"Все, Валентина, прекрати паниковать!" - приказала я себе и попыталась сосредоточиться. Что, собственно, происходит? Что мне грозит? И чего я боюсь? Ну, лечу, лечу я в Буэнос-Айрес. Так это же замечательно! Никогда не бывала в Аргентине, посмотрю диковинную страну, в которую попасть и не мечтала, увижу новых людей, поброжу по выставкам, музеям, накуплю шмоток… Но почему же так гнусно на душе? Задание КГБ… Телевано… А если представить себе, что нет никакого задания? Просто нет - и все тут! Я ведь нигде не расписывалась, клятв не давала… Ну, не нашла я вашего конгрессмена. Пыталась, но не смогла, тогда что? Уволят с работы? Деклассируют? Зарежут в моей собственной подворотне? Нет, конечно, я же не враг народа в конце концов! Ту тысячу долларов, которую дал мне Витяня, я верну. Всю до копейки. Господи, что я несу? Бред какой-то!.. Стоп! Надо разобраться с другого бока. Анализируй, Валентина, природу своей пакостности. Раз ты человек КГБ, значит, ни на что другое не способна, так? Допустим. Итак, что я собираюсь сделать? Передать рукопись заморскому парламентарию. Но что, собственно, в этом плохого? Я читала - нормальная антисоветчина, причем довольно талантливая. Так КГБ за такие задания Гонкуровскую премию вручать надо. Значит, где-то здесь скрыт подвох. А я - маленький винтик со стальной, лишенной мозгов шляпкой, какая-то деталь в пружине непонятной игры. Ясно, что Андропов и его команда что-то замыслили, а меня используют в качестве подставки. Что же они замыслили? Если я разберусь в этом, то смогу что-нибудь придумать, выкрутиться, а уж потом, разыграв дурочку, каковой они меня, видимо, и считают, вернусь в Москву с чувством глубокого удовлетворения. "Казнить нельзя помиловать", - вспомнила я пример без знаков препинания и подумала, что все не так уж страшно. А если взять и честно пойти к этому Телевано, сознаться во всем, отдать рукопись, и пусть он сам ломает свою интеллектуальную башку?..
- Стоило мне на минуту вздремнуть, как вы вновь окунулись в свои проблемы… - Гескин потянулся и взглянул на свой "Роллекс". - Через три часа приземляемся.
- Вы часто летаете, барон?
- Всю жизнь.
- И ни разу ваш самолет не терпел аварию при посадке?
- Какие странные мысли, Валя! Нет, конечно.
- К сожалению, мой тоже…
14
Буэнос-Айрес. Гостиница "Плаза"
2 декабря 1977 года
Гостиница "Плаза", куда нас с бароном привез на оливковом "мерседесе" один из распорядителей симпозиума, располагалась на авениде Флорида, в самом центре Буэнос-Айреса.
- Открытие - завтра в десять, - сказал на прощанье распорядитель, молодой симпатичный парень с алым тюльпаном в петлице приталенного зеленого пиджака. - В "Плазе" живут практически все участники симпозиума. Автобус будет подан в половине десятого. Будьте так любезны, господа, не опаздывайте…
Гескин выглядел уверенно и импозантно. По-хозяйски оглядевшись в гигантском мраморном холле, он пожал мне руку и сказал:
- Валя, я даю вам ровно полтора часа. А затем мы поедем в одно потрясающее местечко, где я намерен угостить вас самым экзотическим обедом в мире. Не отказывайтесь, помните, что вы - советская журналистка и вам просто необходимо знать нравы буржуазного общества. Хотя бы для того, чтобы убедительнее рассказывать своему читателю, как оно разлагается изнутри…
Мальчик в красной ливрее и кокетливо сдвинутой набок шапочке, очень похожей на турецкую феску, торжественно проводил меня до двери номера 1921, открыл дверь ключом и сказал на хорошем английском:
- Располагайтесь, мэм…
Номер был прекрасен: просторная гостиная с изящной современной мебелью, ошеломительная ванная, небольшая спальня, в центре которой на постаменте возвышалась почти квадратная кровать, застланная шелковым покрывалом. Я осторожно села на краешек, почувствовала вдруг всю тяжесть навалившихся на меня испытаний, сбросила туфли и рухнула навзничь на постель, широко раскинув руки. На потолке я увидела симпатичную, хорошо сложенную даму во цвете лет с разметавшимися светлыми волосами. Если еще убрать тени под глазами и глубокую складку на высоком лбу, то ее вполне можно было бы назвать эффектной и даже красивой. Потом до меня дошло, что это я сама: в потолок было вмонтировано огромное зеркало.
