Я вскочил на ноги и бросился на него. Мои глаза горели от ярости. Гарри Кумбс схватил меня сзади, пытаясь успокоить. Он бормотал что-то мне на ухо, но я сопротивлялся изо всех сил и не слышал его слов. Я кричал Кумбсу, чтобы он отпустил меня. Эдвардс подошел и сильно ударил меня по лицу.
- Что вы делаете, сержант, черт побори! - сердито крикнул Кумбс. Он отпустил меня и тут же снова схватил, когда я кинулся вперед.
- Заткнись ты! - огрызнулся Эдвардс. - Отвезем этого умника и участок и там как следует поговорим с ним.
- Тогда везите его сами, - ответил Кумбс и отпустил меня. - Я не могу уйти с места своего дежурства.
- Твое место дежурства там, куда я тебя назначу, Кумбс, - угрожающе прохрипел сержант. - Отведи его в патрульную машину и сядь с ним рядом.
Понадобилось усилие воли, чтобы убрать руку от разбитого лица. Успокойся, не психуй, говорил я себе. Я пошел к полицейской машине. Гарри Кумбс шел рядом, что-то бормоча себе под нос.
Сержант и остальные полицейские сели в машину, и мы впятером поехали в участок. И молчал. В полицейском участке один из патрульных, который до этого не принимал в стычке участия, крепко взял меня за руку и отвел в стальную клетку.
Через два года я был бы умнее и понял, что они просто хотят напугать меня. Нельзя запереть человека в камере, не предъявив ему никакого обвинения. По закону они могли меня просто допросить, Но тогда я не знал этого, я принял арест всерьез.
Когда стальная дверь за мной захлопнулась, я осмотрелся. Стальная койка была прикреплена к стенке. Без одеяла. Больше ничего. Перед тем, как полицейский вышел из камеры, я внимательно посмотрел ему в лицо и запомнил его.
Я сел на койку и попытался понять, что со мной произошло и что еще может произойти. В том, что они придут за мной, я не сомневался. Меня это не пугало, но проводило в ярость. Я знал, что рано или поздно расквитаюсь с этим сукиным сыном Эдвардсом. Если мне удастся свести счеты сегодня - еще лучше.
Когда дверь камеры открылась, я быстро вскочил. Это был Гарри Кумбс. Он закрыл дверь и встал к ней спиной.
- Слушай, парень, - поспешно заговорил он. Мне удалось наконец убедить его, что ты - не преступник. Думаю, сейчас он ругает себя за то, что произошло. Но когда придет в камеру, сделает вид, что расследует это цело, чтобы не выглядеть полным дураком. Не делай глупостей. Соглашайся с ним. Ладно? - Я молча посмотрел на него. - А-а, да у тебя такой же чугунный череп, как и у него, - проворчал Кумбс. Он вышел и захлопнул за собой дверь.
Я снял ботинки, положил их на стальную койку рядом и лег. Вытянувшись на койке, я смотрел в потолок, покрытый бесчисленным количеством трещин. Соглашаться с Эдвардсом? Да никогда! Если он попал в дурацкое положение, пусть в нем и остается. Я даже пальцем не пошевельну, чтобы помочь ему выбраться из него.
Снова распахнулась дверь, и я сел. На этот раз в камеру вошло трое полицейских с Эдвардсом во главе. Я не знал имена остальных, но хорошо запомнил их лица. Кумбса среди них не было. Я сидел и молча смотрел на них.
- А теперь ответь нам на несколько вопросов, - начал Эдвардс. Его голос звучал так же грубо, как и раньше, лицо было таким же багровым, но даже не принимая во внимание то, что сказал мне Кумбс, было видно, что его поведение изменилось. Тон его голоса не был таким уверенным, как раньше. - Мне нужно от тебя письменное объяснение того, чем ты занимался на стоянке, - угрожающе проговорил он. - Подписанное тобой и заверенное свидетелями.
Я сидел и молча смотрел на него. Его багровое лицо исказилось от ярости. Он подошел ко мне. Я сидел на койке, не делая даже малейшей попытки встать.
- Я сказал, что мне нужно от тебя письменное объяснение! - завопил Эдвардс.
