Ефим Друц - писатель-этнограф, член Союза писателей России. Его литературный "стаж" - 40 лет.
В этой книге представлена трилогия "Цыганские романы". Автор, знающий цыган не понаслышке, пишет о современном мире цыганской жизни.
Содержание:
-
Цыганский вор 1
-
Перстень с ликом Христа 31
-
Цыганский барон 43
-
Примечания 75
Ефим Друц
Цыганские романы
Цыганский вор
…Все гонят вас с ожесточеньем,
А после смерти роковой,
И волк посмотрит с отвращеньем
На труп холодный и худой…
Поль Верлен
Пролог
- Давно это было. Кочевал по свету цыганский табор, и когда встречался с другим табором, то между цыганами стычки происходили. И все из-за вожака: как он скажет, так и будет. Случалось, убивали цыгане друг друга. И был в таборе молодой цыган, решивший положить конец этому. И сказал он вожаку: "Зачем братьев убиваем? Неужели мирно жить не можем?" "У каждого табора своя дорога, - ответил вожак. - Нельзя дорогам пересекаться. Это закон, и ты, морэ , не перечь. Так было, так и будет".
Ушел молодой цыган из табора, от братьев своих, но не было ему ни удачи, ни счастья. Кто один остается, тот с жизнью не справится. Не может цыган жить один…
Вот что сказал старик Анжей.
- Зачем же, дадо , цыгане уходят из табора? - спросил Артур.
- Душа рвется в мир, - сказал Анжей. - Если ты - человек, сам ищи свою долю!
Глава 1
Музыкант
Кнут погасил очередную сигарету, взглянул на будильник. Проснулся и встал он давно. Уже десятый час, а он все ходит по комнате из угла в угол.
В окна светило холодное солнце, расплывшееся в тумане. Пронизывала сырость. Пепельница полна. Полпачки выкурил Кнут, а день еще впереди.
На улице взвыла сирена автомобиля; с коммунальной кухни слышался грохот посуды, звучали голоса.
Кнут лег на диван и укрылся пледом. Шум раздражал. Он вскочил, опять закурил, но сломал сигарету в пальцах, взял телефонную трубку, набрал номер. Занято, черт возьми.
Зачем он влез в это дело? Не для него оно. Знал ведь. Однако поддался на уговоры. Рома - настырны; если привяжутся, не отстанут: "Ты - наш, ты - свой, кто поможет, как не ты? Подержи у себя эти камешки. Большие ловэ , брат, а места не займут. Не трусь". Ну и - поддался. И что ж? Пропала сумка… Раджо сказал вчера перед вечером: "Здесь, морэ, считай, пятьдесят тысяч баксов".
А вечером - пили. Потом Минта домой его отвезла, кто-то помог подняться по лестнице; он рухнул, да ненадолго. Приснилась дрянь, и его как подбросило. Сунулся в уголок, за тахту, где была сумка, и - ахнул: нету!
Минта в дом с ним не заходила, это Кнут помнил точно. А кто? Не сами же улетели проклятые камни? Кто-то еще вертелся по комнате…
- Спишь, морэ? - раздался голос Раджо, в двери показалась его сияющая физиономия.
- Трещит башка, - буркнул Кнут. - Места не нахожу.
- А я с лекарством. - Раджо достал бутылку.
Отодвигая неизбежный разговор, Кнут засуетился: стаканы, тарелки, сало, огурчик…
Они уселись за стол.
- А ты здорово выпил вчера, - сказал Раджо. - Думал я, не подниму тебя.
- Чего ж пришел?
- Э, дело не убежит, а убежит - мы догоним легко, - сказал Раджо. - Сперва поправим здоровье.
Коньяк обжег горло и пищевод. И тотчас же полегчало.
- Раджо, - сказал Кнут, - ты вчера здорово гулял. Не зря ты людей собрал, Раджо.