"Где же ты, мой ласковый и продажный друг? - подумала я о своем редакторе. - Если бы не ряд новых обстоятельств, нам было бы весьма недурно здесь, на этой царской кровати. Я ведь знаю, почему ты осчастливил меня своим постоянством, почему мы кочевали с тобой из постели в постель почти шесть долгих лет: я никогда не признавалась тебе в любви, не предъявляла претензий, не спрашивала шепотом: "А что потом?.." Я была для тебя удобной во всех отношениях бабой. Порцию секса? Угощайтесь, мой принц! Имеете желание побрызгать интеллектом? Бога ради, брызгай на здоровье - затаенное дыхание и восторг в глазах гарантируются. Может быть, охота пожаловаться на тяготы жизни? Вот грудь моя, уткнись в нее, хоть всю обрыдай - я ведь могила…"
…Я сняла платье, стянула чулки, в одной комбинации подошла к полураспахнутому окну и взглянула поверх изумрудного парка с яркими красочными цветниками, поверх верхушек джакаранды, ощущая легкое дыхание теплого ветерка. Внизу зеленым ковром расстилался Буэнос-Айрес - огромный, красивый, яркий, таинственный. Все вокруг казалось изумительно легким, воздушным. Только я одна не вписывалась в это великолепие. На какое-то мгновение почудилось, что у меня начинается раздвоение личности. Словно это не я, Валя Мальцева, преданная, оболганная, сломленная угрозами и шантажом, стою у окна в пятизвездочном отеле и взглядом Наполеона обозреваю один из красивейших городов мира, а мой бестелесный дух - та семнадцатилетняя девчонка, которая жила в мире добра и иллюзий. Господи, как давно все это было! Знать бы тогда…
К действительности меня вернула мелодичная музыкальная фраза. Только после третьего повтора я поняла, что это звонит телефон.
- Мадемуазель, пора спускаться с заоблачных высот на бренную землю, - пророкотал в трубке чуть надтреснутый баритон Гескина. - Я жду вас в холле, умирая от голода…
- Дайте мне пятнадцать минут, господин Гескин.
- Договорились. Но учтите, на шестнадцатой у меня начнется агония…
Выйдя из "Плазы", мы увидели на табло, показывающем температуру по Фаренгейту и влажность воздуха в процентах, две одинаковые цифры - 94. Асфальт под ногами честно возвращал поглощенное за день тепло южноамериканского солнца. Жизнь в Буэнос-Айресе кипела: двигались нарядные красивые люди, пестрели всеми цветами радуги цветочные киоски, искрились броские витрины магазинов и кафе. Пурпурные и желтые деревья обрамляли улицы, вдоль которых летело наше такси, - ну прямо рай.
- Валя, сейчас мы с вами едем по авениде имени 9 июля, - Гескин пригнулся ко мне и сообщил эту новость почти на ухо, словно какую-то страшную тайну. - Это самая широкая магистраль в мире…
- Кто это сказал?
- Насколько мне известно, генерал Перон. Впрочем, он всегда любил преувеличивать.
- Куда мы едем, господин Гескин?
- В одно очень любопытное место… - Гескин перехватил мой взгляд и добавил. - Общение с вами, Валя, не только весьма приятно, но и… э-э-э…
- Господин Гескин, существует только одна информация, которая может поразить воображение одинокой женщины…
- Какая же?
- Сообщение о предстоящем венчании. Я надеюсь, мы едем не в церковь?