Я сидел и молчал. Какое бы объяснение я ни написал, он сумеет исказить его и использовать в своих интересах - так что от меня он не получит никакого объяснения. Эдвардс сделал угрожающее движение левой рукой. Всего лишь движение. Решил проверить мою выдержку. Я продолжал сидеть на койке. Он с силой ткнул меня между ребер большим пальцем.
- Встань, когда я говорю с тобой!
Я не двинулся с места. Он ударил меня по лицу, причем с такой силой, что голова моя ударилась о стену. Один из полицейских, сопровождающих его, что-то сказал - я не понял, был это протест или знак одобрения. Я не видел их. Я видел только огромную фигуру Эдвардса, его багровое лицо с маленькими свиными глазками. Мне пришлось сжать веки, чтобы не заплакать. Щека горела, как в огне.
- Встать, черт тебя побери! - рявкнул Эдвардс.
Он снова выставил большой палец и медленно приблизил его ко мне, ожидая, что я попытаюсь уклониться. Я сжал зубы и сидел, не двигаясь, Оп ткнул меня в ребра. Еще раз. Еще раз. Каждый удар казался прикосновением раскаленной докрасна кочерги.
Наконец, я понял, что он не собирается прекращать своей жестокой игры. Тогда я протянул назад правую руку и взял один из моих ботинков за носок. Когда сержант Эдвардс снова попытался ткнуть меня в ребра, я привстал с койки и изо всех сил ударил его по переносице каблуком ботинка. Он отшатнулся назад, из носа брызнула кровь. Если бы полицейские, стоящие сзади, не подхватили его, Эдвардс вылетел бы из камеры.
Он бросился на меня, как раненый бизон. Его вес и физическая сила сразу сломили мое сопротивление, и я упал на пол. Но тут же вскочил и ударил его в живот руками, сжатыми вместе.
Камера превратилась в настоящий ад. Все орали и были меня. Кровь застилала мне глаза. Я дважды поднимался, и меня дважды сбивали с ног. Мне кажется, дважды. Я почти ничего не видел, иначе изловчился бы и ударил головой в морду Эдвардса.
Через некоторое время у меня уже не было сил, чтобы встать.
Казалось, прошло очень много времени, прежде чем я услышал голос своего отца. Интересно, как он попал сюда, подумал я. Его голос был разъяренным.
- …заплатит за это зверское избиение! - кричал он. - И если виноватым окажешься ты, Джон, тем хуже для тебя!
Я осторожно приоткрыл глаза. Видел я только левым глазом. Я лежал на кровати, покрытой белой простыней. У моих ног стояли мой отец и Джон Муллен, начальник полиции, и кричали друг на друга.
- Успокойся, Генри, - говорил начальник полиции. Он жил рядом с нами, на противоположной стороне улицы. Совсем недавно его младшая дочь и я вместе ходили на танцы. - Я разберусь в том, что произошло.
- Еще бы! Тебе придется в этом разобраться! Ярость моего отца не утихала. - И я требую, чтобы моего сына немедленно доставили в больницу.
- Доктор Эверхард сказал, что можно обойтись и без больницы, Генри.
- Не делай из меня дурака, Джон! Я требую, чтобы его немедленно отправили в больницу1 И не думай, что тебе удастся помешать, потому что ты попал в идиотское положение и не знаешь, как из него выбраться!
- Я ведь сказал, что лично расследую это происшествие! - В голосе Муллена прозвучала сталь. Он уже тоже кричал, как и мой отец. - Не исключено, что мальчик тоже виноват.
- Что? Мальчик тоже виноват? Боже мой, Джон, ты сошел с ума! Да если бы он даже поджег детский дом, разве имеют право твои люди так избивать его? Я слышал про этого Эдвардса. Бандит в полицейском мундире. Позор для полиции нашего…
Начальник полиции увидел, что я приоткрыл левый глаз, и быстро подошел к изголовью кровати.
- Что случилось, сынок? - спросил он тихим голосом. Отец подошел к нему, и теперь они стояли рядом, выжидательно глядя на меня.
Мне пришлось напрячься, прежде чем я смог заговорить.
- Я… я упал с лестницы, - произнес я наконец.
