Черт бы их побрал, подумал я. Я не хотел проигрывать скачку. Жульничество мне претило… а десять процентов, которые я потеряю сегодня, удесятеряли злость. Почему, черт возьми, Бриггс снова принялся за старое? Ведь столько времени прошло! Я надеялся, что он раз и навсегда оставит свои фокусы, потому что с тех пор я как жокей сделал значительные успехи, и он, безусловно, понимал, что скорее всего встретит отказ. Жокей, занимающий одно из первых мест в списке победителей, избавлен от подобного давления: ведь если в одной конюшне ему по глупости дадут ногой под зад, в другой его примут с распростертыми объятиями. А может быть, Бриггс считает, что я вступил в критический возраст, постарел и положение мое непрочно… Что ж, он прав.
Стартер начал перекличку. Мы ехали по кругу, и я беспокойно поглядывал на четырех лошадей - соперников Рассвета. Среди них не было ни одного серьезного противника. Теоретически ни одна из них не могла обойти моего мощного мерина: вот почему в эти мгновенья люди ставили по четыре фунта на Рассвета, чтобы выиграть один.
Четыре к одному на…
Виктор Бриггс вел игру по-крупному: окольными путями он заключал пари, что его лошадь проиграет, - в противном случае ему пришлось бы платить. Впрочем, как выяснилось, в сделке участвовал и Гарольд. Как бы я ни относился к их махинациям, предать интерес своего тренера я не мог.
Мы работали вместе семь лет, и нас связывало нечто большее, чем просто отношения тренера и жокея. Люди мы разные, но это не мешало мне считать его своим другом. Гарольд был человек неуравновешенный: то без причины мрачнел, то вдруг начинал прыгать от радости; мог быть тираном и совершенно неожиданно проявить необыкновенное великодушие.
В Беркшир-Даунс не было второго такого матерщинника и крикуна, поэтому конюхи с обидчивым характером и больным самолюбием долго у него не задерживались. Когда я впервые сел на одну из его лошадей, Гарольд костерил меня так, что было слышно от Уонтиджа до Суиндона, но сразу же после заезда в десять утра пригласил к себе в дом, откупорил бутылку шампанского, и мы выпили за предстоящее сотрудничество.
Он всецело доверял мне и защищал от нападок как ни один другой тренер, требуя взамен лишь безоговорочной преданности делу. В общем, последние три года у нас не было трений.
Стартер дал команду, и лошади выстроились в линию.
В скачках с препятствиями нет стартовых ячеек. Вместо них - стойки с натянутыми резиновыми шнурами.
Со смешанным чувством беспомощности и холодного бешенства я решил, что Рассвета нужно вывести из игры в самом начале дистанции. Учитывая скаковые данные лошади, проиграть будет очень сложно: на меня будут наставлены тысячи биноклей, телекамеры, фотофиниш, острые глаза проницательных репортеров. Более того, если я попытаюсь придержать лошадь, когда победа Рассвета уже станет очевидна, это будет равносильно самоубийству. Если же я без видимой причины просто упаду на последней полумиле, назначат расследование. Меня могут лишить жокейской лицензии. Конечно, за дело, но от этого не легче!
Стартер нажал на кнопку, шнуры отскочили вверх, и я пустил Рассвета в шенкеля. Никто из жокеев, однако, не собирался усердствовать, и в результате все лошади пошли средним галопом, что усложняло мое положение. Надеяться, что Рассвет зацепится за препятствие, бесполезно: он прыгун высшего класса. Некоторых лошадей трудно правильно подвести к препятствию - подвести неправильно к препятствию Рассвета невозможно. От жокея требовался лишь малейший намек - все остальное он делал сам. Я множество раз скакал на нем, выиграл шесть скачек и знал его как облупленного.
Обмануть лошадь. Обмануть публику. Обмануть!
Черт побери, подумал я.
Мне удалось сделать задуманное у третьего забора, стоявшего на крутом склоне вдали от трибун, у спуска с холма. Лучшее место найти было трудно: этот участок дистанции по большей части скрыт от глаз зрителей. Кроме того, возле самого забора склон резко обрывался: в этом году многие жокеи получили здесь травмы.
