- Вы давали ей то, что могли.
- Только не в конце. Я не был достаточно сильным. Я сорвался. Когда она умирала.
- Вам ведь тоже пришлось несладко.
- Она знала, что я сделал. Никогда не сказала ни слова, но знала. - Он почувствовал себя загнанным в ловушку. Стены надвигались на него. Он надел очки. Оттолкнувшись от стола, подошел к раковине, ополоснул стакан Выглянул в окно. Оно выходило не на Холл, а к лесу. Она посадила большой огород. Отремонтировала старую теплицу. Возле теплицы стояла тачка, похоже с навозом. Он представил, как она разбрасывает его по участку сильными, резкими движениями. Она вспотела, как сегодня. Остановилась, вытерла лоб рукавом. Конечно, она не надевает рукавицы, чтобы ощущать деревянную ручку совковой лопаты и тепло, поднимающееся от нагретой солнцем земли. Когда захочет пить, вода потечет по уголкам ее рта к шее, потом между грудей
Он заставил себя отвернуться от окна и посмотрел на нее:
- У вас есть дробовик, миссис Спенс.
- Да. - Она оставалась на месте, хотя и переменила позу, положив локоть на стол, а другой рукой ухватившись за колено.
- Вы стреляли из него прошлой ночью?
- Да.
- Зачем?
- Эта земля частная, констебль. Столбы стоят через каждые сто ярдов.
- Тут проходит общая пешеходная тропа. Вам это хорошо известно. Хозяевам земли тоже.
- Те мальчишки находились не на тропе, которая ведет на Kojerc-Фелл. Не возвращались они и в деревню. Они были в лесу за коттеджем и пробирались к Холлу.
- Вы в этом уверены?
- Конечно. Я же слышала их голоса!
- Вы предупреждали их?
- Дважды.
- Вам не пришло в голову позвонить по телефону и вызвать помощь?
- Я не нуждалась в помощи. Мне нужно было от них отделаться. И эту задачу, признайтесь, я решила.
- С помощью ружья. Пальнули в деревья дробью, которая…
- Солью. - Она провела большим и средним пальцами по волосам, откинув их назад. Этот жест говорил скорей о нетерпении, чем о суете. - Ружье было заряжено солью, мистер Шеферд.
- А вы когда-нибудь заряжаете его чем-то еще?
- Временами да. Но в этих случаях я не стреляю в детей.
Тут он впервые обратил внимание, что в ушах у нее серьги, маленькие золотые точки, которые сверкнули, когда она наклонила голову. Это было ее единственное ювелирное украшение, если не считать обручального кольца, совсем простого, как и его собственное, и тонкого, как грифель карандаша. Оно тоже блеснуло, когда ее пальцы беспокойно забарабанили по колену. Она была без сапог, в одних носках, и он обратил внимание, что у нее длинные ноги.
- Миссис Спенс, ружье - опасная игрушка в руках неопытного человека.
- Если бы я хотела кого-то ранить, поверьте мне, я бы это сделала, мистер Шеферд, - заявила она.
Она встала. Он ожидал, что она пройдет через кухню, поставит свой стакан в раковину, а графин в шкаф. Но она сказала:
- Пойдемте со мной.
Он проследовал за ней в гостиную, где он уже был, когда шел на кухню.
Вечерний свет падал полосами на ковер, вспыхивал на ней, когда она шла к старинному сосновому туалетному столику, стоящему у стены. Она выдвинула верхний левый ящик, достала небольшой сверток, перевязанный бечевкой. Развязала бечевку и развернула полотенечную ткань. Там оказалось оружие. Хорошо смазанный револьвер.
- Пойдемте со мной, - еще раз повторила она.
Он пошел за ней к входной двери. Она была по-прежнему распахнута, и прохладный мартовский бриз шевелил ее волосы. По другую сторону двора стоял пустой Холл - разбитые окна, загороженные досками, ржавые водосточные трубы, выщербленные каменные стены. Она сказала:
- Вторая труба справа. Левый угол. - Она прицелилась и выстрелила. Терракотовый край отлетел от второй трубы, словно новая пуля.
Она снова сказала:
- Если бы я целилась в кого-то, не промахнулась бы, мистер Шеферд.
