- Кто это с ним? - удивился Глеб.
- Машка, его жена, - ответила Света. - У них какая-то романтическая история… типа она была в конкурсе красоты, а он был спонсором. Что-то в этом духе.
Глеб долистал альбом. Знакомых почти не попалось.
- Похоже, - сказал он, - наш класс почти весь разъехался. Как говорится, иных уж нет, а те далече.
- Как Саади некогда сказал, - кивнула Светка.
Она всегда была отличницей и все цитаты знала с точностью до знаков препинания. Жаль, подумала она, что от этого никакого толку в жизни после школы. Впрочем, пушкинская цитата напомнила ей, что о судьбе друзей ее предупредили заранее. Все сбылось - даже то, что порой трудно отличить, кто далеко, а кто и вовсе умер.
1984 год. Апрель
Стоя у доски, Света Лунева читала с выражением:
Из тучки месяц вылез
Молоденький такой
Маруська отравилась
Везут в прием-покой
Шел очередной урок по Маяковскому - Лажа его любила, и поэтому они проходили агитатора, горлана, главаря чуть ли не полгода. Каждый в классе получил по стихотворению, про которое надо было сделать доклад. Вольфсон, на правах любимчика и лучшего ученика, выбрал себе "Нате!" - отчасти потому, что оно ему действительно нравилось, а отчасти - чтобы сказать на уроке вслух слово "блядям". Он тогда еще не знал, что Лажа сама устроит двадцатиминутную дискуссию о словах "дерьмо" и "говно" в первых строчках "Во весь голос" - какое слово более приличное. После такого "блядями" ее явно не удивить.
Луневой досталось ничем не примечательное стихотворение про отравившуюся от несчастной любви Маруську. Два года назад Оля Кунина из 9 "В" наглоталась снотворного и месяц провалялась в больнице. Почему-то об этом знала вся школа, и, опасаясь рецидивов, учителя при каждом удобном случае капали всем на мозги о ценности собственной жизни.
На туфли денег надо
А денег нет и так
И вот Маруся яду
Купила на пятак
Вольфсон считал, что человеческая жизнь особой ценности не представляет. Его Учитель объяснял, что это всего лишь новомодная, гуманистическая идея, возникшая, когда закончились Средние Века и вера в магию. С математической неопровержимостью это означало, что если ты все-таки веришь в магию, в вертикальную иерархию, в Высшие Силы, то человеческая жизнь для тебя больше не ценна - как не была она ценна для викингов, для воинов Валгаллы, для гитлеровцев.
Обычное, профанное мышление не объясняло, чем был фашизм для Европы. Школьная программа и советские книги ничего толком не говорили о том, почему эмблемой СС была мертвая голова, почему эсэсовцы ходили в черном, и зачем вообще вызвали к жизни это тайное общество. Вольфсону повезло: он встретил Учителя, и тот рассказал, что Черный Орден был создан Гитлером, дабы вырастить племя людей-богов. В тайных Бургах ковались воины внутренней партии, проходившие через ритуалы "густого воздуха". Конечно, создатели "Семнадцати мгновений весны" ничего об этом не знали: пройди Штирлиц подобные ритуалы, вряд ли он остался бы советским разведчиком.
Иногда пятая школа казалась Вольфсону таким Бургом. Точнее, отборочным семинаром Напола, где отбраковываются недостойные и выбираются лучшие, кто станет заниматься магической и научной деятельностью в институтах Аненербе. Те, кто прошли через пятую школу, Университет или физтех, в конце концов попадали в секретные ящики, где занимались наукой. Сравнение матшкольников с эсэсовцами парадоксально лишь на первый взгляд: и те, и другие намного превосходят обычных людей - быдло, гуляющее по улицам и увлеченное мелкими делишками. Все эти люди ни на что не годны. Только идея способна поднять их над самими собой.
