сначала. Я вычистил автомат для фотопечати, убрал все и лег спать. 

На следующий день рано утром мне позвонил Джереми Фоук и спросил, удалось ли мне навестить бабушку. 

Дай время, сказал я, на что он ответил, что у меня оно было. 

Ну… я поеду, - сказал я. - В субботу после Аскота. Чем ты занимался? - печально осведомился он. Ты мог это сделать в любой день на этой неделе. Не забывай, что она действительно умирает. Я работал, - ответил я. - И печатал фотографии. Из той коробочки? - подозрительно спросил он. 

Угу. Не делай этого, - сказал он и добавил: - И что у тебя получилось? Синие снимки. Синие фотографии. Что? Синие, как небо. Иссиня-синие. 47-В. Что ты говоришь? Ты выпил? Да нет, просто не выспался, - зевнул я. - Слушай. Джордж Миллейс надел на свой объектив синий светофильтр и через него сфотографировал чернобелую фотографию на обратимую цветную пленку. 47-В - это самый интенсивный синий светофильтр из всех, что есть в магазинах. Держу пари, что он пользовался именно им. Китайская грамота какая-то… Это - грамота Миллейса. Ловкого и хитрого Миллейса. Кузена самого тарабарского короля. Ты и вправду пьян. Ерунда! Как только я узнаю, как выявить изображение на синих фотографиях, раскроется очередная тайна Миллейса. Я окончательно убедился, что все это нужно сжечь. Исключено. Ты понимаешь, что это не игрушки! Понимаю. Ради бога, будь осторожен. 

Я пообещал, что буду осторожен. Но обещания всегда легче давать, чем выполнять. 

… На скачках в Вискантоне, графство Сомерсет, мне предстояло сделать два заезда на лошадях Гарольда и три - на лошадях, подготовленных другими тренерами. Глаза слезились от сухого резкого ветра. Мысль о возможной победе нимало не утешала: скачки были непрестижные, владельцы лучших лошадей вовсе отказались участвовать и отправились в Ньюбери и Аскот, предоставив неуклюжим неумехам возможность взять первый приз. Все пять заездов я проделал без приключений. Во время скачек для новичков большинство участников вылетели из седла у первой изгороди, и я финишировал в гордом одиночестве, оставив остальных далеко позади. 

Маленький худенький тренер моей лошади при- 

ветствовал меня широкой улыбкой. Глаза его слезились, из посиневшего носа капало. 

Поздравляю! Ты просто молодчина, ей-богу! Да не стой ты тут, черт бы тебя побрал, скорее беги в весовую! Здорово, что они все свалились, а? Как по-твоему? Ваша лошадь бесподобно выезжена, - сказал я, снимая седло. - Необыкновенно чисто взяла все препятствия. 

От удовольствия его рот расплылся чуть ли не до ушей. 

Вот бы и в Эйнтри прыгала так же! Тогда уж большой приз был бы наш. 

Я прошел в весовую и встал на весы, сменил одежду, взвесился снова и снова скакал, вернулся обратно, переоделся, взвесился… 

Когда-то все было мне в новинку, и сердце бешено колотилось всякий раз, как я выходил из раздевалки на площадку для выводки, всякий раз, как, пустив лошадь легким галопом, приближался к старту. С тех пор прошло десять лет, и теперь сердце учащенно билось только на крупных скачках - Эйнтри или Дерби, - и то если лошадь имела шансы оказаться в числе победителей. Предвкушение езды когда-то зверски вздергивало нервы, но теперь воспринималось как повседневность. 

Плохая погода, длительные переезды, разочарования и травмы - поначалу я не думал о них всерьез, считая лишь частью работы, неизбежной, но не слишком существенной. Спустя десять лет я понял, что это-то и есть работа. А взлеты, победы, награды - так, довески. Не более того. 

Любовь к скорости, любовь к лошадям, способность слиться в одно существо с благородным животным, а также крепкие кости, умение брать препятствия и быстро прийти в форму, если случится получить травму, - вот и все, что должен уметь жокей. Но вряд ли хоть одно из этих качеств, кроме, пожалуй, любви к лошадям, пригодится, если я решу стать профессиональным фотографом. 

Измотанный и раздраженный, я шел к машине из 

весовой. Не хочу я быть фотографом. Я жокей, и все. Стоит сделать шаг в новый мир, пути назад уже не будет. А я хотел, чтобы все оставалось по-прежнему. 

Назавтра ранним утром на пороге моего дома показалась Клэр Берген. С ней приехал смуглый молодой человек, пожавший мне руку так решительно, что я физически ощутил энергию, которую излучали кончики его пальцев. А я-то всегда представлял издателей этакими дородными добродушными дядечками. Еще одна иллюзия развеялась при первом соприкосновении с действительностью. 

На Клэр была яркая шерстяная шапка и такой же яркий шарф, афганский дубленый жакет, желтые шелковые лыжные брюки и тяжелые ботинки с меховыми выпушками. "Да, - подумал я, - в таком виде только лошадей пугать". 