Она вернулась в гостиную и положила оружие на тряпку, лежавшую на столике, между швейной корзинкой и коллекцией фотографий ее дочери.
- У вас есть разрешение на оружие? - спросил он.
- Нет.
- Почему?
- Не было необходимости.
- Так требует закон.
- Но я приобрела его незаконным образом.
Она стояла спиной к столику. Он остановился в дверях, раздумывая, что сказать. Сделать ли то, что требует от него закон. Оружие нелегальное, она им владеет, и он обязан конфисковать его, а ее обвинить в нарушении закона. Вместо этого он сказал:
- Зачем оно вам?
- В основном для тренировки в стрельбе. И еще для защиты.
- От кого?
- От любого, кого не отпугнет крик или залп из дробовика. Это такая форма личной безопасности.
- Вы не кажетесь беззащитной.
- Любой, у кого в доме есть ребенок, беззащитен в той или иной мере. Особенно одинокая женщина.
- Вы всегда держите его заряженным?
- Да.
- Глупо. У вас могут быть неприятности. В уголках ее губ мелькнула улыбка.
- Возможно. Только я никогда не стреляла из него при посторонних, до сегодняшнего дня. Меня видела с револьвером только Мэгги.
- Глупо, что вы показали его мне.
- Да. Глупо.
- Зачем вы это сделали?
- По той же причине, по которой приобрела его. Для самозащиты, констебль.
Он смотрел на нее, чувствуя, как учащенно бьется сердце.
Где-то в доме капала вода, из-за дверей доносилось пронзительное птичье чириканье. Он видел, как вздымается ее грудь, видел кожу, видневшуюся в распахнутом вороте рубашки, бедра, обтянутые джинсами. Она была жилистая и потная. Он не мог ее вот так оставить.
В голове у него все перепуталось, он сделал два больших шага, и она встретила его в середине комнаты. Он обнял ее, его пальцы погрузились в ее волосы, их губы встретились. Никогда еще он не хотел женщину так сильно. Если бы она хоть немного воспротивилась, он принудил бы ее силой, но она и не думала сопротивляться. Ее руки касались его волос, его горла, груди, а потом обняли его, когда он прижал ее еще крепче, мял ее ягодицы и терся, терся, терся о нее. Он слышал, как покатились пуговицы, отлетевшие от ее рубашки, когда он стаскивал ее, стремясь добраться до ее груди. А потом сам оказался без рубашки, и ее губы накрыли его рот, целуя и покусывая дорожку до его талии, после чего она встала на колени, повозилась с его ремнем и спустила вниз брюки.
Господи Иисусе, подумал он. Господи Господи Господи. Он боялся лишь, что взорвется в ее рот или что она отпустит его, прежде чем он это сделает.
Глава 9
Независимая и сильная Джульет была полной противоположностью нежной, податливой Энни. Возможно, именно это и привлекло Колина. Овладеть ею было просто, она сама этого жаждала, зато понять было совсем не просто. Во время первого часа их любовных упражнений в тот мартовский вечер она произнесла только два слова: Боже и сильней, второе повторила трижды. Когда же они достаточно получили друг от друга, уже после того, как перебрались из гостиной наверх, в ее спальню, где занимались любовью и на полу, и на кровати, она повернулась на бок, подложила одну руку под голову и спросила:
- Какое у вас христианское имя, мистер Шеферд, или мне и дальше вас так называть?
Он провел пальцем по тонкому, белому шраму на коже, который проходил по животу и был единственным признаком - помимо самого ребенка, - что она рожала. Он чувствовал, что жизни не хватит, чтобы достаточно хорошо познать каждый дюйм ее тела, и когда лежал рядом с ней, овладев ею уже четыре раза, ему мучительно захотелось ее опять. Он никогда не занимался этим с Энни чаще чем раз в сутки. Ему и в голову не приходило, что может быть иначе. И если жену он любил сладко и нежно, испытывая одновременно покой и смутное ощущение своего долга перед ней, любовные упражнения с Джульет воспламеняли его до такой степени, что он никак не мог насытиться. Проведя с ней вечер, ночь и день, он улавливал ее запах - на своих руках, одежде, когда причесывал волосы - и обнаруживал, что хочет ее, звонил ей, произнося только ее имя, и слышал в ответ ее низкий голос: "Да. Когда?"
