Ходили слухи, будто Оуэн Маркмен раздумал жениться на Мириам после выкидыша и она подала на него в суд за нарушение обязательства жениться. Мириам действительно потеряла ребенка в результате несчастного случая, сообщила мать Гаю. Миссис Джойс рассказала ей, что Мириам упала дома с лестницы, наступив на подол своей любимой длинной ночной рубашки из черного шелка, которую ей подарил Оуэн. Гай поверил этому сразу и безоговорочно. В сердце его проснулись сострадание и раскаяние, каких он ни разу не испытывал по отношению к Мириам. Теперь она виделась ему до слез несчастной и совершенно невинной.
15
- От семи до пяти ярдов, - ответил серьезный самоуверенный молодой человек, сидящий в кресле для свидетелей. - Нет, я никого не заметил.
- По–моему, около пятнадцати футов, - сказала девушка с большими глазами, Кэтрин Смит, которая выглядела такой испуганной, словно это случилось минуту назад. - Может, чуть побольше, - добавила она тихо.
- Около тридцати футов. Я первым спустился к лодке, - заявил Ральф Джойс, брат Мириам. У него были такие же рыжие волосы и серо–зеленые глаза, как у Мириам, но тяжелая квадратная челюсть уничтожала всякое сходство. - Не сказал бы, чтобы у нее были враги. По крайней мере, чтоб пошли на такое.
- Я ничегошеньки не слышала, - убежденно произнесла Кэтрин Смит, отрицательно покачав головой.
Ральф Джойс заметил, что он тоже ничего не слышал, а Ричард Шуйлер закончил свои показания решительным:
- Никакого шума не было.
Ог бесконечных повторений убийство утратило в глазах Гая не только ужас, но даже драматизм. Это напоминало тупые удары молотка, которым все происшедшее намертво вбивалось ему в память. Было невозможно поверить в то, что эти трое находились вплотную к убийце. Только маньяк посмел бы так близко сунуться, решил Гай, это ясно.
- Вы были отцом ребенка, которого потеряла миссис Хайнс?
- Да.
Оуэн Маркмен сидел ссутулившись, сцепив пальцы рук. Хмурое пристыженное выражение скрадывало его энергичную красоту, которую Гай отметил на фотографии. На нем были серые ботинки из толстой кожи, словно он явился сюда из Хьюстона прямо с работы. Нет, нынче Мириам не стала бы хвалиться им перед знакомыми, подумал Гай.
- Вы не знаете, кто мог бы желать миссис Хайнс смерти?
- Знаю, - ответил Маркмен и указал на Гая: - Он.
Публика повернула головы поглядеть на Гая. Он подобрался и смерил Маркмена взглядом - сейчас он впервые по–настоящему его заподозрил.
- Почему?
Оуэн Маркмен долго мялся, бормотал что–то себе под нос, но в конце концов выдавил из себя единственное слово:
- Ревновал.
В подтверждение сказанного Маркмен не смог привести ни одного убедительного довода, но после него обвинения в ревности посыпались со всех сторон. Даже Кэтрин Смит пискнула:
- Я тоже так думаю.
Адвокат Гая хихикнул. В портфеле у него лежали письменные показания Фолкнеров. Его хихиканье вызвало у Гая отвращение. Гай терпеть не мог судебные разбирательства Они напоминали ему грязную игру, чья цель не установить истину, а дать адвокату возможность схватиться с коллегой и выбить того из седла на какой–нибудь процессуальной закорючке.
- Вы отказались от солидного заказа… - начал коронер.
- Я от него не отказывался, - возразил Гай, - я написал заказчикам, что он мне не нужен, еще не получив его.
- Вы послали телеграмму. Вы не желали, чтобы жена туда за вами последовала. Но, узнав в Мексике, что жена потеряла ребенка, вы отправили в Палм–Бич еще одну телеграмму с просьбой рассмотреть вашу кандидатуру на получение заказа. Почему?
- Потому что решил, что она за мной не последует. Я подозревал, что она намерена тянуть с разводом до бесконечности. Но я собирался повидаться с ней на этой неделе, чтобы обсудить развод.
Гай утер со лба капельки пота и заметил, как его адвокат огорченно поджал губы: он не хотел, чтобы Гай затрагивал вопрос о разводе в связи с переменой своего отношения к заказу. Но Гаю было наплевать. Он сказал правду, и пусть обходятся с ней, как сочтут нужным.
- Как вы считаете, миссис Джойс, муж вашей покойной дочери способен устроить такое убийство?