- Мы едем в "Жокей-клуб". Это местечко для избранных, но я состою его членом с 1954 года…
Гескин что-то говорил о клубе, его традициях и неповторимой кухне, а я вновь ушла в свои мысли. Что же все-таки мне уготовили хозяева Витяни? Если уж КГБ заинтересовался Телевано, то даже ежику понятно, с какой именно целью. Во всяком случае, не для того чтобы пополнить его духовный багаж общением с представительницей второй древнейшей профессии из СССР. Может быть, внимательнее просмотреть рукопись? Да нет, там вроде все в порядке. Типичный набор деталей диссидентского потока сознания - лагеря, Лубянка, Суслов, самиздат, психушки… Они не настаивали на моем сближении с Телевано. Обычное дело: познакомиться, произвести впечатление и уже потом передать рукопись. Никаких вздохов под луной и оргий в постели…
Стоп! А если?.. Меня охватила оторопь от одной только мысли, родившейся где-то на периферии мозга, на границе с затылком: а если они решили просто подставить меня? Ведь могут же они доказать, что я - сотрудница или осведомительница КГБ. Тогда все просто как день: мы знакомимся с Телевано, я втираюсь к нему в доверие, вручаю рукопись, а потом… Крупные заголовки в газетах: "Колумбийский сенатор в объятиях агента КГБ!", "Связная Лубянки передает видному западному интеллектуалу роман, написанный морально сломленным диссидентом под диктовку советских спецслужб!" Ну да, все становится на место, если сообщить во всеуслышание о том, какое отношение к Лубянке имеет журналистка В. Мальцева. Да, но ведь это тоже надо доказывать. Чтобы политически скомпрометировать представителя законодательной власти суверенного государства, необходимо иметь неопровержимые улики против меня. Нет, здесь что-то не вяжется. В конце концов, я могу заявить, что никакого отношения к разведке не имею, никаких заданий не получала, что рукопись действительно принесли мне в редакцию. Понятно, что даже ради падения Телевано они не засветят не только Андропова, - они и о несостоявшейся звезде советского балета Витяне Мишине, столь удачно окопавшемся в Швейцарии, будут молчать в тряпочку. Что же тогда должно доказать мою причастность к КГБ? Или кто? Мой интимный и продажный друг? Этот может, вопрос весь в том, кто на Западе поверит советскому комсомольскому функционеру. Нет, редактор явно не тянет. А если?..
Я взглянула на Гескина, перешедшего к описанию столового серебра "Жокей-клуба", и мне стало нехорошо. До меня вдруг дошло, что ему поверят в любом варианте. Даже если он скажет, что в момент убийства Кеннеди я сидела между Жаклин и губернатором Коннэли. Но чтобы подтвердить мою связь с КГБ, он сам должен быть…
Голова моя пошла кругом, к горлу подступил тяжелый вязкий ком, как тогда, в самолете, когда я выпила водки. Самое ужасное заключалось в том, что я не видела практической возможности проверить свою догадку. Конечно, Гескин вполне могбытьне бароном, не англичанином и даже не мужчиной - от КГБ можно ждать чего угодно. Но Эдмонду Шарль-Ру я знала по фотографиям. Тогда, в Париже, с ним сидела именно она, ошибки быть не может. Ладно, пусть он тот, за кого выдает себя. Что мешает ему быть человеком КГБ? А черт его британскую душу знает! Я напрягла память, пытаясь выудить из ее глубин то немногое, что когда-то читала или слышала о суперагентах "конторы" на Западе, но, кроме Зорге, Радо, Филби и Маклина, никого не вспомнила. В конце концов, шпионаж - не моя тема. Вот если бы агентом Лубянки был Астафьев, или, скажем, Вознесенский - тут я эксперт, тут мне было б о чем поразмыслить.
- Валя, расслабьтесь, пожалуйста, вы же в Буэнос-Айресе, а не в Москве! - голос Гескина звучал непринужденно и слегка иронично. Этакий светский лев, направляющийся в свой клуб в перерыве между двумя деловыми встречами, чтобы выкурить "гавану".
- Простите, я просто задумалась.
- О чем же, если не секрет?
- О вас, барон…
15
Буэнос-Айрес. Гостиница "Плаза"
2 декабря 1977 года
С моей точки зрения, обед в "Жокей-клубе" прошел преотвратно. Я была так поглощена своими внезапными подозрениями, что даже не обратила внимания на фантастическую сервировку стола, бутылку "Вдовы Клико" и великое множество изысканных блюд, которые Гескин в приступе несвойственного жмотоватым бриттам загула скормил моему омертвевшему от ужасных догадок, но не потерявшему аппетита организму.