Удивительно, что Советский Союз все-таки победил в той войне. Хотелось бы верить, что у Сталина была своя, красная магия. Однако единственное столкновение Вольфсона с КГБ показало, что нынешнее ЧК - очень заурядная бюрократическая организация. Ему скучным тоном задавали вопросы, потом записывали ответы. Ни пытать, ни бить никто не собирался. Правда, и он не выпендривался: отвечал как есть, тем более, что следователь и так все знал. Где, когда и с кем Вольфсон встречался, какие книги брал читать и так далее. Единственное, в чем Вольфсон не сознался - в том, что читал "Майн Кампф". Можно было сказать, что это он изучал идеологию врага, но было ясно, что за такое по головке не погладят. А так - что можно было ему предъявить? Ксерокс частично переведенной в "Вопросах философии" книжки? Скандинавские саги? "Преступник номер один", выменянный на макулатурного Дюма в "Букинисте" на Ленинском?
Следователь дал понять, что Вольфсона заложил Чаковский - и Вольфсон, конечно, растрепал об этом на всю школу. Это было классно - стать жертвой политического доноса. Потом кто-то сказал Чаку "стукач" - и понеслось! "Чак - стукач" стало таким же мифом класса, как легенда о пизде подмышкой у Емели, или что Феликс - гомосек.
Две недели назад Чак пришел к Вольфсону домой и рассказал, как все было на самом деле. Когда Белуга взяла его за шкирку и повела к директрисе с матерными антисоветскими стихами, он даже не испугался. Дома родители ругались, а он в какой-то момент потерял терпение и брякнул, что это все ерунда, вот Вольфсон ходит куда-то читать фашистские книги - и ничего!
- Я же не знал, - оправдывался Чак, - что мама на следующий день побежит к директрисе и буквально моими словами ей скажет: не трогайте, мол, моего сына, его одноклассники и не такое выделывают!
- То есть ты настучал, но только маме, - сказал Вольфсон и начал тихонько постукивать по столу.
- Я не стучал, я проболтался, - сказал Чак.
Он был какой-то пришибленный - особенно после того, как они поругались с Маринкой. Теперь Вольфсон провожал ее до дома и даже заходил пить чай. Весь класс был уверен, что они занимаются там этим самым, но дальше поцелуев дело не шло. Может, Чак все врал, и Маринка была еще девочкой, а может, Вольфсон был недостаточно настойчив. Так или иначе, он был вполне счастлив - на уроках Маринка сидела через проход, и он часто смотрел на ее красивый профиль, сам не веря, что теперь она - его девушка. Его любовь не была плотской страстью Чака - это было настоящее космическое чувство. Иногда, мечтая о том дне, когда они с Маринкой, наконец, займутся любовью, Вольфсон думал, что это будет настоящий момент магии, алхимическая свадьба, инициация, которую они пройдут вместе.
Вот и сейчас, не слушая Лажу, он разглядывал завитки волос над Марининым левым ухом и вдруг понял: что-то случилось. Смысл слов до него еще не дошел, но он услышал, как изменилась интонация Лажи, и увидел, как дернулась Марина. Потом включили звук:
- Ребята! Вчера трагически погиб наш товарищ, Алеша Чаковский. Он выпал из окна своей квартиры и умер, не приходя в сознание. Сейчас идет следствие, выясняются причины этой трагедии…
И Глеб вспомнил, как на прошлой неделе Чак вошел в класс после перемены, а они все начали стучать карандашами по партам - типа, ты стучи, стучи, тебе Бог простит, а начальнички, Лех, тебе срок скостят, - и Чак выбежал из класса, хлопнув дверью.
Марина думала, что должна бы сейчас заплакать, но не может, и только чувствовала, что кружится голова, и сейчас она грохнется в обморок. Вцепившись изо всех сил в парту, она думала, что до скончания времен больше никто не назовет член эбонитовой палочкой.
Вольфсон старался вытряхнуть из головы стихи Маяковского и почему-то думал лишь о том, как же оно так случайно совпало, когда стихи раздавали две недели назад, да и Чак ничего не знал, кто когда какое стихотворение будет анализировать, и значит, это тоже - магия.
Витя Абрамов сидел, не поднимая глаз. В голове только одна мысль: знай одноклассники правду, они бы назвали его убийцей.
Глава двадцать шестая
С порога Глеб услышал как Арсен говорит:
- Мой народ в очередной раз сделал свой выбор. Он отверг коммунизм.