- Да, - ответила миссис Джойс, на мгновенье замявшись и поднимая голову. Ее воспаленные веки почти прикрыли проницательные глаза, как это Гай не раз видел в прошлом, и трудно было понять, на что именно устремлен их взгляд. - Ему был нужен развод.
На это миссис Джойс указали, что всего несколько минут тому назад она утверждала, будто дочь хотела развода, а Гай Хайнс нет, потому что все еще ее любил.
- Если развода хотели обе стороны, а что мистер Хайнс его хотел, так это доказано, почему развод не состоялся?
Суд оживился. Эксперты по отпечаткам пальцев пришли каждый к разному заключению. Хозяин скобяного магазинчика, куда Мириам заходила накануне дня убийства, не мог толком сказать, кто с ней был - женщина или мужчина, и тот факт, что его проинструктировали в пользу мужчины, как–то утонул в новой волне смешков. Адвокат Гая пустился в разглагольствования о расстоянии между Меткафом и Мехико–сити, о письменных показаниях Фолкнеров, но Гай был уверен, что одна лишь его прямота снимет с него любое подозрение.
Подводя итоги разбирательства, коронер сделал предположение, что убийство, скорее всего, совершил маньяк, не известный ни жертве, ни другим сторонам. В вердикте фигурировали "неизвестное лицо или лица", и дело было передано на расследование в полицию.
На другой день - Гай как раз уезжал из дома и прощался с матерью - пришла телеграмма: "Теплый привет с золотого запада тчк Без подписи".
- От Фолкнеров, - поспешно заявил он матери.
Та улыбнулась.
- Скажи Анне, чтобы хорошенько заботилась о моем мальчике.
Она притянула его к себе, нежно взяв за ухо, и поцеловала в щеку.
Он все еще комкал в руке телеграмму от Бруно, когда приехал в аэропорт. Тут он разорвал ее на мелкие клочки и выбросил в проволочную корзину для мусора у края летного поля. Но ветер повыдул все клочки до последнего, и они понеслись по бетону, весело приплясывая на солнце, как конфетти.
16
Гай мучился, пытаясь прийти к окончательному ответу - Бруно или не Бруно? - но потом махнул рукой. То, что это могло быть делом рук Бруно, представлялось слишком уж невероятным. Могла ли рекламная карточка меткафской таксомоторной компании служить веским доказательством? Бруно вполне мог найти эту карточку в Санта–Фе и послать Гаю, это было бы в его духе. Тут, конечно, маньяк виноват, как считают коронер и все остальные, а если нет, то куда вероятнее, что убийство подстроил Оуэн Маркмен. Он выбросил из головы Меткаф, Мириам и Бруно и весь ушел в работу над "Пальмирой", которая, как он понял в первый же день, потребует от него всех наличных запасов дипломатического такта, строительных знаний и просто физических сил. Он выбросил из головы все свое прошлое, которое, при всех его превосходных целях и борьбе за их претворение, при всех скромных успехах, что он добивался, выглядело ничтожным и низменным по сравнению с великолепным главным зданием загородного клуба. В своей памяти он оставил одну только Анну. По мере погружения в новое творение в нем росло чувство, что он возрождается к другой, более совершенной жизни.
