- Говорят тебе, я не успела даже заикнуться об этом.
Был момент, когда я надеялся, что в поезде, на нейтральной, так сказать, территории, мы вновь перейдем на "вы", вновь станем тем, чем были раньше, но, к моему удивлению, "ты" по-прежнему получалось у нас совершенно естественно.
- Если бы ты знал, как забавно мы с ним познакомились!
- Он был пьян?
Я просил об этом с места в карьер, потому что знаю Рауля Боке.
Я описал вам американский бар в Нанте. С недавних пор у нас в Ла-Рош тоже открылся такой. Я был в нем раз или два, да и то случайно. Там собираются, главным образом, снобы, которые находят городские кафе устаревшими; они идут в бар, чтобы показать себя, взбираются на высокие табуреты и следят за приготовлением коктейлей с тем же апломбом, что вчера Мартина. Бывают там и женщины - не проститутки, а скорее буржуазные дамы, стремящиеся прослыть "современными".
Боке - другое дело. Он мой ровесник, может быть, на год-другой моложе. "Галерею" основал его отец, а Рауль с братом Луи и сестрой унаследовали ее лет пять назад.
Рауль Боке пьет, чтобы напиться, грубит ради самой грубости, потому что, как он выражается, подыхает от скуки, потому что все ему осточертело и сам он всем тоже. Ему осточертела жена, и он неделями не бывает дома. Уйдет на час, без пальто, а дня через два его отыскивают в Ла-Рошели или Бордо в обществе целой шайки неизвестно откуда взявшихся прихлебателей.
Дела ему тоже осточертели - он занимается ими только в дни очередных приступов деловитости, когда по две-три недели почти не пьет и ставит весь универмаг вверх дном.
Машину он гоняет как сумасшедший. Нарочно после полуночи вылетает на тротуары, пугая запоздалых добропорядочных сограждан. На счету у него целая куча дорожных происшествий. Дважды его лишали водительских прав.
Я знал Боке лучше, чем кто бы то ни было, - он мой пациент, а теперь он входил в мою жизнь в совершенно новом качестве, и мне приходилось его опасаться.
- Он сильно пьет, да? Я сразу догадалась, что выпивка интересует его больше, чем женщины.
Пожалуй, это так, если не считать обитательниц известных домов, где он периодически учиняет скандалы.
- Я сидел с приятельницей в баре на улице Вашингтона в Париже. Ты не бывал там?.. Это влево от Елисейских полей… Боке набрался и в полным голос разговаривал с соседом - то ли с приятелем, то ли с незнакомым человеком.
"Понимаешь, - говорил он, - мне осточертел мой зятек. Он, конечно, пустое место, но, к несчастью, здоровенный мужик. Эта сучка, моя сестрица, не может без него, вот и смотрит на все мужними глазами. А он, например, воспользовался позавчера моей отлучкой и под первым попавшимся предлогом выставил мою секретаршу. Стоит ему убедиться, что секретарша мне предана, как он ее убирает или переманивает на свою сторону, что нетрудно: они все - местные барышни. Кому принадлежит "Галерея" - семье Боке или нет? Какое отношение имеет к Боке этот Эвиан? Не беспокойтесь, бармен: в данном случае это только фамилия… Моего зятя зовут Эвиан, а самое горячее его желание, самая заветная мечта - выставить когда-нибудь за дверь и меня… Вот что, старина, следующую секретаршу я подберу в Париже. Возьму девчонку, которая не знает Оскара Эвиана и не станет его слушать".
Небо чуточку посветлело. На равнине, еще окутанной серой мглой, начали смутно вырисовываться фермы, в хлевах зажглись огни.
Мартина неторопливо рассказывала:
- Видишь ли, я дошла до ручки. Глотала коктейли, благо угощала приятельница, но целую неделю до этого жила на рогаликах и кофе со сливками. Я вскочила, подошла к Боке и выпалила:
"Если вам нужна секретарша, которая не знакома с Эвианом, наймите меня".
Я сразу многое понял, господин следователь. И тут же мысленно представил себе эту сцену - я знаю Боке. Он сразу взял с Мартиной наивозможно более развязный тон:
- Сидишь на мели?