По такому случаю я одолжил у Гарольда "Лендровер" и повез их в Даунс, показать, как тренируют лошадей из разных конюшен и где какой тренер живет. Мы объехали деревню кругом и вернулись ко мне - выпить кофе и обдумать увиденное. 

Издатель сказал, что хотел бы немного побродить пешком - вдруг увидит что-нибудь интересное, - и оставил нас вдвоем. Допивая вторую чашку обжигающего кофе, Клэр спросила, как же мы можем выносить такой сильный ветер, ужасно, просто с ног сбивает. 

Да, здесь всегда очень ветрено, - подумав, согласился я. И эти лысые горы… Лошадям хорошо. Лошади… Я, по-моему, в жизни ни до одной не дотронулась, - она была несколько смущена. - Большинство моих знакомых презирают людей, имеющих дело с лошадьми. Человеку приятно считать себя лучше других, - сказал я без обиды. - Особенно, когда для этого нет никаких оснований. Один-ноль в вашу пользу, - сказала она. 

Вы себе и представить не можете, какую гамму ненависти испытывают люди к лошадям, - от желания поиздеваться до истерики, - сказал я, улыбнувшись. Вам это все равно? Это их проблемы. Я тут ни при чем. 

Клэр пристально посмотрела на меня большими серыми глазами. 

Вы когда-нибудь обижаетесь? - спросила она. Еще бы. Например, когда меня упрекают, что я прыгнул за борт, в то время как я пошел ко дну вместе с тонущим кораблем. Что-что? Ну, если говорят, что я не удержался в седле, когда на самом деле упала лошадь, а я вместе с ней. А что, есть разница? Да, и потом принципиальная. Похоже, вы надо мной смеетесь, - сказала она. Есть немного. - Я взял у нее из рук пустую чашку и положил в раковину для грязной посуды. - Ну а вас, что может обидеть вас, Клэр? Не выношу, когда меня держат за дуру, - ответила она после небольшой паузы. Сражен вашей откровенностью, - сказал я. 

Она, казалось, смутилась и, избегая глядеть 

мне в глаза, сказала, что ей нравится дом, и кухня очень славная, а затем попросила разрешения воспользоваться ванной. Вскоре она вернулась на кухню - без шапки и со свежей помадой, на губах - и, похвалив также и ванную, сказала: 

Надеюсь, у вас все комнаты на уровне. Хотите взглянуть? С удовольствием. 

Я провел ее в гостиную, потом мы заглянули в спальню и наконец остановились посреди холла перед дверью в темную комнату. 

Это все, - сказал я. 

Клэр медленно отвернулась от входа в фотомастерскую и посмотрела на меня в упор. 

Вы говорили, что занимаетесь фотографией. Занимаюсь. Но я думала, что вы… - она нахмурилась. -  

Мама говорила, что я слишком резко отвергла ваше предложение… но я не знала… 

Пустяки, - сказал я. - Я не вспоминал об этом. А вы мне… покажете свои работы? Конечно, если хотите. Они здесь, вот в этом бюро, сказал я и, выдвинув один из ящиков, начал перебирать папки с фотографиями. - А вот и Ламбурн, держите. А что в других папках? Обыкновенные фотографии. За какой период? За пятнадцать лет. Пятнадцать лет назад у меня появился собственный фотоаппарат, - добавил я, встретив ее недоумевающий взгляд. 

Клэр удивленно охнула и начала читать вслух ярлыки на папках: 

"Америка", "Франция", "Дети", "Жизнь жокея"… Что такое "Жизнь жокея"? Просто повседневная жизнь, если ты жокей. Можно взглянуть? Конечно. 

Высвободив папку из хорошо подогнанного держателя и вытащив ее из ящика, она тут же унесла ее на кухню. Я пошел за ней с фотографиями Ламбурна. 

Клэр положила папку на стол, раскрыла ее и, сдвинув брови, начала последовательно изучать содержимое, фотографию за фотографией. 

Она не проронила ни слова. 

Я хочу посмотреть фотографии Ламбурна, - сказала она наконец. 

Я протянул ей папку "Ламбурн", и она, по-прежнему молча, просмотрела ее от корки до корки. 

Не утруждайте себя. Я не жду комплиментов, сказал я. - Я знаю, что это не бог весть что. Вы лжете, - сказала Клэр, наградив меня свирепым взглядом. - Вы отлично знаете цену своим работам. 

Закрыв папку с видами Ламбурна, она забарабанила по ней, сосредоточенно прикусив губу. 

Мне кажется, эти фотографии вполне подойдут для нашей книги, - сказала она. - Конечно, последнее слово принадлежит не мне, но… 

Порывшись в большой коричневой сумке, она извлекла оттуда пачку сигарет и зажигалку. Потом сунула сигарету в рот, прикурила, и я заметил, что у нее дрожат руки. "И с чего это она так 

разнервничалась, черт побери? - подумал я. - Что 

могло до такой степени нарушить ее душевное равновесие?" Волнение растворило парадный глянец, и я увидел перед собой обычную женщину, юную, темноволосую, задумчивую. 

