Итак, в течение нескольких минут Морс пытался рассмотреть это дело с точки зрения Джоанны – одинокой Джоанны, которая (у него не было причин не верить этому) оказалась в экстремальной ситуации.
Прибыв в Банбери поздно вечером, она должна была быстро сообразить, что нет никаких шансов сразу сменить транспорт; но на лицо была возможность провести ночь в Банбери, например, в одном из трактиров на пристани. Не первоклассный отель на четыре звезды, но все же – приличный ночлег плюс уверенная защита не более чем за два шиллинга или около того. Потом – почтовой каретой до Оксфорда следующим утром; в книге упоминается одна из них в 9:30, прибытием в Оксфорд около 13:00 часов. Это означало бы, что она без всяких усилий успевала на поезд в 14:45 до Паддингтона или на один из следующих трех в случае какой-либо неприятности с лошадьми. Совсем просто! Если она, в конце концов, твердо решила навсегда избавиться от своих мучителей, ее предполагаемые действия были ясны. Ночевка в Банбери – два шиллинга, еще два шиллинга и один пенс стоил проезд почтовой каретой от Банбери до Оксфорда, еще шесть шиллингов за билет третьего класса поездом от Оксфорда до Лондона; значит, за примерно десять шиллингов она имела последнюю возможность спасти свою жизнь. И могла бы сделать это без особых усилий, без особых расходов.
Но не сделала. Почему? Согласно общепринятому утверждению, у нее не было ни пени за душой, тем более не могло быть и речи о половине гинеи. Не было ли у нее чего-то, что можно было продать или заложить? Не было ли у нее при себе каких-то ценностей? Что было в двух ее чемоданах? Ничего, что имело хоть какую-то стоимость? Почему тогда, если это так и было, почему вообще могло возникнуть малейшее подозрение в краже? Морс медленно покачал головой. О, Боже! – как ему хотелось хоть одним глазком заглянуть в один из этих чемоданов!
Было уже время для чая, а Морс еще не знал, что его желание вот-вот исполнится.
Глава двадцать четвертая
Magnus Alexander corpore parvus erat.
Латинская поговорка
Нормальными сменами сестринского персонала в больнице "Джон Редклиф" были: первая (7:45 – 15:45), вторая (13:00 – 21:30) и ночная (21:00 – 8:15). Скорее ночная, чем дневная птица, Эйлин Стантен не разделяла ни одного из ширившихся возражений против ночных смен. От рождения с темпераментом, слегка окрашенным меланхолией, она была, возможно, естественным дитем мрака. Но именно эта неделя была необыкновенна. И в этот день она была во вторую смену.
Она вышла замуж в 19 лет и развелась в 20; сейчас, пять лет спустя, Эйлин жила в Вонтидже с мужчиной старше нее на 15 лет, который накануне отпраздновал день рождения. Праздновали великолепно, пока, как раз после полуночи, сам именинник не оказался замешан в небольшом кулачном бою из-за нее! Согласно фильмам, повалившись без сознания от яростного удара железным прутом, герой должен отвлечься всего на минуту, чтобы потереть ушибленное место, затем снова продолжить свою миссию. Но в жизни, как было известно Эйлин, так не бывает – скорее всего, жертва окажется, в конце концов, в отделении интенсивной терапии – с сотрясением мозга при этом. Намного жестче. Как вчера (нет, этим утром!), когда мужчине, с которым она жила, врезали по лицу так, что разбили и верхнюю губу, и почти до корней верхние зубы. Все было плохо для его внешнего вида, для его гордости, для праздника, для Эйлин или для кого бы то ни было еще. Вообще все плохо! В который раз она возвращалась мысленно к этому инциденту, пока ехала к Оксфорду. Запарковав свою зеленую "Метро" на больничной стоянке, она спустилась в гардеробную в цокольном этаже, чтобы переодеться. Она знала, что возвращение на работу подействует на нее хорошо. До сих пор она достаточно легко избегала каких бы то ни было эмоциональных связей с пациентами, и все чего она хотела в данный момент – это преданно выполнять свои обязанности в течение следующих нескольких часов, чтобы забыть предыдущий вечер. Тогда, выпив чуть больше обычного, она флиртовала достаточно открыто с мужчиной, которого видела впервые… Никакого похмелья от выпитого, несмотря на это она спросила себя, не было ли это в сущности опьянением, которое она не заметила среди других душевных волнений. Как бы там ни было, пришло время забыть собственные неприятности и заняться чужими.
Она заметила Морса (и он ее), когда он шел в комнату отдыха; она следила за ним, когда он возвращался спустя полчаса, и когда читал оставшееся время после обеда. Похоже, книжный тип. Однако, приятный; может быть она сходит, поговорит с ним, когда он отложит свою книгу. Чего он так и не сделал.