Но сейчас, когда она спросила, как его называть, он просто ответил:. - Колин.
- Как тебя называла твоя жена?
- Кол. А твой муж?
- Меня зовут Джульет.
- А твой муж?
- Его имя?
- Как он называл тебя?
Она провела пальцами по его бровям, по изгибу его уха, по его губам.
- Ты ужасно молодой, - последовал ответ.
- Мне тридцать три. А тебе?
Она печально улыбнулась, едва шевельнув губами:
- Я старше. Достаточно старая, чтобы быть…
- Кем?
- Мудрей, чем я есть. Намного мудрей, чем я была сегодня после полудня.
Его эго ответило:
- Ты ведь хотела этого, правда?
- О да. Как только увидела тебя сидящего в "ровере". Да. Я хотела. Этого. Тебя. Как хочешь понимай.
- Ты дала мне выпить какое-то снадобье? Она поднесла руку ко рту, положила между губ указательный палец, мягко пососала его. У него перехватило дыхание. Она вытащила палец изо рта и засмеялась:
- Вам и не требуется снадобье, мистер Шеферд.
- Сколько тебе лет?
- Я слишком стара для того, чтобы быть чем-то большим, чем одним вечером.
- Ты ведь говоришь не всерьез.
- Увы, я вынуждена.
Со временем он переборол ее замкнутость. Она назвала свой возраст, сорок три, и уступала их обоюдному желанию. Но когда он говорил о будущем, она превращалась в камень. Ее ответ был все время один и тот же:
- Тебе нужна семья. Дети Ты должен быть отцом Я не могу тебе это дать.
- Послушай. Женщины и старше тебя рожают.
- У меня уже есть ребенок, Колин.
В самом деле. Мэгги была тем уравнением, которое требовалось решить, если он хотел завоевать ее мать, и он это понимал. Однако она была неуловимой, этот ребенок-призрак, мрачно наблюдавший за ним с противоположной стороны двора, когда он выходил из коттеджа в тот первый день. Она сжимала в руках облезлого кота, ее глаза были серьезными Она знает, подумал он. Он кивнул ей и назвал по имени, но она исчезла за утлом здания. Правда, с тех пор она была более вежливой - настоящий образец хорошего воспитания, - но он читал на ее лице осуждение и мог бы предсказать способ, которым она отплатит матери, задолго до того, как Джульет поймет, с чего началось увлечение Мэгги этим юнцом Ником Уэром.
Он мог бы как-нибудь помочь. Ведь он знал Ника Уэра, был хорошо знаком с родителями мальчика. Он мог бы оказаться полезным, позволь ему Джульет.
Вместо этого она впустила викария в их жизнь. И Робину Сейджу удалось создать то, что не удавалось самому Колину: хрупкий союз с Мэгги. Он видел, как они разговаривали возле церкви, шли в деревню, тяжелая рука викария лежала на плече девочки. Он видел, как они сидели на стене кладбища, спиной к дороге, лицом к Коутс-Феллу и рука викария взмывала в воздух, описывая изгиб местности или что-то еще. Он отмечал визиты Мэгги к викарию. А потом заговорил о них с Джульет.
- Ничего страшного, - ответила Джульет. - Она ищет своего отца. Она знает, что ты им быть не можешь - она считает тебя слишком молодым, да ты никогда и не уезжал из Ланкашира - вот она и приспосабливает для этой роли мистера Сейджа. Она считает, что отец ищет ее повсюду. Почему бы ему не оказаться викарием?
Это дало ему повод спросить:
- Кто ее отец?
На ее лице появилось знакомое выражение замкнутости. Иногда он удивлялся, не является ли ее молчание уловкой, с помощью которой она поддерживает его уровень страсти к ней, оставаясь более интригующей, чем другие женщины, и таким образом провоцируя его доказывать совершенно несуществующее превосходство над ней при помощи их совместных упражнений в ее постели. Но ее, казалось, не удивляли и не волновали эти его предположения, она только говорила: "Ничто не длится вечно, Колин", - когда, отчаянно стремясь узнать правду, он делал вид, будто уходит от нее. Чего он на самом деле никогда не сделает, не сможет сделать, и он хорошо это знал.