- Упал с лестницы? - переспросил отец, не веря своим ушам. - Упал с лестницы? - Он уставился на меня, потом на начальника полиции. - Я знаю, Джон, твои штурмовики запугали его. Предупреждаю тебя…
- Успокойся, Генри. - В голосе полицейского прозвучала предупредительная нота. Умные, проницательные глаза старого полицейского смотрели на меня. Не забудь, что мы вошли в эту комнату одновременно. Не говори мне больше о "запугивании". - Он не сводил с меня задумчивого взгляда. - Мы еще поговорим с тобой, но попозже.
- Нет, мы будем говорить с ним прямо сейчас, черт побери!
Но Муллену удалось, наконец увести моего отца.
Я так и не сказал им правды. Не знаю, что рассказал им Эдвардс, да и, откровенно говоря, мне это было безразлично. Думаю, что мой отец сначала боялся, что жестокое избиение повредило мне мозги. День за днем Муллен приходил к нам и терпеливо расспрашивал меня. Через несколько дней я перестал отвечать на его вопросы. В конце концов, и он перестал приходить.
Я пропустил три недели занятий и пришел в школу, лишь, когда лицо мое вновь стало похожим на человеческое. У меня было сломано три пальца на левой руке, с ног до головы я был покрыт синяками и кровоподтеками до такой степени, что напоминал леопарда. Во время драки я даже не заметил, как мне сломали пальцы. Кто-то, видимо, наступил на них.
Никто в школе - и за ее пределами - не знал, что на самом деле случилось. Я не рассказывал никому о происшедшем, и полиция тоже считала, что говорить об этом не стоит. Без особого труда я узнал, что двух других полицейских, которые были в камере вместе с Эдвардсом, звали Гленн Смит и Уолтер Каммингс.
Я начал пропускать уроки, затем целые дни школьных занятий. По ночам я проводил больше времени на улице, чем дома. В течение трех четвертей я был лучшим учеником в школе, но однажды меня вызвали к директору и предупредили, что если я буду продолжать пропускать занятия, то могу вовсе не окончить школу. Мне было наплевать на их предупреждения. Вряд ли они могли исключить меня так быстро после почти целого года отличных оценок, но это все мало интересовало меня. Я был занят.
Справиться с Гленном Смитом оказалось проще простого. Он каждый вечер напивался, и, наблюдая за ним, я убедился, что вечера он проходит в таверне "Попугай". Иногда он шел туда сразу после смены, даже не снимая мундира.
Однажды поздно вечером он возвращался домой по темному переулку, едва держась на ногах. Я набросился на него сзади и обработал как надо, а в заключение сломал ему пинками несколько ребер и оставил в переулке ползать, как жука с оторванными крыльями. Он так и не рассмотрел, кто бил его. В переулке было темно. По дороге домой у меня было отличное настроение.
На следующее утро в школу пришел начальник полиции Муллен и вызвал меня с урока истории. Мы вышли из школы и сели в его автомобиль. Он долго говорил со мной, хотя, признаться, разговор был несколько бестолковым. Он ни в чем не обвинял меня, да и не мог сделать этого, потому что Гленн Смит не мог рассмотреть меня в темноте.
Муллен говорил об идиотизме людей, пытающихся встать выше закона и самостоятельно расквитаться за причиненное им зло. Он рассуждал, как болван. Я встал выше закона, расквитался за причиненное мне зло и не чувствовал себя идиотом, даже наоборот. Когда начальник полиции увидел улыбку на моем лице, он замолчал и открыл дверцу машины. Я пошел обратно в школу на урок истории.
С Уолтером Каммингсом пришлось труднее. Прошло больше месяца, прежде чем я узнал о том, что два раза в неделю он навещает одну замужнюю женщину, дом которой находится в миле от города. Точно рассчитав время его визитов, я спрятался у задней двери ее дома и, когда он выходил, ловко надел на него мокрый мешок из-под картошки. Беспомощный в мешке, он не мог сопротивляться.
После того, как его обнаружили рядом с крыльцом, "Скорая помощь" доставила его в приемное отделение больницы.