- Не тереби, морэ, - вяло отреагировал Раджо. - Давай повторим.
- Уходишь, Раджо, от разговора.
Раджо поставил бутылку на стол и глянул в упор:
- Что случилось, морэ?
- Ничего, Раджо, - сказал Кнут, - но есть предчувствие.
- Говори.
- О камешках беспокоюсь. Вроде лежат, а я в панике.
- Ну, ты артист. Пугаешь меня. Слушай байку. Да выпьем еще. А то сохнет во рту… Знаешь такого? - Он назвал имя известного всей Москве руководителя цыганского хора. Кнут кивнул. - Ну вот, слушай. Он, морэ, был помешан на камешках, собрал, говорят, коллекцию, как в музее. И мандражировал. Опасался обыска, ночи не спал. Как-то велел жене собрать все как есть да завернуть в тряпку. Держи, говорит, всегда при себе, а если будет шмон, я моргну и - выкидывай за окно во двор. Так и сделали. Живут. Когда чего сильно ждешь, оно и случается. Кто-то стукнул на этого рома - скупает, мол, краденое. Ну и явились с ордером трое. Шмонать его. Дом двухэтажный, недалеко от "Динамо", ты, морэ, знаешь эти дома. Вошли с понятыми под вечер. Артист испугался, моргает зенками, жена кидает тряпку во двор… Менты ушли, хозяин - туда. Нет ничего. Только мусоровоз пыхтит, опрокидывает контейнеры в кузов. Камушки-то упали в контейнер. Ну и с концами. Ром - в свой "Москвич", помчался за мусоровозом. Ездил за ним полдня, до люберецкой свалки. Копал там, как бомж. Ничего не выкопал. И теперь там месторождение, понял? Люди прознали, ползают в сапогах, ищут камни. А ром неделю жену колотил, забросил ансамбли и запил…
- Врешь, Раджо, - в тоске сказал Кнут.
А Раджо смеялся, сверкая зубами.
- Ладно, замнем для ясности. Может, и вру, - сказал он. - Слушай еще: есть дело.
- Уволь, дорогой. Мое дело - гитара.
- Да что ты с утра как не родной, - сказал Раджо. - Вот слушай. Захомутала меня одна парны . А наши, ты знаешь, не терпят такого. Вот горе. Может, что присоветуешь, Кнут? Больше пойти мне не к кому.
- Эх, Раджо. Взял бы ты цыгануху… Спокойно бы жил, морэ.
- Я - спокойно? Ты меня знаешь.
- Знаю. Знаю и то, что парны цыгане тебе не простят, не позорься.
- Вот и спрашиваю: как быть?
- Бросай ее.
- Не могу.
Раджо - закорённый цыган. Всегда своего добивается. А таким, как сейчас, Кнут не видел его: в глазах тоска. А вроде бы пришел веселый…
- Уезжай из города, морэ. Хочешь, поеду с тобой, куда скажешь. Все брось. Помни Зенту.
- Это прошлое, брат. Та жизнь ушла. Куда бежать от судьбы? Сам лезу в удавку.
- Да ты в своем уме, Раджо?
- Э, морэ, - с усилием улыбнулся цыган и чубом тряхнул. - Шучу я. Нет у меня никого. Не бери, пожалуйста, в голову… Захотелось тебя повидать, вот и все.
Раджо встал, не допив коньяк, и вышел молча, по-трезвому.
Кнут так и не понял, что с ним. Он скрытный. Зачем явился? Что на душе его?
Но разобраться с пропажей надо немедля. Возможно, кому-то понадобилось подставить Кнута в темной игре. Цыгане шутить с ним не станут. Надежда одна - на Графа.
Граф жил на Ленинском, в доме с тяжелыми лоджиями. В подъезде реле. Не знаешь код - не войдешь. Но цыгане код знали и заявлялись без приглашений. Для них дом Графа открыт. Открыт и кредит. Когда должники с ним рассчитывались, он ласково улыбался: "Морэ, ты уже на коне? Смотри. Не тороплю тебя, друг". Но все знали, он помнил долги. А красив он как бог: рослый, стройный, волосы перехвачены лентой.