- Кто же он, Джульет? Ведь он не умер, верно?
Лишь однажды она проговорилась. Случилось это июньской ночью; лунный свет омывал ее кожу, рисуя на ней пятнистый узор летней листвы за окном. Она сказала:
- Мэгги хочется так думать.
- Это правда?
Она прикрыла глаза. Он взял ее руку, поцеловал ладонь и приложил к своей груди.
- Джульет, это правда?
- Пожалуй, да.
- Пожалуй? Ты все еще состоишь с ним в браке?
- Колин. Пожалуйста.
- Ты была когда-нибудь замужем за ним?
Она снова закрыла глаза. Он увидел блеснувшие под ресницами слезы, но не понял причину ее боли и грусти. Потом сказал:
- О Господи. Джульет. Тебя изнасиловали? И Мэгги… Неужели кто-то…
- Не оскорбляй меня, - прошептала она.
- Ты никогда не была замужем, да?
- Пожалуйста, Колин.
Впрочем, этот факт не имел никакого значения. Она все равно не выйдет за него. Слишком стара для тебя - говорила Джульет не раз.
А вот для викария не слишком стара.
Стоя в своем доме, прижавшись лбом к холодной входной двери, еще долго после того, как затих шум отцовской машины, Колин Шеферд чувствовал, как скачет в его черепной коробке вопрос инспектора Линли: "Возможно ли, констебль, чтобы она могла сделать его любовником после такого короткого знакомства?"
Он крепко, до боли, зажмурился.
Не важно, что мистер Сейдж отправился в Ко-утс-Холл для того лишь, чтобы поговорить про Мэгги? Деревенский констебль тоже поехал туда предостеречь женщину от стрельбы из ружья, а уже меньше чем через час лихорадочно срывал с нее одежды, охваченный страстью. И она не протестовала. Не пыталась его остановить. Если уж на то пошло, она была не менее агрессивной, чем он сам. Что же она за женщина?
Она сирена, подумал он и попытался избавиться от отцовского голоса:
- Баб надо крепко держать. Дай им волю, обведут вокруг пальца.
Может, она сделала с ним именно это? И с Сей-джем тоже? Она говорила, что он ее навещает, чтобы поговорить о Мэгги. Он приходил к ней с добром, по ее словам, и ей нужно было его выслушать. У нее испортились отношения с дочерью, не хватало никакого терпения, разговоры заводили в тупик, и если бы викарий мог ей помочь, почему бы его не выслушать?
Тут она вгляделась в его лицо:
- Ты не веришь мне, Колин, да?
Нет. Ни на дюйм. Ни на мгновение пребывания наедине с другим мужчиной в этом отрезанном от мира коттедже, где само одиночество взывало к совращению. Тем не менее он ответил:
- Что ты? Конечно верю.
- Ты можешь зайти, если хочешь. Сядешь между нами за стол. Убедишься, что я не хватаю его под столом за коленку.
- Не хочу.
- Тогда что же?
- Я просто хочу, чтобы наши отношения стали нормальными. Чтобы не надо было прятаться.
- Это невозможно.
А теперь у них не будет вообще никаких отношений, до тех пор, пока Скотленд-Ярд не перестанет ее подозревать. Если даже отбросить в сторону разницу в их возрасте, он все равно не может спать с Джульет Спенс, не потеряв свой авторитет в Уин-сло. Уехать из деревни и жениться на Джульет он тоже не мог из-за ее дочки. Он оказался в капкане собственных замыслов. Только сотрудники Нью-Скотленд-Ярда могли его освободить.
Над его головой зазвенел дверной звонок, так неожиданно и пронзительно, что он вздрогнул. Залаял пес. Колин дождался, когда он выбежит из гостиной.
- Тихо, - приказал он. - Сидеть. - Лео наклонил голову и стал ждать. Колин отпер дверь.
