Я почти физически ощущала, как вся моя воля, интеллект и жалкие остатки логики, все мои возвышенные и не лишенные девичьего романтизма представления бывшей комсомольской активистки о свободе личности и силе слова, - все это осыпалось с меня, как шелуха, оставляя после себя какой-то первобытный, животный страх. От этого страха я оцепенела, слова первого кагэбэшника страны доносились до меня, как через ватную подушку, приглушенно и тупо. В этот момент меня можно было запросто размазать по стене черенком алюминиевой ложки. Господи, за что?..
- Я жду, Валентина Васильевна, - тактично напомнил о своем присутствии Андропов.
- Юрий Владимирович, - я глубоко вздохнула, набираясь мужества и нахальства, на какие только была способна. - Я по-прежнему не могу осознать всю глубину совершенной мною глупости, а потому прошу прикончить меня прямо здесь, на даче, и, если можно, из вашего личного оружия, но только сразу и в голову, чтобы я не мучилась в агонии…
На лице моего собеседника не дрогнул ни один мускул. Несколько секунд он рассматривал меня в упор, но я выдержала этот взгляд. Когда находишься в полуобморочном, подводном, я бы сказала, состоянии, то видишь только мутно-стальные, похожие на пуговицы глаза акулы, даже не вдумываясь, чьи они. Впрочем, спустя какое-то время взор председателя вдруг потеплел, словно в разгар тяжкой работы по искоренению скверны в родном отечестве он вспомнил о своей малолетней внучке, пускающей на радостях радужные пузыри соплей.
- Вы подходите нам, Валентина Васильевна.
- В каком смысле?
- А в каком смысле вы бы хотели нам подходить?
- Нам - КГБ СССР, или нам - Юрию Владимировичу Андропову?
- Ваши коллеги отзывались о вас как о женщине с весьма своеобразным чувством юмора…
- Вы не ответили на мой вопрос.
- А вы - на мой.
- Но…
- Хватит! - Андропов легонько хлопнул по столу своей ухоженной белой рукой и поднялся с кресла. - Скажите, Валентина Васильевна, вы бывали когда-нибудь в Аргентине?
- Естественно, не бывала.
- Хотели бы?
- А вы как думаете?
- Вам что-нибудь говорит такое имя - Хулио Кортасар?
- Юрий Владимирович, Бога ради! Если вы скажете сейчас, что и он работает на КГБ, я застрелюсь без вашей помощи!
- По всей видимости, вы чрезмерно увлекаетесь кофе. С такими нервами просто необходимо пить на ночь настой шиповника…
Андропов медленно (он все делал подчеркнуто медленно) подошел к настенному календарю, какое-то время молча его разглядывал, после чего повернулся ко мне. По губам председателя скользила тонкая улыбка:
- Сегодня двадцать шестое ноября. Третьего декабря в Буэнос-Айресе начинается международный симпозиум по творчеству Кортасара…
- Его надо убрать?
- Не злоупотребляйте моим терпением, Валентина Васильевна, - Андропов снова снял свои тонкие, в золоченой оправе, стекла и, как все очкарики, начал массировать переносицу большим и указательным пальцами. - Я ничего не имею против подобной реакции на деловой разговор. Однако мне бы не хотелось думать, что вы не до конца осознаете важность происходящего…
- Юрий Владимирович, насколько я понимаю, вы меня… э-э-э… вербуете?
- Уже завербовал.
- Вот так сразу, без клятв на огне и росписей кровью?
- Не будьте ребенком и перестаньте паясничать! В конце концов это вам не идет. Не я предлагал вам заниматься частным сыском. Не я был автором идеи вашего внедрения в среду советских интеллектуалов. И не я прикрывался вашим именем в разговоре с Сенкевичем, а вы - моим.
- Но я же не думала…
- Думать надо в любой ситуации, - прервал меня Андропов. - А за ошибки, как вы, наверно, читали в детективной литературе, приходится платить. Впрочем, ваша плата будет достаточно мизерной. Вернее сказать, вам даже повезло. И крупно.