Рассвет, сбитый с толку моим неверным посылом и инстинктивно, как все лошади, почувствовав мое смятение и ярость, рыскнул в точке отрыва и сделал несколько лишних, неуверенных шагов.
Извини, малыш, подумал я, мне безумно жаль, но ничего не поделаешь. Выбрав самый неподходящий момент, я послал его вперед шенкелями и, когда он взвился в воздух, до отказа натянул повод, переместив свой вес вперед, к холке.
Он неуклюже приземлился, на мгновенье запнулся и боднул головой, стараясь сохранить равновесие. Этого было недостаточно… но делать нечего: вывернув правую ногу из стремени, я перебросил ее через спину лошади, сполз с седла на левую сторону и вцепился в шею Рассвета.
Восстановиться в седле из такого положения практически невозможно. Я сидел, прижавшись к шее Рассвета, а когда он сделал еще три неверных шага, сполз вниз по его груди и, наконец, разжав руки, кувыркнулся на траву прямо ему под ноги.
Небо и земля завертелись у меня перед глазами. Я услышал нервную дробь копыт Рассвета и шум от галопом проносящихся мимо лошадей.
Придя в себя, я сел на землю и расстегнул шлем. На душе скребли кошки.
- Не повезло, - бросили мне мимоходом в весовой. - Чистое невезенье. - И вновь окунулись в суматоху дня. Интересно, кто-нибудь догадается?.. Нет, наверное. По крайней мере, никто не дал мне этого понять. Но сам я чувствовал глубокий стыд и смущение и старательно прятал глаза.
- Не переживай, - сказал Стив Миллейс, застегивая свой оранжево-синий камзол. - Ничего страшного. - Он взял хлыст и шлем. - В следующий раз повезет.
- Ясное дело.
Стив пошел на ипподром, а я стал уныло переодеваться в цивильное платье. "Кончено, - пронеслось у меня в голове. - Прощай, радость скачки. Прощай, победа, а с ней и надежда на то, что мне наперебой будут предлагать участвовать в скачках на "Золотой кубок". Прощайте, славные вечеринки и деньги, от которых после покупки новой машины осталось всего ничего. Куда ни кинь - всюду клин!"
Я пошел взглянуть на скачки.
Стив Миллейс с отчаянным безрассудством бешеным аллюром послал свою лошадь ко второму, последнему, забору и при приземлении упал с лошади. Он рухнул на землю как подстреленный, потом с трудом встал на колени и обхватил себя руками. Было ясно, что травма серьезная: перелом ребра или предплечья.
Его лошадь, целая и невредимая, поднялась и галопом пошла прочь. Я смотрел, как два санитара осторожно сажают Стива в карету "скорой помощи". Ему сегодня тоже не повезло, - подумал я. - Бедняга! В довершение ко всем семейным неприятностям - еще и это. Почему человек становится жокеем? Что заставляет его каждый раз садиться в седло, невзирая на риск и горечь поражений? Почему он зарабатывает на жизнь скачками, когда может иметь не меньше, сидя в конторе?
Я снова пошел в весовую, чувствуя во всем теле боль от копыт Рассвета. Завтра я буду весь в синяках - впрочем, это обычное дело. Я всегда относился спокойно к издержкам моей профессии, и хоть порой мне сильно доставалось, никогда не чувствовал страха перед следующей жеребьевкой. Наоборот, всегда испытывал огромную радость от сознания, что я в отличной форме, что сильное, гибкое тело полностью мне подчиняется. Спорт был для меня не тягостной обязанностью, но естественной потребностью здорового человека.
Самое страшное, подумал я, это потерять веру в свое дело. Если работа начинает казаться бессмысленной, если такие люди, как Виктор Бриггс, отбивают у тебя к ней всякую охоту, остается только сдаться. Но пока говорить об этом рано: мне еще нравилась такая жизнь, и бросать ее я не собирался.
В весовую вошел Стив в сапогах, лосине, майке и "плечиках"; забинтованная рука висела на перевязи, голова неестественно повернута набок.