- То есть ты тоже голосовал за Елкина и геноцид русских? - спросил Ося.
- Я вообще не голосовал, - ответил Арсен. - У меня же израильское гражданство.
Сегодня все собрались, чтобы сделать групповую фотографию для первого номера. Пожалуй, со дня смерти Снежаны Глеб не видел всех вместе: пришли Бен с Катей, Шварцер, самодовольный как никогда, Ося в парадной майке с Егором Летовым, Муфаса и еще полдюжины постоянных участников посиделок в Хрустальном.
- Что, второго тура не будет? - спросил Глеб Бена, и тот углубился в детали выборной системы и закончил тираду историей о том, как собирался голосовать против всех, но в последний момент пожалел Явлинского, потому что он стоял последним по алфавиту.
- Вроде, человек неплохой, образование высшее, в КПСС не состоял. Ну, я и проголосовал за него, тем более, что ему и не светило.
- Явлинский - это отдельное говно, - сказал Арсен. - Помню, в 1993 году, когда макашовцы стволы собирали, чтобы идти мэрию и Останкино штурмовать, Явлинский писал в "Независьке", что Ельцын, сука, попирает демократию.
- На самом деле, демократия так и выглядит: отключение воды и света в осажденном Белом Доме, - вставил Ося. - И потому я - за тоталитаризм и консервативную революцию.
- Противно было читать, - продолжал Арсен. - К тому же он взял к себе проходимца Паульмана копирайтером.
- Круто, - сказал Бен, - но ты погоди. Вчера вечером мы к Катиным родителям ходили, и ее мама спрашивает, за кого я голосовал. Ну, я рассказываю, как сейчас: хотел против всех, но голосовал за Явлинского, потому что он стоял последним. Рассказал и вышел в туалет, а Катина мама говорит: "Какой он у тебя все же аполитичный! Ведь во втором туре Зюганов будет на последнем месте, так он за него и проголосует!". Круто, правда?
В ответ Арсен начал длинно рассказывать, как ему противно, что выбирая Елкина сегодня, мы обрекаем себя на то, чтобы выбрать Лебедя в 2000 году, но за Зюганова он голосовать тоже не пошел бы, ибо не хочет быть рядом с Витюшей Анпиловым, и будет слишком противно, если они победят.
- А если мы победим, - сказал Андрей, - будет стыдно, что голосовали, потому что и без нас бы обошлись.
Глеб подумал, что ему, пожалуй, решительно все равно, кто победит, и вышел в большую комнату. Там играл Ник Кэйв, а Катя танцевала в компании с Шаневичем и Муфасой. И довольно громко подпевала:
On the last day I took her where the wild roses grow
And she lay on the bank, the wind light as a thief
As I kissed her goodbye, I said, 'All beauty must die'
And lent down and planted a rose between her teeth
Почему-то на предпоследней строчке Глеб опять вспомнил Снежану и подумал, что ее призрак мог бы присоединиться к этому танцу и еле слышно подпеть голосом Кайли Миноуг.
Он налил себе водки и выпил. Интересно, подумал он, сопьюсь я, если и дальше буду здесь работать? Глядя на танцующую Катю - Машу Русину - он ощутил приближение знакомой апатии. Чем он занят последние дни? Пробует вычислить убийцу Снежаны, узнать, кто выдал себя за покойного Чака или найти Маринку Цареву, надеясь, что в конце концов, как в плохом детективе, все три линии сойдутся: псевдоЧак окажется Маринкиным любовником и убийцей Снежаны. Эта версия нравилась Глебу прежде всего потому, что позволяла не думать о собравшихся здесь как о потенциальных убийцах. Теперь он лучше понимал Горского, который призывал искать убийцу только в виртуальном мире.
Глеб пошел на кухню и в коридоре у окна увидел Бена и Осю. С политикой они, слава богу, разделались.
- Взять хотя бы Визбора, - говорил Ося. - Это же настоящий евразийский поэт, его тексты наполнены эзотерикой.