- В чем же мне так повезло? - я начала закипать и, как всегда, забыла, что в некоторых ситуациях это выглядит не совсем уместно. - В том, что вы говорите таким тоном, каким со мной никто никогда не разговаривал? В том, что навязываете мне обязанности, от которых меня всю жизнь тошнило? В том, что принимаете решения за меня, чего я никогда и никому не позволяла?
- Вы все сказали?
Я кивнула, поскольку обвинительная речь отняла у меня последние силы.
- Вы заблуждаетесь так глубоко, что, право, нет уже никакого смысла вас разубеждать. Оставайтесь при своем мнении, в конце концов, не в том суть. Помните об одном: вы не подписали ни одной бумаги, не дали ни одного обязательства, вы совершенно свободный человек. Всего хорошего, Валентина Васильевна!
От неожиданности я икнула. А Андропов вновь уселся в кресло, взял какую-то газету и углубился в чтение. Поняв, что аудиенция окончена, я встала и медленно, словно загипнотизированная, направилась к двери. Чего я ждала? Выстрела в спину? Резкого окрика и приказа вернуться на место? Или двух здоровенных громил, которые завернули бы мне руки за лопатки и бросили в один из подвалов Лубянки?
Я открыла дверь в сад, когда услышала за спиной негромкое:
- Валентина Васильевна, а купальник у вас есть?
- Что?
- Я спрашиваю, есть ли у вас купальник? - Андропов опять снял очки и с неподдельным интересом смотрел на меня.
- Кажется, есть… А что?
- Очень хорошо. В Буэнос-Айресе сейчас разгар пляжного сезона…
10
Небеса. Авиалайнер компании "Эр-Франс"
1 декабря 1977 года
- Мадам чего-то желает?
- А?
Надо мной склонилась смазливая мордашка - не лицо, а сплошной сексуальный призыв. Моего бы сюда интимного друга - он бы…
- Да, водки, если можно.
- Со льдом?
- Да.
- Не угодно ли мадам к водке дольку лимона?
- Мадам просто мечтает о дольке лимона.
- Минуточку…
Я взглянула в иллюминатор, увидела под собой необъятную перину беловато-розовых облаков и вздохнула. Все происходившее в моей жизни после разговора с всесильным хозяином КГБ очень напоминало спектакль народного театра в захолустном райцентре: дрянная пьеса, скверные декорации, отвратная игра актеров, а главное - я сама, неубедительная до тошноты, в роли главной героини. Насквозь фальшивый взгляд моего интимного друга, торжественно сообщившего в присутствии своего заместителя о моей десятидневной командировке в Аргентину, завистливо-понимающие ухмылки сотрудников, явно переоценивавших глубину чувств и административные возможности нашего шефа, крупная сумма денег в виде почтового перевода от издательства "Прогресс" - аванс за сборник театроведческих эссе, который я и не думала писать, уникальная обходительность в ОВИРе, а потом эта встреча в Доме кино…
- Валя, привет!
Я оглянулась и увидела моего школьного товарища Витю Мишина.
- Витяня!.. - я хотела издать еще несколько дежурных возгласов, но осеклась, увидев, как блистательно одет мой бывший одноклассник. В прекрасно сшитом вельветовом костюме цвета соломы, в очень удачно подобранном галстуке, благоухающий на все фойе "Дракаром", Мишин был просто неотразим. - Ты где пропадал, блудный сын Терпсихоры?
В шестом классе Витянины родители отдали его в балетную школу при Большом театре. До десятого класса он еще появлялся в нашей компании по праздникам, потом я надолго потеряла его из виду, но от друзей слышала, что солистом ГАБТ он так и не стал, танцевать в кордебалете отказался и ушел в таинственный мир театральных администраторов, где и затерялся на долгую дюжину лет. И вот теперь - нате вам, Мишин во всей красе!
- Валюха, я тебя люблю! - Витяня склонился к моей руке. - Ничего не говори, все знаю: я свинья, что не звонил, не появлялся. Но, Валь, я за тобой слежу! Ты ведь моя любимая журналистка. Восхищаюсь, горжусь и так далее.
- А ты как, Витяня?