- Ключица, - раздраженно сказал он. - Черт, вот не повезло! - От боли его узкое лицо вытянулось еще больше, скулы заострились, а под глазами залегли круги, но мучила его не столько боль, сколько мысль о том, что он проиграл.
Ловкими, мягкими движениями, выработанными долгими годами практики, служитель помог Стиву переодеться. Стараясь не потревожить больное плечо, он стал стаскивать с него сапоги. Вокруг нас толпились жокеи: они напевали, отпускали шуточки, пили чай, ели фруктовый пирог, сбрасывали разноцветные костюмы и натягивали брюки, смеялись, чертыхались и торопливо выходили. Конец рабочей недели, до понедельника можно отдыхать.
- Слушай, - неуверенно обратился ко мне Стив, - ты меня не подвезешь? - Он не знал, удобно ли ему обратиться ко мне с такой просьбой, ведь мы даже не были приятелями.
- Давай подброшу, - согласился я.
- К маме домой. Это возле Аскота.
- Ладно.
- Надо кого-нибудь попросить, чтобы завтра мою машину пригнали, - добавил он. - Черт, надо же, как не повезло!
Я сфотографировал Стива и служителя, который стягивал с него второй сапог.
- А чего ты потом делаешь с этими фотками? - спросил служитель.
- В ящик складываю.
Он недоуменно пожал плечами.
- Время только терять.
Стив взглянул на мой "никон".
- Папа однажды рассказывал, что видел твои снимки. Сказал, что в один прекрасный день ты оставишь его без работы.
- Да он просто пошутил.
- Ну, не знаю. Может быть. - Осторожно продев руку в рукав рубашки, он, морщась и охая, ждал, пока служитель застегнет пуговицы.
Как-то солнечным весенним днем я сидел в машине на автостоянке и, поджидая приятеля, которого обещал подбросить домой, просматривал свои фотографии. Тут меня и заметил Джордж Миллейс.
- Да ты просто настоящий Картье-Брессон, малыш, - промолвил он с легкой улыбкой и, сунув руку в открытое окно, выхватил у меня пачку фотографий, хотя я крепко держал их. - Так-так, - продолжал он, придирчиво изучая их. - Даунс: лошади в тумане. Романтическая чушь. - Он вернул мне снимки. - Так держать, малыш! Недалек тот день, когда ты станешь настоящим фотографом.
Он повернулся и пошел через автостоянку, время от времени поправляя свисавший с плеча тяжелый кофр. Он был единственным из моих знакомых фотографов, в присутствии которого я испытывал неловкость.
За те три года, что я прожил у Данкана и Чарли, они терпеливо учили меня всему, чему я мог научиться. Когда я впервые к ним попал, мне было всего двенадцать, но Чарли тут же нашел мне работу - подметать полы и убираться в фотолаборатории, и я был этому рад. Всему остальному приходилось учиться постепенно и основательно, и когда я постиг все премудрости, мне поручили печатать все фотографии Данкана и половину фотографий Чарли.
- Наш лаборант, - обычно представлял меня Чарли.
- Смешивает для нас реактивы, - пояснял он. - А как со шприцем обращается - тут ему равных нет. Не забудь, Филип, бензотриазола - только одну целую четыре десятых. - И я аккуратно забирал шприцем нужное количество раствора и добавлял в проявитель, чувствуя, что и от меня есть какая-то польза в этом мире.
Служитель надел на Стива пиджак, отдал ему часы и бумажник, и мы не спеша пошли к моей машине.
- Я обещал маме помочь убраться, когда вернусь. Вот, черт, как не повезло!
- Наверное, она уже соседей позвала. - Я помог ему забраться в новехонький "Форд" и, обойдя машину, сел за руль. Смеркалось. Я завел мотор, включил фары и выехал в направлении Аскота.
- Никак не могу привыкнуть к мысли, что папы нет, - сказал Стив.