На следующее утро Муллен пришел к нам еще до завтрака. На этот раз он не собирался сдерживать свои чувства. Едва войдя в дом, он тут же спросил, что я знаю об избиении Каммингса. Отец избавил меня от необходимости лгать. Он спросил у начальника полиции, есть ли основания обвинять меня в чем-то. Или выдвини обвинение, если у тебя есть доказательства, или убирайся из моего дома. Муллен заколебался, - покраснел и ушел. Отец ни о чем не расспрашивал меня.
Итак, с двумя покончено. Остался только один.
Всякий раз, встречаясь с сержантом Эдвардсом, я приветливо улыбался ему. В ответ он мрачно отворачивался. Он делал вид, что не позволит какому-то мальчишке вывести его из равновесия. Но вел себя он очень осмотрительно, настолько осмотрительно, что я никак не мог подобраться к нему.
Занятия в школе закончились. Я получил диплом об окончании средней школы. Мои отметки были чуть выше удовлетворительных. Раньше любой колледж принял бы меня к себе безо всяких разговоров. Теперь, если бы я захотел поступить в колледж, мне предстояло бы сдать вступительные экзамены. Я болтался, ничего не делая, все лето и начало осени. Отец уже дважды говорил со мной и требовал, чтобы я пошел работать, если не хочу продолжать образование. Я не слушал. У меня была работа. Работа, которую я должен был закончить перед тем, как приниматься за другую.
Однажды субботним вечером мне встретился Гарри Кумбс. Он отвел меня в сторону.
- Видимо, мне здорово повезло, что меня послали на дежурство, когда они отправились к тебе в камеру? - спросил он, тыкая меня в живот дубинкой.
Я ухмыльнулся, но ничего не ответил.
- Когда-нибудь тебя посадят в массивное квадратное кресло, парень, - сказал он. - Затем врубят электричество, покажется легкий дымок и шипение, но ты уже не услышишь его. Подумай об этом. - Он повернулся и пошел прочь.
Гарри Кумбс с его мрачными предсказаниями также мало беспокоил меня.
К октябрю я знал о сержанте Эдвардсе больше, чем его жена. Но он проявлял исключительную осторожность. Я начал уже беспокоиться. Я не знал, что буду делать после того, как покончу с ним - но мне хотелось побыстрее расквитаться, а потом уж решить, что делать дальше.
В начале ноября резко упала температура, и пошел дождь со снегом. Эдвардс вечером поднимался по ступенькам своего дома, боясь поскользнуться, спрятав подбородок в меховой воротник. Он не заметил отрезка железной трубы, которой я ударил его по голове в тот момент, когда он протянул руку с ключом к двери. Когда я устал бить его железной трубой, я скатил его с крыльца на снег, еще несколько раз ударил и пошел домой. Эдвардсу повезло. Случайный прохожий наткнулся на него еще до того, как он замерз насмерть.
Утром, еще в темноте, полицейский автомобиль приехал и отвез нас с отцом в участок. Отец спрашивал полицейских, что случилось, но они молчали. Время от времени отец искоса поглядывал на меня.
В полицейском участке Муллен взялся за меня всерьез. Он думал, что напугает меня и заставит отвечать на его вопросы. Прошло столько месяцев, а он так ничего и не понял. Я просидел перед ним, улыбаясь, двадцать минут. Наконец отец не выдержал и спросил Муллена, на чем основываются его подозрения.
Это привело начальника полиции в ярость. Он помахал пальцем перед носом отца и сказал, что в городе завелся дикий зверь и надо выбирать одно из двух: или посадить его на цепь, или увезти его из города. Лучше уезжайте, подчеркнул Муллен. Так будет спокойнее для всех.
Я чуть было не рассмеялся, но увидел отцовское лицо. Он сдался. Я не мог понять этого. Ведь начальник полиции был бессилен - никаких доказательств у него не было.
По дороге домой отец устало сказал мне, что когда-нибудь я пойму, что нужно уметь жить с людьми. Я не понимал его. Он говорил еще о чем-то. Мне стало жаль его. Он не выдержал. Он сдался.
Я не поверил своим глазам, когда перед нашим домом появилась на табличке надпись "продается". Полиция сумела заставить отца уехать из города. Мне стало ясно, что отец мой - слабый человек.