- Все тип-топ, не дрейфь, подруга школьная! Работаю за границей, в Союзе бываю наездами, как ты сама понимаешь, очень скучаю…
Он перехватил мой взгляд и расхохотался.
- Ну ладно, нечего щуриться! Я действительно работаю за границей и действительно скучаю по дому…
- Мишин, может быть, ты, не дай Бог, дипломат?
- He-а, рылом не вышел. Я педагог. Балетный педагог. Учу детишек в отсталой Швейцарии азам классического балета. Батман, антраша, фуэте, и-и-и раз!
- Здорово! Я рада за тебя.
- Слушай, давай заскочим в какую-нибудь стекляшку, отметим встречу.
- А как же "Крестный отец-2"?
- Да барахло! Идем, я тебе расскажу содержание по дороге…
Мы вышли на заснеженную улицу. Витяня уверенно взял меня под руку и потянул в сторону бликующего, как новогодняя елка, серого "мерседеса".
- Твой?
- Ну не твой же! - самодовольно хмыкнул он и картинно распахнул дверцу.
- Прошу, мадемуазель!
Мы забрались в еще не остывшую машину. Внутри пахло дорогой кожей, табаком и каким-то цветочным дезодорантом. Мишин щелкнул клавишей стереомагнитофона, и салон "мерседеса" огласили торжественные звуки равелевского "Болеро".
- Ну, куда поедем? - спросила я, поудобнее устраиваясь на мягком сиденье.
- А не все ли равно? - голос Витяни сразу утратил игривость, стал серьезным и каким-то глухим. - Слушай меня внимательно, Валя, постарайся все понять и не задавай лишних вопросов. Сейчас мы поедем и будем беседовать. Договорились?
И, не дожидаясь ответа, он включил зажигание и мягко тронул машину.
- Посмотри внимательно на эту фотографию, - Витяня достал из кармана канадской дубленки цветной снимок и, не выпуская его, поднес к моим глазам.
- Я ничего не вижу…
- Сейчас… - Мишин нажал какую-то кнопку.
На меня глянуло тонкое интеллигентное лицо еще нестарого человека лет сорока. Нос с небольшой горбинкой, великолепные зубы под аккуратно подстриженными усами. Судя по смугловатому оттенку кожи и какому-то неуловимому шарму белого, в стиле "тропикл", костюма, - латиноамериканец. Запоминающееся лицо с явным лоском образованности.
- Это Хосе Темило Телевано, гражданин Колумбии, профессор факультета западноевропейской литературы университета в Боготе, - монотонно бубнил мой школьный товарищ, не отрывая взгляда от потока машин, мчавшихся с зажженными фарами по обледеневшему проспекту Мира, - тридцать девять лет, родился в Уругвае, автор свыше шестидесяти исследований и монографий по западноевропейской и латиноамериканской литературе. Известен своими антисоветскими, антикоммунистическими убеждениями. На последних выборах прошел в конгресс и является в настоящее время членом Комиссии по иностранным делам и обороне. В Буэнос-Айресе Телевано появится четвертого декабря, на второй день симпозиума. Он выступит с сообщением об экзистенциальных параллелях в творчестве Кортасара и ряда западноевропейских прозаиков - Камю, Сартра и других…
- Зачем мне все это?.. - я обреченно дымила сигаретой, понимая, что начинается совсем другая жизнь.
- Телевано был одним из первых интеллектуалов Запада, откликнувшихся на депортацию Солженицына, - не обращая внимания на мою реплику, продолжал Мишин. - Его конек - опека диссидентов-интеллектуалов из социалистического лагеря. На этом тебе и предстоит сыграть…
- Прости, на чем сыграть?