Фотокорреспонденты из разных газет и журналов отсняли главное здание, плавательный бассейн, купальные павильоны и террасы на ранних этапах строительства. Были сфотографированы и члены клуба за осмотром строительной площадки; Гай догадывался, что под этим снимком будет указана сумма, которую каждый из них пожертвовал на приют царственного отдохновения. Порой Гай подумывал, уж не объясняется ли отчасти его восторженность огромными деньгами, вложенными в осуществление проекта, обилием стройматериалов и площадей, оказавшихся в его распоряжении, лестью богачей, которые наперебой зазывали его в гости. Гай отклонял их предложения. Он понимал, что, возможно, упускает из–за этого небольшие заказы, которые были бы очень кстати зимой, но понимал он и то, что решительно не способен принудить себя вести светскую жизнь, какую большинство архитекторов воспринимали как само собой разумеющееся. Когда ему хотелось провести вечер в компании, он ехал за несколько миль автобусом к Кларенсу Брилхарту, они вместе обедали, слушали пластинки и вели беседы. Кларенс Брилхарт, управляющий клубом "Пальмира", в прошлом маклер, был высокий старый седой джентльмен; Гай часто ловил себя на мысли, что хотел бы иметь такого отца. Больше всего Гая восхищал дух неспешной праздности, свойственный Брилхарту как в собственном доме, так и на стройплощадке с ее суетой и лихорадкой. Гай надеялся в старости походить на него. Но он знал про себя, что слишком нетерпелив, всегда был слишком нетерпеливым. А поспешность, и это он тоже знал, неизбежно роняет достоинство. Вечерами Гай большей частью читал, писал длинные письма Анне или просто заваливался спать, потому что к пяти утрам уже бывал на ногах и нередко весь день сам работал с паяльником или раствором или орудовал мастерком. Почти всех рабочих он знал по имени. Ему нравилось оценивать нрав строителя и прикидывать, насколько он отвечает или не отвечает общему духу строительства. "Как будто дирижируешь симфоническим оркестром", - сравнил он в письме к Анне. В сумерках, когда он садился под кустами на поле для гольфа выкурить трубку и смотрел сверху на четыре белых строения, он чувствовал, что его "Пальмира" будет самим совершенством. Он понял это, когда первые горизонтальные перекрытия легли на рассредоточенные мраморные стойки главного здания. Торговое здание в Питтсбурге испортил каприз заказчика, который в последнюю минуту потребовал изменить форму окон. Больничный флигель в Чикаго, на взгляд Гая, был убит карнизом из более темного камня, чем предусматривалось проектом. Но Брилхарт пресекал любое вмешательство, "Пальмира" обещала безукоризненно соответствовать изначальному замыслу, а Гаю еще не доводилось создавать совершенство.
В августе он съездил на север повидаться с Анной. Она работала в отделе дизайна текстильной компании в Манхеттэне. Осенью она собиралась приобрести магазин на паях во своей знакомой, тоже дизайнером. О Мириам они впервые заговорили лишь в четвертый - последний - день пребывания Гая. Они стояли у ручья за домом Анны, выйдя напоследок прогуляться вдвоем: через несколько минут Анне предстояло везти его в аэропорт.
- Как ты думаешь, Гай, это Маркмен? - вдруг задала вопрос Анна; он кивнул в ответ, и она добавила: - Это страшно, но я почти уверена.
А потом он как–то вечером вернулся от Брилхарта к себе в комнату, которую снял вместе с мебелью, и нашел два письма - от Бруно и от Анны. Бруно писал из Лос–Анджелеса, мать переслала его письмо из Меткафа. Его поздравляли с работой в Палм–Бич, желали успехов и умоляли черкнуть пару слов. Постскриптум гласил:
"Надеюсь, вы не рассердитесь за это письмо. Написал много других, но ни одного не отправил. Звонил вашей маме узнать ваш адрес, но она не дала. Честное слово, Гай, тревожиться совершенно не из–за чего, а то бы я не стал вам писать. Разве неясно, что мне в первую очередь следует осторожничать? Напишите поскорее, а то я могу отправиться на Гаити. Еще раз ваш друг и поклонник. Ч. Э. Б.".
Боль началась в голове и медленно спустилась к ногам. Оставаться одному в комнате было невыносимо. Он вышел в бар и, не успев сообразить, что делает, опрокинул две рюмки хлебной водки, а следом и третью. Он поймал себя на том, что изучает в зеркале над баром отражение собственного загорелого лица, и поразился, какие у него бессовестные и бегающие глаза Это совершил Бруно. Уверенность обрушилась на него с непреложностью, не оставляющей лазейки сомнению, подобно катастрофе, упорно не замечать которую все это время было способно одно лишь слепое безумие. Он скользнул взглядом по стенам маленького бара, словно ждал, что они вот–вот рухнут и погребут его под обломками. Это совершил Бруно. То, что Бруно гордился обретенной теперь Гаем свободой, могло иметь только одно объяснение. Как постскриптум. Как, может быть, и поездка на Гаити. Но что Бруно подразумевал? Гай наградил лицо в зеркале злым взглядом и опустил глаза, посмотрел на свои руки, на твидовый пиджак, фланелевые брюки, и его осенило: все это надел утром один человек, а снимать на ночь будет уже другой, тот, каким он будет отныне. Теперь он знал. В это мгновение… Он не мог бы сказать, что именно происходит, но чувствовал, что с этой минуты вся его жизнь пойдет по–другому, должна пойти по–другому.
Если он знал, что это совершил Бруно, почему он не сдал его полиции? Какие чувства он испытывал к Бруно помимо ненависти и отвращения? Или он испугался? Ясных ответов на эти вопросы у Гая не было.