Когда такси подъехало к "Плазе" и мы вошли в буквально пылавший огнями вестибюль (я, грешным делом, подумала, что аргентинцы по забывчивости готовятся торжественно отметить очередную годовщину сталинской конституции), Гескин чуть изменившимся голосом предложил:
- Может быть, поднимемся ко мне и выпьем по чашке кофе?
Скажи он такое утром, я, вне всякого сомнения, послала бы этого старпера так далеко, что перелет через Атлантику показался бы ему легкой прогулкой без зонтика. Но к вечеру я уже была другим человеком.
- Разве родители не знакомили вас в далеком детстве с классическим постулатом джентльменов о том, что приглашать даму в гостиничный номер пошло?
Гескин замалиновел, как мальчишка. А я продолжала:
- Знаете, как на вашем месте поступил бы типичный советский мужчина?
- Любопытно…
- Он бы сказал: "Слушай, мать, проводить-то я тебя проводил. Но, сама видишь, на метро я уже не успею, в кармане у меня тридцать копеек, а вставать завтра в семь. Так что выбирай, подруга: либо ты мне кинешь трешник до получки, либо я ночую у тебя"…
- Увы, мадемуазель, - Гескин развел руками, - в Буэнос-Айресе, насколько мне известно, нет метро.
- А у меня нет трешника - одни доллары. Стало быть, вам придется переночевать в моем номере…
Когда мы вошли в лифт и Гескин уверенно утопил в панели кнопку с номером 19, я взглянула на него, пытаясь найти хоть внешнее подтверждение своим выводам. Увы, гладкое, почти не тронутое морщинами лицо барона выражало лишь то, что и должно было выражать: сытость, сознание собственной важности и с трудом скрываемую похоть. "Дважды два - четыре", - подумала я и вздохнула.
Мы вошли в номер, и я услышала, как Гескин за моей спиной защелкнул "собачку".
- А если вдруг пожар, а вы в панике не сможете открыть дверь? - поинтересовалась я, не оборачиваясь. - Что тогда? Сгорим в огненных объятиях?
- Валя, вы, наверно, самая умная женщина, которую мне доводилось встречать на своем веку!
- Если бы, - снова вздохнула я.
Гескин обнял меня сзади и осторожно поцеловал в шею.
Меня передернуло.
- Что-то не так? - все-таки у этого хрыча на его, как он точно выразился, веку сменилось шесть жен, следовательно, какие-то нюансы, даже несмотря на революционный возраст, он просто обязан был различать.
- Барон, как и всякая советская девушка, получившая воспитание в здоровой семье и пионерской дружине, я не могу заниматься сексом на пороге. Учтите, я щажу ваш снобизм: по-русски это называется "в подворотне". Торопиться нам некуда, так что давайте пить кофе.
- Я сейчас позвоню в бар, - тоном пай-мальчика сказал Гескин и направился к моему музыкальному телефону.
- Да бросьте свои мелкобуржуазные рефлексы! Давайте подумаем о моих аргентинских братьях по классу. Уже поздно, зачем беспокоить людей?
- Да, но где тогда взять кофе?
- Идите сюда, сэр Джеральд, и я вам покажу такое, чего не сможет вообразить вся палата лордов и даже Ее Величество королева Елизавета!
Я открыла чемодан и извлекла на свет банку бразильского растворимого кофе, пакетик сахарного песку и самодельный кипятильник из шести использованных лезвий "Нева", с которым никогда не расставалась в поездках.
- Боже, что это? - искренне поразился барон, указывая пальцем на "самодельный обогревательный прибор, способный привести к немедленному самовозгоранию" (именно так обозвала однажды мой кипятильник разъяренная администраторша сургутского караван-сарая "Нефтяник").
- Успокойтесь, это не из списка товаров, запрещенных к вывозу из СССР. С помощью данного приспособления я приготовлю вам кофе, по сравнению с которым тот "эспрессо", что подавали в "Жокей-клубе", покажется вам… э-э-э… как бы тут поинтеллигентнее изъясниться?