- На этом, - Мишин открыл окно, чтобы немного вытянуло дым от моей "Явы". - И, ради Бога, купи себе в Шереметьево блок приличных сигарет, такое ощущение, что ты куришь марихуану…
- Витяня, скажи, а ты…
- Валентина, дай мне закончить! - Мишин скосил на меня глаз и фыркнул. - Детский сад, ей-Богу! Кого за кордон посылают!.. Так вот, перед тем как нам с тобой расстаться, я передам тебе рукопись. Это типичный "самиздат", автор - больной абсолютно на всю голову борец за свободу, но, судя по оценке экспертов, весьма талантлив. Он пришел к тебе в редакцию и попросил опубликовать его роман. Ты отказала. Он настаивал. Тогда ты попросила дать тебе время, чтобы прочесть роман целиком и сделать выводы. Прочла. Осознала, что имеешь дело с потенциальным гением, который, возможно, потрясет мировую литературу. В то же время ты поняла, что ни один здравомыслящий редактор в Союзе эту антисоветчину не пропустит. И тут как раз подоспела командировка в Аргентину. "А что если, - подумала ты, - провезти рукопись через границу и передать ее западным интеллектуалам?" Тем более что ты у нас девушка начитанная, аполитичная, даже восторженная…
- А почему, собственно, я должна передавать рукопись именно этому… колумбийцу? Почему не Беллю, не Маркесу, не Грэму Грину, в конце концов?
- Валентина, чем меньше ты будешь задавать вопросов, тем дольше проживешь… И перестань меня перебивать, я еще не закончил, - он тряхнул своей роскошной, модно постриженной гривой. - Ты провезла эту рукопись через госграницу на свой страх и риск. Конечно, ты боялась, но, во-первых, тобою двигало чувство долга, совесть, а во-вторых, ты здраво рассудила, что как журналистка, ничем себя не запятнавшая перед режимом и облеченная доверием вышестоящих инстанций, вряд ли станешь объектом личного досмотра…
- Я так понимаю, что рукопись я засуну в лифчик?
- Рукопись будет лежать в твоем чемодане вместе с другими бумагами: программой симпозиума, книгами Кортасара, сообщением Института литературы Академии наук СССР, блокнотами, диктофоном и прочей ерундой, - невозмутимо продолжал мой собеседник. - А в лифчик спрячь фотку любимого редактора. Насколько мне известно, только его ты пускаешь в сокровенные глубины своей загадочной души…
Я молча плакала. Ненавижу себя за слабость, за неспособность дать сдачи, за все аморфное и амебообразное, что разлагает душу и превращает тебя в манекен для кружевного белья. Ничего, ничего я не могла с собой поделать и молча плакала, глотая горькие слезы, перемешанные с французской тушью "Луи-Филипп".
- Возьми, здесь тысяча долларов, - Витяня протянул мне плотный конверт. - Это на так называемые командировочные расходы. Кофе, сигареты, тряпки, в общем, сообразишь… И перестань реветь, дура. Все хорошо, неужели не понимаешь? Ты станешь модной писательницей, тебя будут посылать в заграничные командировки так же часто, как ты посылаешь на три буквы пьяных мужиков в метро. Отоваришься, похорошеешь, займешь место своего непутевого хахаля, который продал тебя с потрохами, с бельем и заколками, будешь сама вызывать его на ковер или в постель. Короче, поймешь истинную прелесть этой долбаной жизни - прелесть независимости и превосходства над тупым быдлом.
- А если Телевано не возьмет рукопись? Если он пошлет меня на эти самые три буквы?
- Не пошлет. Таких, как ты, не посылают. Ты думаешь, тебя выбрали потому, что посылать некого? Ошибаешься, дорогая. Хозяин на тебя ба-а-льшие виды имеет…
- Ваша водка, мадам!
Я взяла из рук ходячего сексуального призыва (на шейке - пестрый платочек, на рукаве - эмблема "Эр-Франс") запотевший стакан с толстым дном и заботливо торчащей сбоку долькой лимона. Горький ледяной глоток обжег мне нутро. Водка всегда вызывала у меня тошноту, и, если учесть мое тогдашнее состояние, делать подобный заказ было просто неумно: вокруг сидели степенные джентльмены, спрятавшие ноги на манер Франклина Делано Рузвельта под мохнатые шотландские пледы, холеные дамы с толстыми журналами в руках и спутниками таких же габаритов под каблуком; все было чинно, пристойно, сугубо по-западному, и блевать в роскошном салоне "боинга" мне, конечно, не стоило бы. А в желудке между тем разрастался бурлящий ком и медленно, словно сонная змея, поднимался к горлу… Ох, много дерьма я наглоталась в последние дни!