Никто не спрашивал Графа, чем он живет. Его дело. А только к нему сходились дорожки разных дел, о которых не принято говорить за общим столом. Кнута он привечал безотказно.
Идя по проспекту, Кнут думал о камешках. Глаза его жили сами. Привычка. Где бы ни был цыган, чего бы ни делал, с детства в его крови - осторожность. Весь мир враждебен цыгану, так повелось. Не расслабляйся, морэ, а будь как пружина.
Кнут мало-помалу пытался восстановить вчерашний вечер, начало ночи, лица людей, разговоры за коньяком. Минта его отвезла на машине… Да, Минта… Но кто-то еще мельтешил. Она отвалила, да, а кто-то, обняв его, поднял по лестнице и приговаривал: "Морэ, морэ, ты ноги-то переставляй…"
Кнут встал, как будто споткнувшись на тротуаре. Его обошли прохожие. "Нож!" - блеснуло в памяти, как фотовспышка. Нож его ввел домой. Мелкокостный вертлявый чяво - с комплексами, весь в шрамах, драчливый, как фокстерьер.
А перед тем как сесть к Минте в машину, Нож беседовал с Графом в лоджии. Это точно. Мельком увидев их из-за стола, Кнут удивился, но тут же картинка смазалась и ушла в подсознание. Теперь проявилась, будто на негативе, брошенном в фотораствор. Ну хорошо. А Раджо при чем? Он друг, не подставит. Может, забеспокоился… Или и в самом деле его припекло с этой бабой?..
Внезапно Кнут вспомнил сон, поднявший его с дивана. То была весть из мира, открытого интуиции, а не разуму. Будто изба стоит в поле с высокой травой. И он бежит к той избе, а ноги съезжают с невидимой горки в обрыв или пропасть. Но он не падает, а летит, перебирая ногами в воздухе. Это легко и весело… В комнате много дверей. В них входят, из них выходят старухи. Одна из старух - его бабушка… Повернулась, прикрикнула, как бывало: "Кто тебя звал? Тебе рано! Придет твой час!" Он замер, не зная, куда идти, но бабушка подхватила его неожиданно сильной рукой и вытолкала из опустевшего зала. Что потом?.. Потом он проснулся от дикого сна и больше не мог уснуть, взял сигарету.
Кнут верил снам. Они не обманывают. Этот сон вещий. "Поберегись…" - будто запела серебряная труба.
Опять он вляпался. Камешки, деньги…
Ноги сами затормозили возле торгового павильона с вывеской "Рома". Кнут зашел, не зная зачем. За прилавком сидела пригожая дева с густо накрашенным ртом.
- Слушаю вас, молодой человек.
Кнут взял пачку "Мальборо" и спросил:
- Если не секрет, почему называется так?
- Имя такое - Роман, - сказала молодуха.
- Ром?..
- Чего? - разинула рот продавщица.
Кнут отмахнулся, она не в курсе. Выйти хотел, но в павильон входил Граф, красивый, как в мексиканском сериале.
- Вот это да! - сказал он. - Здорово, морэ, ты тут чего потерял? Ну, пошли.
Он развернулся и взял Кнута под руку. Продавщица спросила вслед:
- Зайдешь еще, Граф?
Граф не ответил.
- К тебе я иду, - сказал Кнут. - Купил пачку сигарет.
- Вот и ладно. Выкладывай, дорогой. Я весь внимание.
Граф ласково улыбнулся. Кнут не спешил открыться, что-то его удерживало.
- В гости не позовешь? - спросил он.