- Где? - возмутился Бен, - где у него эзотерика? Только не надо про его одноклассника, погибшего за единую Евразию под городом Герат. Возьмем что-нибудь классическое - скажем, про солнышко лесное.
- Пожалуйста, - ответил Ося, - будет тебе солнышко лесное. Я раньше никак не мог понять: кто ж ему мешает вернуться к этой, с которой он у янтарной сосны? Жена, что ли? Алла, если не ошибаюсь, Якушева?
- Ада, - сказал Глеб. Емеля любил петь старое КСП, бывшее еще до Мирзаяна и Лореса.
- Вот оно! - порадовался Ося. - Жена из ада. Такое случайно не бывает!
- Так почему он вернуться не мог? - спросил Глеб. Сейчас, больше чем когда-либо, он был уверен, что вернуться нельзя никуда и никогда.
- Потому что это песня про солярную магию! Она же солнышко лесное, потому что он ее вызывает солярным ритуалом! Она типа суккуба и может появляться только в одном месте. И мы знаем, в каком: ручей у янтарной сосны плюс кусочек огня. И, вероятно, только в какой-нибудь правильный день.
- В какой? - машинально спросил Глеб.
- Мы знаем, в какой, - радостно провозгласил Ося - ответ явно пришел ему в голову только что: - В летнее солнцестояние. Двадцать второго июня ровно в четыре часа.
- Круто, - потрясенно сказал Бен, а Глеб пошел дальше на кухню, недослушав до Осину речь: вот именно поэтому его, Осю, и огорчает переориентация Бена на современную попсу.
На кухне никого не было, и Глеб вернулся в комнату. Диск кончался, Катя и Бен обнявшись топтались под "Death is Not the End", и Глеб вспомнил письмо Чака с того света. Потом все, в ожидании опаздывающего фотографа, пили водку и обсуждали, где взять денег на журнал. Насколько понял Глеб, идей было несколько: размещать в журнале рекламу, делать новости для внешних заказчиков, наподобие новостного агентства, и продавать статьи в другие журналы.
- А еще, - сказал Андрей, - можно устраивать он-лайн пресс-конференции.
- Это будет круто, - кивнул Бен. - Алену Апину позовем или даже Аллу Пугачеву.
- Проще все-таки начать с Пригова, - сказал Шаневич, - а потом, скажем, "АукцЫон".
- Или Пелевина, - добавил Андрей, и Глеб остро почувствовал, что некому добавить: "и Тарантино".
Глава двадцать седьмая
Ему стало грустно, и он вернулся в офис. В ящике лежал ответ Вольфсона: Валерка проснулся и писал, что может сейчас встретиться на IRC. Глеб быстро создал канал и отмылил название Вольфсону.
- Ты ничего не слышал про Маринку Цареву? - спросил Глеб.
- Нет. А что, она в наших краях?
- Да нет, судя по всему - в Москве.
- А ее что, кто-то видел после школы? Я думаю, она давно уже свинтила куда-нибудь, как все нормальные люди.
Глеб подумал, что Вольфсон никогда не считал нужным скрывать, как относится к собеседникам.
- Оксана говорила, что Емеля встретил ее незадолго до смерти, - ответил он.
- Это не довод. Мало ли, где он ее видел. Может, она ему приснилась. Теперь же не спросишь.
- Ты прав, - ответил Глеб и подумал, что список вопросов, которые уже некому задать, все растет. Впрочем, кое в чем Вольфсон мог помочь разобраться.
- Я тут вспоминал наш десятый класс, - написал Глеб. - И вот решил тебя спросить. Что это за история была, когда тебя забрали? Вы тогда так конспирировались, что я ни хуя не понял, о чем речь.
- Да так, хуйня какая-то детская, - ответил Вольфсон. - Мамаша Чака наябедничала директрисе, а та с перепугу позвонила в гебуху. Я уж не помню, чего мне шили.
Глеб разозлился и выстучал на клавиатуре:
- Кончай выебываться. Теперь об этом можно рассказать.
Последняя фраза - название книжки, написанной американскими физиками, которые конструировали, кажется, атомную бомбу или что-то в этом духе. Вышедшая еще в советское время, она все время вспоминалась Глебу во время гласности. Название почему-то казалось грустным: как правило, если о чем-то можно рассказывать, уже не имеет смысла это делать.