Она снова следила за ним в 19:40, когда он устроился на постели и облокотился на подушки. А точнее наблюдала за женщиной, которая села возле него – в темно-синем платье, с золотистыми волосами, с правильными мелкими чертами лица. Она слегка наклонялась вперед, беседуя с ним. Эти двое казались Эйлин переполненными желанием разговаривать друг с другом – так отличен был их способ общения от сухих разговоров, витавших над большинством больничных свиданий.
Пока она наблюдала за ними, женщина дважды во время оживленного диалога коснулась кончиками пальцев, тонких и сильных как у музыканта, рукава его яркой пижамы. Для Эйлин был так ясен этот тип жестов! А что же Морс? А он льстиво прилагал усилия, чтобы произвести на нее впечатление, удачно сочетая счастливую угодливую полуулыбку и взгляд, настойчиво прикованный к ее глазам. О, да! Она понимала чувства каждого из них – противная парочка подлиз! При этом она знала, что завидует им, особенно женщине – этой всезнайке, дочке Уогги! Поговорив несколько раз с Морсом, она поняла, насколько интересен его способ общения, а может быть, подумалось ей, и жизнь его также интересна! Она знала очень немного подобных ему мужчин – мужчин, которые обладали пленительными познаниями в архитектуре, истории, литературе, музыке – познаниями во всех "тех вещах", о которых она мечтала последние несколько лет. Внезапно она почувствовала огромное облегчение, что ее сорокалетний любимый с опухшими губами не сможет поцеловать ее сегодня вечером!
В этот момент до нее дошло, что возле ее стола терпеливо стоит мужчина.
– Что вы хотите?
Сержант Льюис кивнул, посмотрев на нее.
– Специальные инструкции. Я должен докладываться здешнему шефу каждый раз, когда приношу главному инспектору пластиковые пакеты со взрывчаткой. Вы за шефа этим вечером, не так ли?
– Не судите слишком строго сестру Маклейн!
Льюис наклонился к ней и сказал тихо:
– Не я – он! Говорит, что она скандальная, кошмарная, хитрая… хитрая бестия!
Эйлин улыбнулась.
– Иногда она не очень тактична.
– Он, э-э… – похоже у него свидание в данный момент.
– Да!
– Может быть лучше им не мешать? Иногда он страшно сердится.
– Неужели?
– Особенно если…
Эйлин кивнула и перевела взгляд на добродушное лицо Льюиса. И неожиданно почувствовала, что мужчины не настолько плохи, как ей подумалось.
– Что за человек инспектор Морс? – спросила она.
Кристин Гринэвей встала, и Морс неожиданно осознал, когда она стояла вот так близко у его постели, насколько она маленькая, несмотря на туфли на высоких каблуках, которые обычно носила. Ему вспомнились слова, которые он снова перечитал не так давно: "…стройная и привлекательная фигурка маленького роста, одетая в темно-синее платье…".
– Какой у вас рост? – спросил Морс, пока она поправляла платье на бедрах.
Глаза ее игриво блеснули.
– Без обуви я метр и пятьдесят шесть. Для вас этот один сантиметр сверх пятидесяти пяти может быть без значения, но не для меня. Я всегда носила туфли на высоких каблуках, так что обычно я дотягиваю до нормального роста. Около метр шестидесяти.
– А какой номер у туфель, которые вы носите?
– Третий. Едва ли вы сможете надеть их на свои ноги.
– У меня очень красивые ноги, – сказал Морс серьезно.
– Думаю, мне нужно больше беспокоиться о моем отце, чем о ваших ногах, – прошептала она тихо, вновь коснувшись его пальцами, и Морс, в свою очередь, сжал их рукой. И для обоих это был миг, полный волшебства.
– Вы проверите, правда?
– Ни за что не забуду!
Потом она сразу ушла, и только аромат каких-то дорогих духов остался витать у его постели.
– Просто интересуюсь, – сказал Морс, почти рассеяно, пока Льюис устраивался на месте Кристин на пластмассовом стуле, – просто интересуюсь, какой размер был у обуви, которую носила Джоана Франкс. Допустим, конечно, что обувь в те времена уже имела номера. Это ведь не современное изобретение, как женские колготки? Я имею в виду номера обуви. Как считаете, Льюис?
– Хотите, я точно скажу вам какой номер она носила, сэр?
Глава двадцать пятая
Человек, неспособный на большое преступление, с трудом верит, что другие вполне на него способны.