И, уж конечно, с невинным видом не преминул осведомиться у нее, где она прежде служила - в фирме или каком-нибудь учреждении.
- Ладно, приезжай в Ла-Рош. Попробуем.
Разумеется, Боке напоил ее. Одна из причин, по которым я избегаю заглядывать в бар, когда там Боке, состоит в том, что он приходит в бешенство, если с ним отказываются выпить.
Тем не менее Мартина поехала в Ла-Рош, господин следователь. С двумя чемоданами отправилась в чужой город.
- Как ты попала в Нант и почему там застряла?
- Потому что в Нанте у меня подружка - она служит в бельгийском консульстве. Денег у меня оставалось в обрез на билет, а просить вперед у хозяина сразу же по приезде в Ла-Рош не хотелось.
Наш поезд останавливался на всех станциях. Всякий раз, когда он тормозил, мы подскакивали и с ужасом ожидали нового толчка при отправке. За окнами светлело. Люди выкрикивали названия городков, бежали, открывали и закрывали двери, грузили на тележки мешки с почтой и посылки.
Не очень подходящая обстановка, господин следователь, для того чтобы, проколебавшись бог весть сколько времени и стыдясь самого себя, спросить наконец спутницу:
- Ты не будешь с ним спать?
- Да нет же!
- Даже если он будет настаивать?
- Нет.
- Ни с ним ни с другими?
Опять этот страх, который мне так часто силились описать пациенты, страдавшие стенокардией! Человеку кажется, что он умирает. Он чувствует, что смерть совсем рядом, что жизнь его висит на волоске. А ведь у меня не было стенокардии.
Мы не говорили о любви. Еще не говорили. В серой полумгле купе второго класса, декабрьским утром, запоздавшим, потому что день обещал быть пасмурным, мы с нею напоминали двух промокших забитых дворняг.
И все-таки я верил ей, она - мне.
Мы сидели друг против друга: нам приходилось избегать малейшего движения, чтобы нас не затошнило, и каждый толчок колокольным звоном отзывался у нас в висках.
Мы смотрели друг на друга так, как если бы были знакомы всегда. Лишь подъезжая к Ла-Рош и увидев, что я собираю свои вещи, Мартина попудрилась, подкрасила губы и попробовала закурить.
Это делалось не ради меня, господин следователь.
Она знала, что мне все это больше не нужно. Значит, для других? Не знаю и теперь. Может быть, по привычке а скорее всего, чтобы не чувствовать себя не в своей тарелке.
- Послушай. Звонить Боке еще рано, а "Галерея" открывается только в девять. Я отвезу тебя в гостиницу "Европа". Тебе надо хоть немного поспать.
Мартине явно хотелось задать вопрос, который уже несколько минут вертелся у нее на языке, а мне - избежать его: я чего-то боялся. Она сдержалась, послушно - да, господин следователь, послушно! - взглянула на меня и проронила только:
- Хорошо.
- Я позвоню или загляну к тебе часов в двенадцать.
Нет, погоди… Заглянуть не смогу - у меня в это время прием. Приходи ко мне сама. Зайти к врачу всегда удобно.
- Но Арманда?..
- Войдешь через приемную, как больные.
Глупо, не правда ли? Но я так боялся ее потерять! Ни за что не хотел, чтобы она встретилась с Боке раньше, чем со мной, да и вообще, чтобы она встречалась с кем-нибудь еще, хотя пока не сознавал этого.
Я начертил ей на старом конверте план той части города, которая отделяет гостиницу от моего дома. На вокзале подозвал знакомого носильщика и внезапно раздулся от гордости при мысли, что меня все знают.
- Найди-ка нам такси, Проспер.
Я то шел позади Мартины, то забегал вперед. Крутился вокруг нее, как сторожевой пес. Приветливо поздоровался с дежурным по станции. И, честное слово, на минуту забыл, как у меня трещит голова.