- Не стыдно, морэ? Мой дом - твой дом. Не хочешь на улице, дома поговорим, если дело стоит того…
Была ли то ностальгия, как знать? Все чаще в последнее время Кнут вспоминал свой поселок, родню. В Москву уехал оттуда за славой. Ее предрекали ему земляки. Вечерами, когда он гитару брал в руки, люди вокруг замирали. Они собирались над речкой. Старик Антал, который перевидал на своем веку десятки великих певцов и волшебных гитар и вроде нечем было его удивить, повторял: "Да, ромалэ, нам выпало счастье. Вот этого паренька сторожит великая слава. И нам будет честь, ромалэ". Все знали, что еще скажет старый, и он говорил: "Это в Венгрии было. Бамбай Панков услыхал красивый цыганский напев; пробился в толпе, увидел двоих мадьярских цыган. То были братья Киш. Один играл на цимбале, другой на вине. А вина к мадьярам от мавров пришла. Тут цыгане ее и освоили. Подождал Бамбай, пока цыгане собрали деньги, что им набросал народ, и пошел с ними. Заворожила мелодия. Он сам стал играть ее, поначалу на вине, потом и на шестиструнной, испанской гитаре. У Бамбая вырос внук Дорофей, дружил с Милентием Соколовым - два чяво вместе росли, и оба играли на вине. Спросили деда, что за мелодия. Он, подумав, ответил: "Адава амари романы венгерка". Друзья пошли в лес и подобрали мотив по памяти… К деду вернулись, а он ругается: "Что же вы врете, паршивцы, музыку портите!" "Так поиграй нам еще, мы выучим, дед", - взмолился Дорофей. "Играю три дня. Не освоите - я вам не дед, а вы - не цыгане". Двух дней хватило!.. Бамбай похвалил. И пошла, ромалэ, по свету цыганская венгерка. Запомните все: в России первым ее сыграл Бамбай Панков. Последним, ромалэ, ее исполнил Федор Иванович Губкин в тысяча девятьсот девятом году. После Губкина по-настоящему ее не играют, не могут. Но ты, морэ, - Антал вытягивал руку в сторону Кнута, - ты сыграешь".
Вот это и провернулось у Кнута в памяти, пока Граф вел его под руку к дому.
Граф шутил, рассказывал анекдоты и сплетни; Кнут отвечал односложно, вежливо улыбался. И опять провалился в прошлое. Дед Антал сидел перед ним как живой, рассказывал сказку о Бихари-скрипаче.
"Бихари, ромалэ, - говорил Антал, - ходил со скрипкой своей по дворам с малых лет. Игрой кормил мать и сестер. А жили в пещере, как все цыгане, когда оседали на новых местах. И во дворцах играл Бихари. Очень любила его послушать графиня одна, баба щедрая. И раз собрал король той земли музыкантов на праздник. Прибыли дальние, ближние. Только цыган не позвали. Началось состязание. Графиня та говорит: "Ваше величество, почему нет цыган?" Король смеется: "Разве они музыканты?" Графиня вспылила: "А Бихари?!" Король дал приказ найти скрипача-цыганенка, чтобы графиня не дергалась. Отыскали его в пещере, доставили в целости вместе со скрипкой. Давай, говорят, пиликай. Его и не нарядили. Стоит оборвыш со скрипкой - перед вельможами, дамами, королем - во дворце на полном свету… Но красив собой цыганенок был, ромалэ, и вид его был здесь необычен: стройный, кудрявый да черноглазый. Он растерялся сперва, но графиню увидел и осмелел. Подстроил скрипку, повел смычком… Все и замерли.
Долго ли, коротко ли, взял последнюю ноту и опустил инструмент. Первой очнулась графиня - захлопала, закричала: "Бихари, Бихари, Бихари!" Король спустился к помосту, поцеловал его бронзовый лоб, сказал: "Отныне ты дворянин, малыш. Тебе дадут грамоту". Цыганенок тут поклонился и звонко сказал: "Спасибо тебе, король. Но что я буду один дворянин меж цыганами? Давай дворянство нам всем". Засмеялся король, не дурак был. И приказал дать цыганам денег, не гнать их, не обижать, а Бихари чтоб учился всему, что должен знать настоящий музыкант. Ну, прославился Бихари среди гадже, но никогда от цыганского звания не отказывался. С тех пор все цыгане - дворяне. Хотя и без королевских грамот".