- Мадам нехорошо?
Я окунулась в широко распахнутую синеву глаз стюардессы и, поддерживая ее в профессиональном порыве платонической любви ко всем пассажирам "Эр-Франс", закивала:
- Да, да, мадемуазель, мне очень плохо, мне так хреново!
- Расслабьтесь, мадам, я сейчас принесу вам подушку. А может, накрыть вас пледом? Вы вся дрожите. Или лучше кофе с аспирином?
Я вяло махнула рукой, купаясь в лучах непривычной заботы.
- Потерпите еще немного, - стюардесса заботливо вынула из моих рук пустой стакан. - Через пятьдесят минут мы приземлимся в Орли. Париж ждет вас, мадам!
"Как же, - зловредно подумала я. - Париж меня ждет. На хрена я этому Парижу сдалась?! Андропов меня ждет да друг Витяня Мишин. С нетерпением… Господи, сдохнуть бы, не приходя в сознание!.."
11
Париж. Ресторан отеля "Риц"
1 декабря 1977 года
Кажется, я задремала. Разбудил меня толчок шасси о бетонную полосу. Я взглянула в иллюминатор, по которому в разные стороны разбегались девичьи слезы дождя. Гигантское здание аэропорта высилось в туманной пелене облаков, как величественный памятник загнивающему капитализму.
Через пять часов мне предстояло лететь дальше, в Буэнос-Айрес, на рейсовом самолете авиакомпании "SAS". Впрочем, и эти несчастные пять часов мне тоже не принадлежали. Некто весьма мудро и предусмотрительно распланировал мое пребывание за рубежами любимой родины. Два часа отводилось на отдых и легкий туалет в отеле "Риц", который располагался в пятнадцати минутах езды от аэропорта, а потом… Потом мне предстояла случайная встреча с одним человеком. Впрочем, это только для него она будет случайной - я-то хорошо знала, кого и почему должна неожиданно встретить в ресторане.
…Я шла по толстому ковролиту, мучительно извлекая свои "шпильки" из упругой, вязкой синтетики и бормоча под нос нетленные строки любимой песни детства: "Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих…" По обе стороны широченного холла, на витринах и прилавках фирменных лавок, декорированных с такой любовью, словно все трудовые коллективы готовились к посещению Брежнева, громоздились совершенно невообразимые роскошества из области промышленных и продовольственных товаров группы "Б" - прямое следствие нещадной эксплуатации трудящихся Франции.
Толкнув вращающуюся зеркальную дверь в ресторан, я взглянула на свои уродливые часы производства Второго МЧЗ, почему-то названные "Заря": до случайной встречи оставалось еще минут двадцать.
Я подняла голову и нос к носу столкнулась с…
Первая ассоциация была чисто рефлекторной: мне вдруг почудилось, что судьба свела меня с членом Политбюро ЦК КПСС, фотография которого по каким-то загадочным причинам осталась в тайне от советского народа. Внушительных размеров господин в добротно скроенном костюме из темно-серого твида, в невыразимо снежной сорочке, крахмальный воротничок которой был затянут на жилистой шее аккуратным узлом темного, с бордовыми крапинками, галстука… Его особа внушала разом верноподданнические чувства и каверзное желание вывести ее из состояния врожденного равновесия.
- Мадам желает пообедать? - осведомился "член Политбюро" на чистом французском, без малейших признаков днепропетровского "гаканья".
- Да, конечно, - ответила я и покорно поплелась за метрдотелем. Он двигался неторопливо и уверенно, словно ледокол, прокладывая себе путь между айсбергами ослепительно белых, сервированных фарфором и хрусталем столов. Следуя в его кильватере, я напоминала себе утлый катерок затерянного на краю тундры рыбсовхоза, промышляющего мойвой.
С почестями, приличествующими разве что покойной Эдит Пиаф, я была усажена в подставленное кресло, снабжена меню, обдана ароматом хороших духов и интимным голосом проинформирована об имеющемся в наличии спектре вин, названия которых чуть не заставили меня покраснеть от невежества.