Франсуа де Ларошфуко, "Максимы"
Коллеги Морса по работе в полиции неизменно приписывали ему высокий интеллект, который редко всплывал на поверхность в потоке повседневных дел и который почти всегда давал ему сто очков форы при начале любого уголовного расследования. Каковой бы ни была истина в данном случае, сам Морс знал, что одним даром он никогда не обладал – навыками быстрого чтения. Необходимо отметить, что в этот вечер ему потребовалось невероятно много времени (после того как Льюис и Кристин ушли, молоко было выпито, таблетки приняты и сделаны уколы), чтобы прочесть скопированные колонки журнала Джексона "Оксфордский дневник".
Кристин не стала упоминать, что после того как написанные от руки заметки показались ей неудовлетворительными, она вернулась в Центральную библиотеку сразу после обеда и убедила одного из знакомых разрешить ей без очереди переснять материалы напрямую с объемистых оригиналов. Не то чтобы Морс, даже в случае если бы знал об этом, продемонстрировал бы некую исключительную благодарность. Одной из его слабостей была склонность воспринимать как должную лояльность людей, никогда по-настоящему не понимая тех жертв, которых она зачастую требовала, не говоря уж о том, чтобы их оценить.
В детстве, когда его возили на экскурсии по разным археологическим объектам, Морс никак не мог понять порывов некоего фанатичного преклонения перед какими-то рассыпающимися римскими кирпичами. Но именно в то время не материальные археологические находки, а написанное о них возбудило его любопытство и привело в последующем к его восхищению древним миром. Поэтому следовало ожидать, что необыкновенное открытие Льюиса хоть и стало единственным и самым драматичным достижением в виртуальном расследовании (грустный вид пары засушенных туфелек и еще более угнетающий вид пары помятых дамских панталон), должно было немного охладить энтузиазм Морса. По крайней мере, ненадолго. Что же касается даров, полученных от Кристин, насколько же они были чудесно привлекательны и на какие размышления наводили!
Из данных газет того времени вскоре стало ясно, что полковник не пропустил ни одной очевидно значимой подробности. И все же, как в большинстве уголовных дел, именно на первый взгляд незначительные, случайные, почти не имеющие никакой связи между собой подробности, могут в один миг изменить толкование установленных фактов. А здесь имелось достаточно подробностей (неизвестных до сих пор Морсу), которые заставляли его все сильнее удивляться.
Первое, прочитав смазанные ряды фотокопированных материалов, он достаточно ясно понял, что обвинение в краже отпало на первом процессе из-за того факта, что свидетельские показания (имевшие место) указывали преимущественно на Вутона, следовательно было необходимо заводить отдельное дело, и при этом против малолетнего. Если кто-то из остальных членов экипажа и был замешан в этом, то, скорее всего это был Таунс (человек, депортированный в Австралию), и совершенно очевидно никаких доказательств нельзя привести против двоих повешенных впоследствии мужчин. Тогда что могло быть тем нечто, что алчный взгляд юноши искал, дабы выкрасть из багажа Джоанны Франкс? Свидетельские показания не давали ясного ответа. Но непреложным было одно нечто, до чего воры были падки, независимо в 1859 или 1989 году: деньги.
Ммм…
Второе, существовало достаточно доказательств того времени, которые наводили на мысль, что именно Джоанна содержала семью в своем втором браке. Что бы ни заставило ее сильно влюбиться в Чарльза Франкса, конюха из Ливерпуля, именно Джоанна настоятельно просила своего нового супруга не падать духом во время свалившихся на них неудач в ранние месяцы их брака. Отрывок из письма к Чарльзу Франксу был зачитан в суде, вероятно (как это виделось Морсу) в поддержку того факта, что скорее Чарльз был на грани психического расстройства, в противовес утверждениям лодочников, что Джоанна была помешана:
"С большим сожалением, милый мой супруг, прочла я твое страшно бессвязное письмо – умоляю тебя, дорогой, борись с тем, что, боюсь, тебя ожидает, если не успокоишь свой истерзанный ум. Потеря рассудка – это нечто ужасное, это разобьет наши надежды. Будь сильным и знай, что скоро мы будем вместе и хорошо обеспечены."
Трогательное и красноречивое письмо.
Может они оба были малость не в себе?
Ммм…
Третье, разные показания под присягой на обоих процессах ясно говорили, что хотя "летящие" лодки должны были работать лучше всего при непременном приведении в действие комбинации "двое на вахте – двое отдыхают", на практике достаточно часто четверо членов такого экипажа менялись дежурствами, в угоду личным предпочтениям или требованиям. Или похотливым желаниям, может быть? Морс после этого прочел с повышенным интересом доказательства, приводившиеся в суде (где вы, полковник Денистон?), что Олдфилд, капитан "Барбары Брей", заплатил Уолтеру Таунсу шесть шиллингов, чтобы тот принял вместо него на себя трудную задачу "провести" лодку через двойной туннель при Бартоне. Морс кивнул головой: его воображение уже побывало там.