…- Дед был хитер, - вслух сказал Кнут, не сообразив, что он не один.
- Ты о чем? - спросил Граф.
- Вспомнил одного нашего старика, - засмеялся Кнут. - Ох и хитер был.
- Посвяти и меня, - сказал Граф. - Может, и я посмеюсь.
- Антал его звали, он меня наставлял: мол, не лезь не в свои дела и женщинам воли не давай над собой, если, мол, хочешь как следует на гитаре играть.
Граф зычно захохотал:
- Ну, дед!.. Вези его сюда, пусть нашей хевре вправит мозги.
- Деда нет, Граф…
- Царствие небесное! - Граф обмахнулся щепотью. - А женщины… Это, морэ, дурман. Помимо сговора бывает любовь. А где любовь, там слезы и кровь. Недавно был случай: баро зарезал в таборе цыганку свою - так решил крис. Она с гадже связалась на стороне… Потом баро неделю сидел на могиле и плакал. Сперва, значит, кровь, потом слезы. Бывает наоборот: сначала слезы, а после - кровь. Не может ром зависеть от бабы. Прав был твой дед. Ты что, наскочил на юбку?..
- Не то, Граф. Я сдуру вляпался. Влез в чужие дела. Раджо мне камушки навязал, подержать пока что. Я сдуру взял.
- Ну? - Граф остановился.
- Утром гляжу - их нет.
- Шутишь?! Раджо не знает?
- Иду к тебе за советом: что делать? Это свои сработали. Раджо узнает - и кончилась моя жизнь.
Они были уже у подъезда огромного дома, построенного в шестидесятые годы. Дом вплыл на проспект, как линкор. Его окна напоминали бойницы, надстройки над крыльями - орудийные башни.
- Есть у тебя враги, морэ?
- Откуда мне знать? Нынешней ночью Нож со мной был. Заходил. Думаю… Много чего я думаю.
- Нож? - удивился Граф, набирая в подъезде код; щелкнул замок. - Ну, этот джентльмен - не проблема.
Они поднялись на лифте.
У Графа в доме была, как всегда, Земфира - худая, высокая, по-цыгански одетая. Бесшумно вышла из кухни, проинформировала:
- Раджо звонил два раза, ты ему нужен.
- Перебьется, - сказал на то Граф. - Еще позвонит. Сооруди, Земфирочка, натюрморт… А ты, морэ, не стой, как в гостях. Все будет шукар.
Граф любил щегольнуть цыганским словцом. Но получалось фальшиво. У Кнута слух абсолютный - фальшь ловит сразу. Давно Граф отвык от родной речи.
Земфира вкатила столик с номенклатурной жратвой из валютного магазина.
- Угощайся, морэ!
- Да ничего не хочу, - ответил Кнут. - Не идет.
- Здорово, чявалэ, - сказал вдруг Раджо, войдя из коридора, будто его нанесло сквозняком.
Глаза его искрились.
Он пожал руку Графа. Сказал ему:
- Я рассчитал, что ты уже дома, и - точно. Как жив-здоров? А с Кнутом мы виделись, похмелились… Что невеселый, морэ? Не допил?
- Раджо, - ответил Кнут, глядя ему в глаза, - пропали камни, их кто-то взял этой ночью.
Раджо сорвало с кресла, он встал.
- Не дури. Я тебе дал на притырку, ты взял. Не так? Горбатого лепишь, Кнут?
- Да ты сядь, - сказал Граф. - Кнут не темнит. Похоже, он облажался. Подумаем вместе, как выйти из этого, чья работа.