Солнце зашло. Стало быстро темнеть. Огонь на крыльце, который он зажег в ожидании лондонских гостей, теперь освещал жесткие кудри Полли Яркин.
Она придерживала рукой ворот своего старенького синего пальто. Длинная шерстяная юбка болталась у щиколоток, выглядывавших из поношенных ботинок. Полли переминалась с ноги на ногу.
- Понимаешь… я заканчивала уборку в доме викария… и тут заметила… - Она виновато улыбнулась и бросила взгляд в сторону Клитероской дороги - Я видела тех двух джентльменов. Бен из паба сказал про Скотленд-Ярд. Я ничего не знала, но Бен позвонил - ведь он церковный староста - и сказал, что они, возможно, захотят пройтись по дому викария. Велел мне ждать. Но они так и не зашли. Все в порядке?
Одна рука Полли еще крепче сжала ворот, другая теребила свисающие концы шарфа. Он заметил на нем имя ее матери и сообразил, что это сувенир, рекламирующий бизнес Риты в Блэкпуле. Мать Полли прошлась по шарфам, круглым пивным подставкам, спичечным коробкам - словно владела каким-нибудь шикарным отелем - и даже некоторое время бесплатно раздавала палочки для еды, когда была "уверена на все сто", что волна туристов с Востока вот-вот захлестнет Ланкашир. Рита Яркин - она же Рита Руларски - была прирожденным менеджером.
- Колин?
Он поймал себя на том, что уставился на шарф, удивляясь, почему Рита выбрала неоновый лимонный цвет и украсила его алыми ромбами. Он пошевелился, глянул вниз. Лео дружелюбно вилял хвостом. Пес узнал Полли.
- Все в порядке? - спросила она опять. - Я видела, как уезжал твой отец, и заговорила с ним - я как раз подметала крыльцо, - но он, наверное, не слышал, потому что ничего мне не ответил. Вот я и подумала: может, что-то случилось?
Он сообразил, что нехорошо оставлять Полли на пороге, на холоде. Ведь он знал ее с детства, к тому же она зашла к нему с добрыми намерениями.
- Заходи.
Он закрыл за ней дверь. Она остановилась в коридоре, комкая свой шарф, скатывая, скатывая, скатывая его в руках, а потом сунула в карман.
- У меня грязные и старые ботинки.
- Ничего страшного.
- Может, я сниму их здесь?
- Не нужно, ведь ты в них шла только от викария.
Он вернулся в гостиную. Пес плелся следом. Огонь еще горел, и он подложил еще одно полено и с минуту понаблюдал, как оно занялось. Жар достигал его лица, нестерпимо жег кожу, но он не отошел.
За спиной он слышал нерешительные шаги Полли. Ее башмаки скрипели. Одежда шуршала.
- Давно я здесь не была, - чинно произнесла она.
Конечно, она обнаружила здесь большие изменения. Исчезло то, что принадлежало Энни. Мебель, обитая вощеным ситцем. Гравюры на стене. Ковер. Теперь тут стояли дешевые безвкусные вещи, необходимые в обиходе. После смерти Энни он утратил всякий интерес к домашнему уюту.
Он ожидал, что она скажет что-то по этому поводу, но она промолчала. Наконец он отвернулся от огня. Она не сняла пальто. Зашла в гостиную и остановилась недалеко от порога, робко улыбаясь ему.
- Холодновато у тебя, - сказала она.
- Иди ближе к огню.
- Угу. Пожалуй что. - Она протянула ладони к пламени, расстегнула пальто. На ней был просторный лавандовый пуловер, резко контрастирующий с ее рыжими волосами и красной юбкой, пахнувшей нафталином. - У тебя все в порядке, Колин?
Он знал ее достаточно хорошо и понимал, что она будет повторять этот вопрос, пока не получит ответа.
- Нормально. Может, выпьешь чего-нибудь? Ее лицо оживилось.
- Угу.
- Херес?
Она кивнула. Он подошел к столику и немного налил ей в маленький стаканчик. Себе наливать не стал. Она опустилась на колени у огня и гладила собаку. Взяв у него стаканчик, не поднялась, касаясь юбкой каблуков ботинок. На них виднелась засохшая корка глины. Кусочки ее уже валялись на полу.