В такси, несмотря на то, что водитель прекрасно знал меня, я держал Мартину за руку и, ничуть не стыдясь, склонялся к ней, как влюбленный:
- Главное, никуда не выходи и никому не звони до встречи со мной. Сейчас восемь. Проспишь ты до одиннадцати, скажем, до половины двенадцатого. По средам я принимаю до часу. Ты должна мне обещать, что ни с кем не увидишься и никому не позвонишь. Обещай, Мартина.
Не знаю, понимала ли она, что с нею случилось.
- Обещаю.
Мы не поцеловались. Когда такси подкатило к "Европе", площадь Наполеона была пуста. Анжелу, хозяйку гостиницы, я разыскал на кухне: как всегда по утрам, она давала инструкции повару.
- Мне нужен приличный номер для особы, рекомендованной мне одним парижским коллегой. Она очень утомлена.
- Будет сделано, доктор.
В номер я не поднялся. Довел Мартину до ступеней подъезда и пошел обратно. Сквозь застекленную дверь, медные накладки которой потемнели от сырости, видел, как она, стоя на красном ковре вестибюля, перемолвилась с Анжелой и указала рассыльному на два своих чемодана. Я ее видел, она меня - нет. Она говорила, но я не слышал ее голоса. На секунду, не дольше, увидел ее раскрытый, как ночью, рот, и мысль, что мы должны расстаться, хотя бы на короткий срок, оказалась для меня настолько невыносимой, страх так стеснил мне грудь, что я чуть не повернул назад, чтобы забрать Мартину с собой.
В такси, когда я остался один, на меня вновь навалились усталость и недомогание, в висках начало стучать, сердце словно переворачивалось в груди.
- Домой, доктор?
Да, домой. А ведь верно, там мой "дом". Сиденье было завалено пакетами, включая коробку с пресловутыми пуговицами для жакета, который Арманда по собственному фасону шила у лучшей портнихи Ла-Рош-сюр-Йона.
Домой, как выразился водитель! Ведь на медной дощечке у ограды красуется моя фамилия. Бабетта, наша новая прислуга, выбежала навстречу таксисту, тащившему мою поклажу; на втором этаже, в детской, заколыхались занавески.
- Вы не слишком утомились, мсье? Надеюсь, сначала позавтракаете? Мадам уже два раза спрашивала, приехали вы или нет. Наверно, опять поезд опоздал? Я же ей говорила!
Передняя с кремово-белыми стенами, вешалка с моими пальто, шляпами, тростью. Сверху голос моей младшенькой:
- Это ты, папа? Деда Мороза видел?
Я осведомился у Бабетты:
- Много на прием?
К врачу, лечащему мелкий люд, занимают очередь, И больные являются спозаранку.
В доме пахло кофе, но в то утро меня мутило от его запаха. Я снял размякшие от влаги ботинки. На одном носке зияла большая дыра.
- Мсье, да вы же промочили ноги!
- Тс-с, Бабетта!
Я поднялся по белой лестнице, устланной розовым ковром под медными крепежными штангами. Поцеловал старшую дочь, уходившую в школу: младшую Арманда купала в ванной.
- Я не поняла, почему ты не остановился у Гайаров, как обычно. Вчера вечером, когда ты звонил, мне показалось, что ты не в себе. Ты не заболел? У тебя неприятности?
- Да нет… Твои поручения я выполнил.
- Спущусь - посмотрю. Госпожа Гренгуа утром звонила опять - просит, чтобы ты заглянул к ним сразу по приезде. Сама она прийти не в состоянии. Вчера просидела у нас в гостиной до десяти, рассказывала про свои немощи.
- Сейчас переоденусь и съезжу.
У дверей я неуклюже повернулся:
- Да, кстати…
- Что?
- Нет, ничего.
Я чуть было не выпалил, что к завтраку у нас будет гостья: случайно встретившаяся девушка, дочка приятеля - почем я знаю? Придумал бы что-нибудь… Это было наивно, неумно. Тем не менее я твердо решил, что Мартина позавтракает у нас. Мне это было нужно, - думайте обо мне что угодно! - я хотел, чтобы она познакомилась с Армандой, о которой столько слышала от меня.