Тем же вечером я ушел из дома. Я знал, что сумею прожить, не обращая внимания на мнение окружающих. Отец не смог, а я смогу.
Я ушел, чтобы уже не вернуться.
Нужно было срочно сменить автомобиль. Как только у моего толстенького мексиканского гида пройдет испуг, язык развяжется, и у полиции появится описание "форда" и его владельца.
Шоссе 80 уходит из Эль-Пасо на восток длинной прямой полосой. Меня никто не догонял, и всего лишь несколько встречных автомобилей попались по пути. С полей по обеим сторонам шоссе начал подниматься туман. - Видимость ухудшалась. Мне нужно было отъехать от Эль-Пасо как можно дальше, но, если туман усилится, мои планы могут рухнуть.
Большинство заправочных станций было закрыто. Увидев освещенную открытую заправку, я сбавил скорость. Но, поборов искушение, снова нажал на педаль газа и промчался мимо. Если я уведу машину дежурного по станции или стоящую на ремонте, а "форд" просто оставлю, полиции будет несложно меня найти. Необходимо найти место, где можно сбросить "форд" с утеса или что-нибудь в этом роде. Но прежде всего надо свернуть с шоссе 80 на какую-нибудь другую дорогу. Сортир в женском общежитии не пользуется такой популярностью, как это шоссе, даже после того, как были построены новые автобаны между штатами.
В дюжине миль от Ван-Хорна от шоссе 80 ответвляется шоссе 90 и уходит на юг. Я решил свернуть на него. Нельзя было рассчитывать на то, что Джимми будет лежать в своей кровати, с головой накрывшись одеялом, вечно. Не исключено, что уже сейчас полиция разыскивает странного вооруженного туриста.
Я старался не заснуть и несколько раз съезжал на обочину, останавливался. Но все же через час с небольшим я свернул на шоссе 90.
Я решил, что как только мне попадется мотель с автомобилем на стоянке, я проеду мимо, выйду из своего "форда", вернусь, заворочу провода зажигания и на новом автомобиле отправлюсь дальше. Будет трудно найти какую-то связь между "фордом" и угнанным автомобилем, особенно если спрятать "форд" подальше от шоссе.
Я проехал по шоссе 90 не более двадцати миль - ночь была черной, как подмышки у негра, - и внезапно увидел в зеркале пару мощных фар. Через минуту над ними замигал красный маячок. Полицейский автомобиль ехал за мной, по-видимому, с выключенными фарами, иначе я заметил бы его раньше. Я взглянул на спидометр. Шестьдесят пять миль в час. Со скоростью все в порядке.
Полицейский автомобиль не включал сирены, просто обогнал меня, будто я стоял на месте, и прижал к обочине. Мне пришлось с силой нажать на тормоза, чтобы не врезаться. Я сразу увидел, что это не обычный патрульный автомобиль, покрашенный в два цвета.
Когда полицейский подоспел к машине, я уже опустил стекло и приготовил водительское удостоверение, в которое было вложено двадцать долларов. Я видел очертания фигуры полицейского, но лицо под техасской шляпой было в тени. Мне показалось, что он обращает гораздо больше внимания на то, что находится внутри моего автомобиля, чем на документы. Затем он обошел машину и осветил фонариком регистрационный номер.
Он снова подошел ко мне и вернул удостоверение. Двадцать долларов исчезли.
- Проедете по шоссе четверть мили, - сказал он; голос его звучал так, будто он ел металлические гайки на завтрак. - Свернете направо на первой же развилке. Сто пятьдесят футов - и перед вами будет белый забор. Там остановитесь. Я поеду за вами. - Он повернулся и пошел к своему автомобилю. Я не успел сказать ни слова.
Если этот сукин сын считает, подумал я, что может взять мою двадцатку и после этого оштрафовать меня за превышение скорости, придется поучить его правилам хорошего тона.
Он проехал немного вперед, чтобы пропустить меня, и я выехал на шоссе. Я был внимателен, но чуть не проехал мимо развилки. Повернув на грунтовую дорогу, я решил было, что ошибся, но увидел, что полицейский повернул вслед за мной. Впереди показался белый забор. Я подъехал к нему, свернул влево и остановился.