Она сделала несколько глубоких затяжек, потом взглянула на свои пальцы, которые продолжали дрожать. 

В чем дело? - спросил я наконец. Да так, ничего. - Она быстро взглянула на меня и, отвернувшись, сказала. - Я уже давно ищу что-то вроде вас. Что-что? - отозвался я, озадаченный. Мм… - она стряхнула пепел. - Мама, наверное, говорила вам, что я хочу стать издателем. Говорила. Многие не принимают меня всерьез из-за возраста. Но я работаю в этой области уже пять лет и знаю, чего хочу. Не сомневаюсь. Нет, не то… мне нужно… я хочу… В общем, я должна сделать книгу, которая поможет мне утвердиться в издательском деле. Все должны знать, что я выпустила книгу, имевшую огромный успех. Тогда моя карьера обеспечена. Понимаете? Понимаю. Так вот, я ищу эту книгу уже около двух лет и почти отчаялась, потому что мне нужно нечто совсем особенное. И наконец… - она сделала глубокий вдох, - наконец я нашла то, что искала. Но из Ламбурна не сделаешь сенсации, - сказал я удивленно. - Кроме того, я считал, что это книга вашего шефа. Боже, какой же вы идиот, - сказала она. - При чем тут Ламбурн? Вот, - она положила руку на папку "Жизнь жокея". - Вот что я имею в виду. Эти фотографии не нуждаются в тексте. Они рассказывают свою повесть без слов. Если поместить их в определенном порядке… 

представить как образ жизни… как автобиографию, социальный комментарий, проникновение в самую суть человеческой натуры, показать все… весь механизм… изнутри… Представляете, какая потрясающая выйдет книга? Люди сразу забудут о цветах и рыбках. 

Насколько мне известно, альбом "Цветы" разошелся двухмиллионным тиражом. Я вижу, вы мне не верите, - сказала Клэр. - У вас просто не хватает воображения… - Она внезапно замолчала и нахмурилась. - Вы где-нибудь уже публиковали свои фотографии? В газетах, журналах? Публиковали? 

Я покачал головой. 

Нет, я никуда их не предлагал. Удивительный человек! У вас такой талант, а вы им совсем не пользуетесь! Но… фотографией занимаются многие. 

Конечно. Но совсем не каждый делает большую серию фотографий, задавшись целью показать образ жизни - целиком, как он есть. - Она стряхнула пепел. - Ведь здесь все, в этой папке, - тяжкий труд, беззаветная преданность, плохая погода, праздники, будни, и торжество, и боль… Фотографии разложены не по порядку, но я всего лишь раз взглянула на них и уже знаю о вашей жизни все. И воспринимаю ее как что-то близкое, глубоко личное. Это сделали вы. Благодаря вам я сумела понять вашу жизнь изнутри, увидеть то, что видите вы. Я вижу воодушевление на лицах владельцев. Вижу, какие они разные. Вижу, как многим вы обязаны конюхам. Вижу озабоченность тренеров. Вижу жокеев в минуты веселья. Восхищаюсь их мужеством. В этих снимках ваша душа, и любовь к людям, и понимание жизни. Люди открылись для меня с неожиданной стороны, и это тоже сделали вы. 

Никогда не думал, - сказал я медленно, - что мои фотографии так откровенны. Взгляните хотя бы на эту, - сказала Клэр, вытаскивая снимок из папки. - Вот. Посмотрите на этого человека в спецодежде. Он разувает юношу со сломанной ключицей… Каждое его движение причиняет юноше боль, и он старается снять ботинок 

как можно осторожнее. Не нужно слов, так выразительны их позы и лица. 

Она положила фотографию на место и серьезно сказала: 

Мне понадобится время, чтобы все устроить. Можете пообещать, что не пойдете предлагать фотографии другому издателю, как только за мной закроется дверь? Даю вам честное слово, - сказал я. И смотрите не проболтайтесь шефу, когда он вернется. Я хочу выпустить эту книгу сама. Он тут совершенно ни при чем. Хорошо, - пообещал я, с трудом сдерживая улыбку. Может, у вас и нет честолюбия, - резко сказала Клэр, - а вот у меня есть. Что да, то да. Вы же от этого только выиграете. Если книга 

будет иметь успех, - а я В этом нисколько не 

сомневаюсь, - получите приличный гонорар. - После недолгой паузы она добавила: - Аванс вам выпишут сразу после подписания контракта. 

Контракта… Ну да, контракта. Чему вы улыбаетесь? - спросила Клзр и строго добавила: - Берегите 

фотографии. Я скоро приеду за ними - одна, без шефа. 

С этими словами она всучила мне папку, и я 

положил ее на прежнее место в бюро, так что, когда вернулся ее молодой энергичный шеф, на столе лежала только папка с видами Ламбурна. Проглядев ее, он сказал, что фотографии им подходят, впрочем, особого восторга не выразил. Вскоре они с Клэр ушли и унесли папку с собой. 

Назад Дальше