Я принял ванну, побрился, вывел машину из гаража и отправился к своей давней пациентке, одиноко живущей в маленьком домике на другом краю города. Два раза нарочно проехал мимо гостиницы "Европа" и посмотрел на окна. Анжела сказала, что поместит Мартину в 78-й номер. Где он расположен, я не знал, но в угловой комнате третьего этажа шторы были задернуты, н я с волнением бросил на них взгляд.
Я завернул и в "Покер-бар", то самое заведение, о котором писал вам, господин следователь, и где обычно старался не показываться, но в это утро пропустил стакан белого вина, словно ввинтившийся мне в желудок.
- Боке не заходил?
- Он со своей бандой провел такую ночь, что вряд ли появится раньше пяти-шести вечера. Эти господа еще торчали здесь, когда уходил первый поезд на Париж.
Когда я вернулся домой, Арманда звонила портнихе - сообщала, что пуговицы привезены, и договаривалась о примерке. Мать я не встретил, без помех добрался до кабинета и начал прием пациентов, Чем дальше, тем больше крепло во мне убеждение, что я погубил свою жизнь. День был серый, безрадостный. В саду, куда выходят окна прилегающей к кабинету комнаты - она служит мне канцелярией: здесь я выписываю рецепты, - с черных кустов беззвучно стекала вода.
В окне самого кабинета стекла матовые, и там с утра до ночи приходится жечь электричество.
Мало-помалу у меня возник план, показавшийся сперва абсурдным; но затем, по мере того как шло время и сменялись больные, он стал представляться мне все более разумным. Разве я не знаю в Ла-Рош-сюр-Йоне по меньшей мере двух коллег, практика которых не доходнее моей и которые все-таки держат в помощь себе сестру? О специалистах, вроде моего приятеля Данбуа, и говорить нечего: у каждого ассистентка.
Я уже ненавидел Рауля Боке, хотя могу вас заверить, господин следователь: как мужчина я не имел оснований ему завидовать, скорее напротив - врач в силу своего положения разбирается в таких вещах. Но именно потому, что он весь прогнил, я еще сильней бесился при мысли о вероятной близости между ним и Мартиной.
Одиннадцать! Половина двенадцатого! Больной свинкой малыш с толстенным компрессом на шее - я его до сих пор вижу. Затем разрез ногтоеды. И так далее. Больные все прибывают, занимая освободившиеся места на стульях.
Нет, она не придет. Это немыслимо. Да и с какой стати ей сюда приходить?
Рабочий с производственной травмой. Его привезли на грузовичке прямо ко мне: я ведь страховой врач. Он сует мне под нос разможенный большой палец и, бахвалясь своим бесстрашием, настаивает:
- Да отрежьте вы его, черт побери! Режьте! Пари держу, у вас на это пороху не хватит. Или мне самому за нож браться?
Когда я выпроводил его, пот заливал мне глаза, мешая смотреть, и я чуть было не впустил очередного пациента, не заметив Мартины, в том же темном костюме и шляпке, что и накануне, сидевшей на краешке стула.
Боже, как нелепо, что с незапамятных времен мы употребляем одни и те же банальные слова!
У меня перехватило горло, и я выскочил в приемную, хотя мне следовало, как обычно, лишь придержать рукой дверь кабинета.
Мартина рассказывала потом, что на меня было страшно смотреть. Возможно. Я слишком натерпелся страху.
И поверьте, в ту минуту мне было плевать, что подумают с полдюжины больных, дожидавшихся своей очереди, может быть, уже несколько часов.
Я остановился перед Мартиной, но опять-таки знаю это от нее самой: я утратил всякий контроль над собою.
Стиснув зубы, почти угрожающе бросил:
- Входи.
Неужели я действительно выглядел таким страшным?
Нет, для этого я слишком боялся. Слишком долго боялся. И еще не отошел. Мне надо было заставить ее войти, закрыть за нею дверь.
Вот когда дверь захлопнулась, у меня наконец вырвался вздох, хриплый, как стон, руки мои бессильно повисли, и я выдавил:
- Пришла…
Во время процесса меня больше всего упрекали в том, что я ввел в семейный дом постороннюю женщину, свою любовницу. Думаю, что в глазах судей это было самое тяжкое мое преступление - убийство, на худой конец, можно извинить. Но столкнуть лицом к лицу Мартину с Армандой!.. Судьи так возмущались, что не находили слов для оценки моего поведения.