- Не надо, - протестующе поднял руки барон. - Мне кажется, я понял, что вы хотели сказать.
- Ну и прекрасно! Снимайте свой пиджак, туфли, короче, все, что считаете нужным снять, и располагайтесь. А я пошла колдовать над "эликсиром молодости". Признайтесь: многое бы отдали за такой эликсир, а, барон?
- Все.
- Ценю вашу искренность. Будьте как дома!
Я направилась в ванную, наполнила водой два стакана, опустила в один из них кипятильник и ткнула вилку в розетку. Потом сняла с полки свою косметичку, вытащила коробочку с люминалом - я иногда принимала его в тщетном ожидании моего интимно-продажного друга - и вытряхнула ее содержимое на ладонь. Так, восемь таблеток. Учитывая возраст, стиль жизни и сексуальную возбужденность моего гостя, это был явный перебор. Летальный исход не планировался, для достижения моей цели вполне хватало двух "колесиков". Я осторожно опустила их в пузырящуюся воду и безучастно проследила, как белые шайбочки медленно растворились. Остался мелкий осадок на донышке, но и он будет незаметен, когда я насыплю в стакан кофе и сахар и тщательно размешаю этот "эликсир молодости". А впрочем, я не солгала барону: только во сне можно ощущать себя по-настоящему молодым и счастливым. Хотя, пожалуй, тут Гескин со мной не согласился бы.
- Валя, в ожидании эликсира молодости я рискую состариться! - крикнул из холла барон.
- Куда уж больше, старый хрен, - пробормотала я и поставила оба стакана на маленький серебряный поднос. - О гордый сын туманного Альбиона, я уже иду!
…- А что, совсем даже неплохо! - Гескин вежливо пригубил мое растворимое пойло, в котором люминала было чуть меньше, чем сахара, и аккуратно отставил стакан на журнальный столик. - Кофе с таким вкусом я пью впервые…
Я вся напряглась.
- Скажите, барон, вам встречалось в советской литературе имя Юлиана Семенова?
- Как же! - сэр Джеральд протянул руку за стаканом и, к моей радости, сделал еще один глоток. - Н-да, что-то в этом есть, не пойму только, что именно… - Он поднял на меня глаза. - Если я не ошибаюсь, упомянутый господин - первый в советскую эпоху беллетрист, весьма умело, чтобы не сказать цинично, перемешивающий исторические факты, архивные данные и оголтелый, хотя и не лишенный логики, поток лжи. Так?
- На мой взгляд, вы удивительно точно сформулировали суть его творчества.
- А почему, собственно, вы спросили?
- В ответ на ваше замечание о кофе. Иногда мне кажется, что Семенов, испытывая естественные для писателя проблемы с сюжетом, не гнушается любыми деталями, способными заполнить брешь и хотя бы частично удовлетворить любознательность читателей.
Он без зазрения совести вплетает в свои романы содержание поваренных книг, народные средства лечения, старые байки, рецептуру кофе…
- Господи, Валя, неужели ваш эликсир сварен по рецепту господина Семенова? - Гескин, явно форсируя протокольную часть нашей встречи, залпом допил свой люминал с сахаром.
- Отчасти, барон, только отчасти…
- Что вы имеете в виду?
- Только то, что сказала…
Он засыпал буквально на глазах. Было одновременно страшно и смешно наблюдать за тем, как отбивается от цепких объятий Морфея респектабельный английский барон. "Хватило бы и таблетки", - с непривычной рассудительностью подумала я.
- Вам нехорошо? Может, приляжете в спальне? - больше всего я надеялась, что ответа не услышу вовсе. Но старая аристократическая кость оказалась крепкой. С трудом разлепив веки, Гескин взглянул на меня как-то по-новому, без привычной иронии:
- Прилягу, если не возражаете. На меня почему-то напала сонливость, Валя.
- Ничего удивительного: перелет через океан, кавалерийский наскок на винные погреба вашего любимого клуба, плотный обед - такой букет даже лошадь свалил бы с копыт. И, пожалуй, не стоит забывать, сколько вам лет…