Он долго боролся с искушением позвонить Анне, в конце концов не выдержал и сдался в три часа ночи. Лежа в темноте на койке, он очень спокойно поговорил с ней о будничных вещах и один раз даже рассмеялся. Анна и та не заметила ничего необычного, подумал он, опуская трубку. Он чувствовал себя непонятно в чем ущемленным и слегка встревоженным.
Мать писала, что мужчина, который звонил ему, когда он был в Мексике, и назвался Филом, звонил опять и спрашивал, как с ним связаться. Она опасалась, что это как–то связано с Мириам, и раздумывала, не сообщить ли в полицию.
Отвечая матери, Гай написал: "Я выяснил, кто этот настырный телефонист. Это Фил Джонсон, один парень, с которым я встречался в Чикаго".
17
- Чарли, что это за вырезки?
- Об одном моем знакомом, ма! - крикнул Бруно из ванной. Он пустил воду сильнее, склонился над раковиной и сосредоточенно уставился на блестящую никелированную затычку. Постояв так с минуту, он извлек бутылку виски, которую прятал под полотенцами в корзине для белья. Стакан разбавленного виски в руке немного унял дрожь; Бруно несколько секунд разглядывал серебряный кант на рукаве своего нового смокинга. Этот смокинг так ему нравился, что он не расставался с ним даже в ванной. В зеркале закругленные лацканы смокинга служили рамкой для портрета праздного молодого человека, склонного к безрассудным таинственным приключениям, наделенного чувством юмора и глубиной натуры, властного и утонченного (полюбуйтесь, как изящно он держит стакан между большим и указательным пальцами, словно в великолепном тосте), - молодого человека с двойной жизнью. Он выпил за собственное здоровье.
- Чарли?
- Сейчас, мамик!
Он обвел ванную диким взглядом. Окон не было. Последнее время такое случалось с ним раза два в неделю. Через полчаса после того, как он вставал ото сна, у него возникало ощущение, будто кто–то его душит, упираясь коленями в грудь. Он закрыл глаза и натужно задышал - вдох, выдох - так часто, как позволяли легкие. Наконец виски подействовало. Оно угомонило раздерганные нервы, словно провело рукой по всему телу. Он выпрямился и открыл дверь.
- Бреюсь, - объяснил он.
Его мать в теннисных шортах и майке склонилась над развороченной постелью, по которой были раскиданы вырезки.
- Кто она, эта убитая женщина?
- Жена одного парня, с которым я познакомился в поезде из Нью–Йорка, Гая Хайнса, - улыбнулся Бруно. Ему нравилось произносить имя Гая. - Правда, любопытно? Убийцу до сих пор не нашли.
- Вероятно, маньяк, - вздохнула она.
Бруно сразу посерьезнел.
- Нет, не думаю. Тут очень непростые обстоятельства.
Элси выпрямилась и засунула большой палец за пояс. Небольшая выпуклость под поясом исчезла, и на какое–то мгновение она превратилась в женщину, которая неизменно являлась взгляду Бруно до прошлого года, изящную вплоть до узких лодыжек.
- У твоего приятеля Гая хорошее лицо.
- Лучше человека не встретить. Стыд и срам, что его привлекли на дознание. Он мне сказал в поезде, что вот уже пару лет как не видел жены. Да из Гая такой же убийца, как из меня! - Бруно ухмыльнулся нечаянной шутке и, чтобы не привлекать к ней внимания, добавил: - Во всяком случае, его женушка была слаба на передок…
- Миленький, - она взяла его за окантованные лацканы, - ты бы не хотел для разнообразия последить за собственным языком? Бабушка, я знаю, порой от него в ужас приходит.
- Да бабушка и не знает, что такое "передок", - возразил Бруно хриплым голосом.
Элси взвизгнула, запрокинув голову.
- Ма, ты слишком много бываешь на солнце. Мне не нравится, что лицо у тебя такое смуглое.
- А мне не нравится, что у тебя такое бледное.
Бруно нахмурился. Шершавость кожи на мамином лбу больно ранила его чувства. Он неожиданно поцеловал ее в щеку.
- Обещай мне, что хоть полчасика посидишь сегодня на солнце. Другие приезжают в Калифорнию за тысячи миль, а ты сидишь в четырех стенах!
Бруно презрительно нахмурился.
- Ма тебя совсем не интересует мой приятель!
- Напротив, интересует, только ты мне о нем что–то мало рассказываешь.