- Ну, если тебе так надо, - ответил Вольфсон, - пожалуйста. Хотя я уже плохо помню. Одним словом, я изучал нацисткую мифологию. Был человек, я называл его Учителем, и у него дома было что-то вроде кружка. Началось все с какого-то ксерокса из "Вопросов философии", с фрагментом из книжки каких-то французов… что-то вроде "Заря магии", не помню уже сейчас. А потом Учитель принес полный Самиздатовский перевод.
Глеб быстро перешел в Нетскейп и в Рамблере набрал в поисковой строке "заря магии". Вылезло девять ссылок - все в меру бессмысленные. По крайней мере, к нацистской мифологии отношения не имели.
- Короче, мы изучали тайную историю нацизма. Секретные ордера, настоящий смысл СС и так далее. Оказалось, что фашисты во многом были правы. Взять хотя бы евгенику: если не заботиться об улучшении генофонда, человечество вымрет. Я, конечно, не имею в виду их методы, только общую идею. Короче, для меня, как для еврея было очень важно, что не все так линейно, как мне в школе говорили.
- Вероятно, - пошутил Глеб, - это были наши, евразийские, фашисты.
- В каком смысле - евразийские? - удивился Вольфсон. - А разве африканские бывают? Не считая, конечно, черных пантер.
Глеб изобразил из скобки и двоеточия смайлик - мол, я пошутил, - а Вольфсон продолжал:
- Честно говоря, я все забыл уже. Были какие-то штуки, которые мне очень нравились. Скажем, что война началась 22 июня: не потому, что самая короткая ночь, и удобнее напасть, как нас учили. Наоборот: это самый длинный день в году, и астрологи предсказали Гитлеру удачу. Мол, немцы - солнечная нация, а славяне - холодная, потому в этот день и надо начать.
Глеб вспомнил, что сегодня уже был разговор про 22 июня, и хмыкнул про себя. Было бы забавно познакомить Осю с Вольфсоном.
- Вот они обломались, когда зима 1941-го оказалась такой холодной. Они ж думали, что это война солнца против снега. Ну, и просрали в конце концов.
Глеб ответил еще одним смайликом. Теперь ясно, чем занимался тогда Вольфсон. Как писал Чак_из_нот_дэд - нынче это стало модно. Глеба охватила тоска. Еврейские мальчики, увлекающиеся нацизмом, казались ему каким-то оксюмороном.
- Я вот сообразил, что работаю сейчас в фирме Sun. Двенадцать лет назад я бы точно решил, что ее основали сбежавшие в Америку нацисты. Впрочем, если так рассуждать, то "Белоснежку и семь гномов" Дисней сделал по заказу Сталина.
Глеб замер. Все сложилось. Солярная магия, жертвоприношение, близкое равноденствие… У меня идеальное алиби: я пил и танцевал. Ося в самом деле мог знать Марину и, конечно же, вполне способен изображать мертвеца: пошутить, как минимум. Chuck_is_not_dead не случайно выглядело парафразом надписи на майке: Ося так уверен в своей безнаказности, что даже ключ дал. Что до убийства - почему бы нет? К тому же, Ося мог знать иероглиф - недаром он так оживился, когда Глеб стал его толковать. И вообще, человек, открыто называющий себя сатанистом, очевидно, нездоров. С него станется принести ни в чем не повинную девушку в жертву.
На экране появилась очередная Вольфсоновская реплика:
- Я думал тут на днях про нашу школу. Мы же были дико умные. Мы, выпускники оруэлловского года, были первым поколением, которое вышло из советской школы абсолютно без иллюзий. Более того: мы были единственноым поколением, которое считало, что живет при тоталитаризме - при том, что тоталитаризма как раз уже не было. Думаю, у меня все так хорошо сложилось, потому что я был заранее ко всему готов.
Честно говоря, подумал Глеб, наш тоталитаризм был просто еще одной иллюзией.
За спиной Глеба открылась дверь:
- Эй, - позвал Андрей, - пошли типа фотографироваться!