А как поступили бы на моем месте вы, господин следователь? Разве я мог в тот момент уйти из дому? Или вы считаете более естественным вот так, разом, в первый же день взять и уйти? И разве я знал, куда нам идти? Нет, я знал одно - что не могу больше без Мартины, что когда ее нет со мной, когда я не вижу и не слышу ее, меня пронзает чисто физическая боль, не менее мучительная, чем у самого недужного из моих пациентов.
Без Мартины вокруг была пустота.
И разве я исключение? Разве я единственный, у кого вот так закружилась голова? Разве во мне одном вызывает ненависть каждый, кто может в мое отсутствие приблизиться к моей женщине?
Видимо, да - если послушать господ судей, взиравших на меня то с негодованием, то с жалостью. Чаще с негодованием.
Должен вам сказать, что, оглядев Мартину в освещенном электричеством кабинете, я был почти разочарован. Выглядела она опять слишком вызывающе. Вероятно, оказавшись в чужой стихии, она хотела казаться независимой, демонстрируя самоуверенность этакой девушки из бара.
Я искал в ней приметы того, что произошло с нами, и не находил их.
Ну и пусть! Какой бы она ни была, я ее не отпущу.
Прием продлится самое малое еще час. Я мог бы попросить Мартину зайти попозже. Но я не хотел, чтобы она уходила. Не хотел даже у себя в доме оставлять ее одну.
- Слушай. Ты позавтракаешь у нас. Да, да, у нас…
Говорить, что мы познакомились вчера, бесполезно:
Арманда подозрительна, мать моя - подавно. Для них - ты явилась ко мне сегодня утром с рекомендацией от доктора Артари из Парижа. Я знаком с ним шапочно, жена совсем не знакома.
Вид у Мартины был неуверенный, но она чувствовала, что сейчас мне лучше не перечить.
- Можешь говорить о Боке. Так даже убедительней.
Но обязательно дай понять, что работала у врача, например у того же Артари.
Я так торопился все устроить, и выдумка моя казалась мне такой удачной, что я уже взялся за ручку двери, ведущей из кабинета в дом.
- Моя фамилия Англебер, - сказала она. - Мартина Англебер, бельгийка из Льежа.
Она улыбнулась. Я ведь даже не поинтересовался, как ее фамилия, и наверняка попал бы впросак, представляя гостью.
- Вот увидишь… Только не мешай мне…
Я совсем обезумел. Если вы находите это смешным - ничего не поделаешь, господин следователь. Я заманивал девушку в дом. Это была почти ловушка. Но моментами мне казалось, что теперь Мартина - моя собственность; еще немного, и я запер бы ее на ключ. Я слышал, как в приемной заходится кашлем одна из больных.
- Пойдем.
Я осторожно коснулся губами ее губ. Вышел первым.
Мы очутились в моей прихожей, слева была гостиная, запах, разлитый в воздухе, был запахом моего дома, и Мартина находилась у меня в доме.
В гостиной я увидел мать и бросился к ней:
- Послушай, ма. Эту девушку рекомендовал мне доктор Артари, мой парижский знакомый. Она приехала в Ла-Рош работать и никого здесь не знает. Я пригласил ее позавтракать с нами.
Мать встала, уронив моток шерсти.
- Займи ее, пока я закончу прием. Вели Бабетте приготовить завтрак получше.
По-моему, я чуть не пел от радости. Я стараюсь теперь вспомнить, не мурлыкал ли я себе под нос, притворяя дверь кабинета. Я чувствовал себя триумфатором и - буду откровенен до конца - гордился своей изобретательностью. Подумать только! Я отдал Мартину под присмотр матери. Пока они вместе, к Мартине не подступится ни один мужчина. И хочет она или нет, жить ей придется в атмосфере моего присутствия. Даже если появится Арманда. Дома она или вышла - неизвестно, но все равно они вот-вот столкнутся лицом к лицу.
Ну и пусть! Арманда тоже будет стеречь ее для меня.