Ммм…
Четвертое, показания в целом сильно наводили на мысль, что в первой половине путешествия Джоанна чувствовала себя вполне счастливо в компании лодочников во время различных остановок: питалась вместе ними за одним столом, пила вместе с ними, смеялась вместе с ними над их шутками. Шутки закончились, однако, во второй половине путешествия. Джоанна, как неоднократно подчеркивал прокурор, вдруг проявила себя беспомощной, злосчастной душой, взывающей (моментами в буквальном смысле) к помощи, сочувствию, защите, милости. И один судьбоносный и драматичный факт: чем больше увеличивалось алкогольное опьянение экипажа, тем трезвее становилась Джоанна, а представленные суду показания судебного врача были неоспоримы: никаких следов алкоголя не было найдено в ее крови.
Ммм…
Морс продолжил подчеркивать синим карандашом разнообразные и любопытные высказывания, которые судебный репортер "Оксфордского дневника" посчитал нужным записать:
– Выпьешь что-нибудь? (Олдфилд)
– Нет желания! (Блоксом)
– Он уже закончил дело с ней в этот вечер, и я сделаю то же самое, иначе я!.. (Олдфилд)
– Окаянная девка, пусть катится ко всем чертям! Что я могу сделать, если она утопилась! (Олдфилд)
– Говорила, что сделает это и теперь вроде бы сделала взаправду, как надо. (Массен)
– Чтоб эта грязная курва жарилась в аду! (Олдфилд)
– Будь проклята эта баба! Что мы знаем о ней? Раз она захотела утопиться, почему нам нужны все эти неприятности? (Таунс)
– Если он начнет давать показания против нас, то они будут о другом, не о женщине! (Олдфилд)
Ммм…
Хотя и цитируемые произвольно, непоследовательно, не в хронологическом порядке, эти выдержки из процессов особенно усилили более раннее убеждение Морса, что это не те комментарии, которые человек ожидал бы услышать от убийц. Нормально ожидалась бы известная доза стыда, угрызения, страха – да! – даже в некоторых случаях торжества и ликования вследствие совершенного деяния. Но нет – нет! – бушующие гнев и ненависть, непрерывно испытываемые лодочниками в часы и дни, после того как Джоанна встретила свою смерть.
И в заключение имелся еще один важный пассаж в показаниях, который полковник не процитировал. Очевидным было утверждение Олдфилда: около четырех часов того судьбоносного утра лодочники отыскали Джоанну – последняя была в состоянии сильного умственного расстройства – так как он и Массен обнаружили ее местонахождение только благодаря истеричным крикам, которыми она звала по имени своего супруга: "Франкс! Франкс! Франкс!" Кроме того, утверждал Олдфилд, он в сущности сумел убедить ее вернуться на баржу, хотя и признал, что она достаточно скоро снова спрыгнула на берег (снова!), чтобы пойти пешком по утоптанному бечевнику. После, согласно Олдфилду, двое из них, он и Таунс на этот раз, опять слезли на берег, где встретили другого потенциального свидетеля (упоминавшегося в книге полковника Дональда Фаванта). Но лодочникам не поверили. Более того, эта вторая встреча на дороге послужила поводом к уничижительным нападкам со стороны обвинения: в лучшем случае это были сбивчивые воспоминания безнадежных алкашей, а в худшем – измышления закоренелых убийц!
Да! Именно этот тип комментариев в течение всего времени не давал покоя его чувству справедливости. Как полицейский Морс имел только основные познания по английскому праву, но он был пламенным приверженцем презумпции невиновности, пока не будет доказано противоположное. Это было основным принципом не только действующего правового порядка, но и естественной справедливости…
– Вам удобно? – спросила Эйлин, автоматически расправляя складки на простыне.
– Я думал, что ваша смена закончилась.
– Как раз ухожу.
– Вы меня балуете.
– Любите читать, не так ли?
Морс кивнул:
– Иногда.
– Но больше всего любите чтение?
– Ну, предполагаю, что иногда больше люблю музыку.
– Значит, если читаете книги и магнитофон включен…
– Я не могу наслаждаться обеими вещами одновременно.
– Но больше всего любите эти две вещи?
– Если исключить ужин при свечах с женщиной вроде вас.
Эйлин зарделась, щеки ее порозовели.
Прежде чем Морс заснул в этот вечер, рука его скользнула в ночной шкафчик, он налил себе немного скоча; и пока смаковал его, мир неожиданно показался ему не таким уж плохим местом…