- А что там произошло? - спросил я. - Ты, по-моему, говорил, что он врезался в дерево…
- Да. - Он вздохнул. - Заснул за рулем. Так, по крайней мере, предполагают. Дорога была пустынная: ни машин, ничего. Там был вроде поворот, а он не свернул. Прямо поехал. Наверно, ногу держал на акселераторе… От капота ничего не осталось. - Стив поежился. - Он из Донкастера возвращался. Мама его всегда предупреждала, чтобы он, когда задерживается, осторожно ездил ночью по шоссе. Да ведь это уже не на шоссе случилось… он был почти у дома.
Стив говорил устало и подавленно, да и вид у него был неважнецкий. Изредка поглядывая на него, я видел, что, несмотря на всю мою предосторожность, поездка в машине причиняет ему боль.
- Он на полчаса заехал к приятелю, - продолжал Стив. - Там они выпили по паре виски. Как это глупо - просто так вот заснуть…
Мы долго ехали молча, и каждый из нас думал о своем.
- Всего неделю назад, - вдруг сказал Стив. - В прошлую субботу…
Все под богом ходим, истина старая, как мир.
- Здесь налево, - объяснил Стив.
Немного покрутившись, мы наконец выехали на дорогу. По одну сторону ее была ограда, а по другую стояли чистенькие особняки с тенистыми садами.
Впереди творилось что-то странное. В домах горел свет, суетились люди. На дороге стояли карета "скорой помощи" и полицейская машина. Возле нее толпились полицейские. У одного дома взад-вперед сновали люди.
- Господи! - сказал Стив. - Это их дом. Это у мамы с папой…
Я высунулся из окна, а он продолжал сидеть в оцепенении, не сводя глаз с дома.
- Мама, - сказал он. - Что-то с мамой…
Его голос предательски задрожал. Лицо исказил ужас, в широко, по-детски раскрытых глазах отражался свет.
- Сиди здесь, - деловито распорядился я. - А я узнаю, в чем дело.
Глава 3
На диване в гостиной лежала мать Стива. По ее лицу текла кровь, она дрожала и кашляла. Весь ее вид - разбитый нос, рассеченные губы и брови, свежие кровоподтеки на скулах и подбородке, разорванная одежда и всклокоченные волосы - говорили о том, что ее зверски били.
Я изредка встречал эту женщину на скачках. Приятная, хорошо одетая, уверенная в себе, счастливая, не скрывающая гордости за мужа и сына. Узнать ее в этой сломленной и избитой женщине, неподвижно лежащей на диване, было невозможно.
Подле нее на стуле сидел полицейский. Рядом, с окровавленной тряпкой в руке, стояла женщина в полицейской форме. Чуть поодаль, возле прислоненных к стене носилок маячили два санитара. Пришла еще одна женщина, по-видимому, соседка. Вид у нее был мрачный и встревоженный. В комнате царил кавардак, пол был усеян бумагами и обломками разбитой мебели. На стене виднелись следы джема и пирогов, о которых рассказывал Стив.
- Вы врач? - спросил полицейский, когда я вошел.
- Нет… - Я представился.
- Стив! - простонала мать. Губы и руки у нее дрожали. - Стив ранен! - Она едва могла говорить, но переполнявший ее страх за сына заставил на миг забыть о собственных страданиях.
- Ничего серьезного, уверяю вас, - поспешно сказал я. - Он здесь, во дворе. Просто немного повредил ключицу. Сейчас я его приведу.
Я вышел во двор и помог Стиву вылезти из машины. Он весь как-то съежился и одеревенел, но сам, казалось, не замечал этого.
- Почему? - Шагая по дороге, он снова и снова задавал вопрос, на который не было ответа. - Почему это случилось? За что?
Тем временем полицейский инспектор снимал с миссис Миллейс показания.
- Перед приездом сына вы говорили, что преступников было двое, оба в масках из чулок. Вы подтверждаете это?
Она сделала едва заметное движение головой. Разбитые, распухшие губы двигались с трудом. Увидев Стива, она крепко сжала его руку.
- Белые или негры? - снова спросил полицейский.
- Белые.
- Как они были одеты?
- В джинсы.
- Они были в перчатках?
Она прикрыла глаза. Рассеченная бровь чудовищно распухла.
- Да, - прошептала она.
- Миссис Миллейс, пожалуйста, попытайтесь вспомнить, - сказал полицейский. - Что им было нужно?
- Сейф, - пробормотала она.
- Что?
- Сейф. У нас нет сейфа. Я им сказала. - По ее щекам катились слезы. - Они спрашивали, где сейф. Они били меня.
- У нас нет никакого сейфа! - яростно воскликнул Стив. - Я их убью!
- Хорошо, сэр, - вежливо прервал его полицейский. - Будьте добры, не перебивайте.
- Один… ломал мебель, - сказала миссис Миллейс. - А другой только бил меня.
- Проклятые звери! - не выдержал Стив.
- Они не говорили, что им нужно? - спросил полицейский.
- Сейф.
- Понимаю. Но, может быть, они искали что-то еще? Например, деньги? Драгоценности? Серебро? Золотые монеты? Чего они хотели? Постарайтесь точно вспомнить их слова, миссис Миллейс.
- Они искали сейф, - с трудом выговорила миссис Миллейс.
- Вы знаете, - обратился я к полицейскому, - что вчера в этом доме произошло ограбление?
- Да, сэр, знаю. Я сам вчера был здесь. - Он строго посмотрел на меня, потом снова повернулся к матери Стива.
- А эти двое молодых людей в масках - они не говорили, что приходили сюда вчера? Вспомните, пожалуйста, миссис Миллейс.
- По-моему, нет…
Не спешите, - сказал он. - Постарайтесь вспомнить.
Она долго молчала. На глаза снова навернулись слезы. "Бедная женщина, - подумал я. - Какое мужество надо иметь, чтобы перенести такое горе, боль, оскорбления."
- Они были такие здоровые, - наконец выговорила она, - и грубые. Кричали на меня… Я открыла входную дверь, и они… втолкнули меня… Втолкнули в комнату. Потом… стали ломать мебель. Все перевернули. Кричали: "Говори, где сейф?" Били меня. - Она помолчала. - По-моему… они ничего не говорили… о вчерашнем.
- Я убью их! - повторил Стив.
- В третий раз уже… - пробормотала его мать.
- О чем вы, миссис Миллейс? - спросил полицейский.
- Нас в третий раз грабят. Первый раз… два года назад.
- Ей нужен врач! - закричал Стив. - Вы что, не видите - она не может отвечать на вопросы. Ее нужно куда-нибудь перенести…
- Стив, милый, не волнуйся, - сказала соседка, подавшись вперед, словно желая успокоить его. - Я уже позвонила доктору Уильямсу. Он сейчас придет. - Несмотря на напускную озабоченность и тревогу, она явно наслаждалась происшедшим и уже предвкушала, как назавтра будет рассказывать обо всем соседям. - Я у вас была - маме твоей помогала, Стив, милый, - поспешно продолжала она, - а потом домой вернулась, мне же тут два шага, ты же знаешь, милый, напоить своих чаем, а потом вдруг слышу - шум, крики, я - назад: взглянуть, что там с твоей мамой стряслось, и тут вижу: из дома вылетают двое парней жуткого вида. Я, конечно, в дом и вижу… бедная твоя мама… Я сразу позвонила в полицию, в "скорую помощь", доктору Уильямсу… - Она явно ждала похвалы за то, что в такой ситуации сумела сохранить присутствие духа, но Стив никак не отреагировал.
На полицейского рассказ тоже не произвел никакого впечатления.
- Значит, вы ничего не можете добавить к тому, что уже говорили об их машине? - спросил он.
- Было темно, - защищалась она.
- Так, светлая, небольшая машина. Больше ничего не помните?
- Я вообще-то не обращаю внимания на машины.
"Лучше б ты обращала", - подумал каждый, но вслух этого никто не сказал.
Я кашлянул и неуверенно обратился к полицейскому:
- Не знаю, смогу ли я помочь, возможно, вы хотите пригласить своего фотографа, - но у меня в машине есть фотоаппарат, я могу заснять сейчас все, что нужно.