Иногда ей хотелось их как-то уколоть. Хотелось крикнуть: "Двадцать третье марта! Я знаю, что произошло в тот день, знаю, когда вы этим занимались, даже знаю, где и как". Но она никогда этого не делала. Если бы даже она не видела их вместе в гостиной - приехав домой раньше обычного после того, как поссорилась в деревне с Джози и Пам - и если бы она не улизнула через окно (не в силах унять дрожь в коленках, которая началась у нее при виде ее мамочки и того, что она делала) и не отправилась все обдумать на заросшую травой террасу Коутс-Холла, где у ее ног крутился пушистый, желтовато-оранжевый Панкин, она все равно знала бы. Все было слишком очевидно - с тех пор мистер Шеферд смотрел на маму затуманенным взглядом, чуть приоткрыв рот, а мама слишком старательно избегала его взгляда.
"Они занимались тем самым? - с придыханием прошептала Джози Рэгг. - И ты в самом деле, без дураков и без врак видела, как они это делают? Голые и все такое? В гостиной?"
Закурила "галуаз" и легла на кровать. Все окна были открыты, иначе мама сразу все поймет. Впрочем, весь ветер в мире не мог бы избавить ее комнату от этой вонючей французской дряни, которую предпочитала Джози. Мэгги тоже взяла сигарету, и ее рот наполнился дымом. Она выпустила его. Она пока не умела затягиваться, да и не очень-то и старалась.
- Они не совсем разделись, - сказала она. - Во всяком случае, мама. Ей это и не требовалось.
- Не требовалось?… Что же тогда они делали? удивилась Джози.
- О Господи, Джозефина. - Пам Райе зевнула и тряхнула головой. У нее были светлые волосы и модная стрижка. - Когда наконец ты начнешь что-то соображать в жизни? Как ты думаешь, что они делали? А я-то считала тебя опытной в таких делах.
Джози нахмурилась:
- Но я не понимаю как… Типа, раз она не разделась.
Пам закатила глаза. Она сделала глубокую затяжку, выдохнула дым и снова вдохнула - такой стиль она называла французским.
- Это было у нее во рту, - сказала она. - Во р-т-у. Тебе как, картинку нарисовать, или сама сообразишь?
- У нее… - Джози была потрясена. Она даже дотронулась пальцами до своего языка, словно это могло помочь ей разобраться в ситуации. - Ты хочешь сказать, что его штука была на самом деле…
- Штука? Боже. Это называется "пенис", Джози. П-е-н-и-с. Понятно? - Пам перевернулась на живот и уставилась прищуренными глазами на горящий кончик сигареты. - Надеюсь, она что-то получает от этого; а может, и нет, если не раздевается. - Она опять тряхнула головой. - Тодд умеет держаться и не кончает раньше меня, это факт.
Джози наморщила лоб, пытаясь справиться с этой информацией. Вообще-то она вообразила себя большим специалистом по женской сексуальности - после того, как прочла найденную в мусорной корзине растрепанную книжку "Сексуальная самка, отвязанная дома". Мать выбросила ее туда после того, как по настоянию мужа два месяца пыталась "повысить либидо или что-то типа того".
- А они… - Казалось, она подыскивает подходящее слово. - Они… типа… двигались, а, Мэгги?
- Христос в грязных штанах! - воскликнула Пам. - Неужели ты и этого не знаешь? Ведь двигаться не обязательно. Она просто должна сосать.
- Со… - Джози выплюнула сигарету на подоконник. - Мисес Спенс? У констебля? Фу, какая гадость!
Пам захихикала.
- Нет. Это и есть "отвязанная". Абсолютно точно, если хочешь знать. Неужели в твоей книжке не упоминалось об этом, Джо? Или там только предлагают макать сиськи во взбитый крем и подавать их к чаю вместе с клубникой? Как там у тебя было написано? "Преподносите мужу одни сюрпризы".
- Нет ничего плохого, когда женщина или мужчина следуют своей чувственной природе, - ответила Джози не без достоинства и, опустив голову, поковыряла царапину на коленке.
- Точно. Ты права. Настоящая женщина должна знать, что кого заводит и в каком месте. А ты как считаешь, Мэгги? - Пам с невинным видом посмотрела на подругу. - Тебе не кажется, что это важно?
Мэгги поджала ноги на индейский манер и ущипнула себя за ладонь. Не нужно ни в чем признаваться. Она знала, какую информацию выпытывает у нее Пам, и видела, что Джози тоже это знает, но никогда бы никому не позволила пролезть в ее жизнь и сама не собиралась ни к кому лезть.
Джози пришла к ней на выручку.
- Ты что-нибудь сказала? Я имею в виду, после того как их видела.
Нет, Мэгги ничего не сказала, во всяком случае тогда. Когда же она наконец выпалила все, в пронзительном вопле гнева и самозащиты, реакция мамы была мгновенной - она дважды ударила ее по лицу. Причем очень сильно. А через секунду зарыдала, схватила дочь и прижала к себе так яростно, что у той перехватило дыхание. Мать впервые подняла на Мэгги руку. Но больше они об этом не говорили. "Это мои дела, дочка", - твердо заявила мама.
Хорошо, подумала Мэгги. А мои дела - мои.
На самом деле это было не так. Мама никогда бы такого не допустила. После их ссоры она целых две недели приносила ей каждое утро противный травяной чай и, стоя рядом, заставляла дочь выпить все до капли. На протесты Мэгги она заявила, что знает, как лучше. А на ее стоны, когда боль ползла по животу, говорила, что это скоро пройдет. И вытирала ее лоб прохладной, мягкой тканью.
…Мэгги всмотрелась в чернильные тени в своей спальне и снова сосредоточенно прислушалась, чтобы отличить звук шагов от ветра, играющего пластиковой бутылкой на гравии. Она не зажгла наверху ни одной лампочки и сейчас тихонько подошла к окну и вгляделась во мрак, ощущая свою безопасность при мысли о том, что сама она может кого-то увидеть, оставаясь при этом невидимкой. Внизу, во внутреннем дворе особняка, тени, падавшие от восточного флигеля Коутс-Холла, казались огромными пещерами. Они зияли, словно открытые ямы, и служили более чем надежной защитой всякому, кто хотел бы там спрятаться. Она всматривалась в каждую из них по очереди, пытаясь различить, что там чернеет у стены, куст, нуждающийся в подстригании, или вор, пытающийся открыть окно. Она не могла понять. И снова ей захотелось, чтобы поскорей приехали мама и мистер Шеферд.
Прежде она никогда не боялась оставаться одной, но после их переезда в Ланкашир у нее появился страх, она боялась не только ночью, но и днем. Быть может, она вела себя совсем по-детски, но в ту минуту, когда мама уезжала с мистером Шефер-дом, или садилась в свой "опель" и уезжала одна, или направлялась по тропе, либо шла в дубраву искать травы, Мэгги начинало казаться, что стены, дюйм за дюймом, смыкаются вокруг нее. Она сразу же ощущала, что совсем одна на землях Коутс-Холла, и хотя Полли Яркин жила в дальнем конце дороги, расстояние все же составляло целую милю, и как бы она ни кричала, ни звала на помощь, или ей просто по какой-то причине понадобилась бы Полли, та все равно бы ее не услышала.
Мэгги не помогало и то, что она знала, где у мамы хранится пистолет. Она не стреляла из него даже ради забавы и уж тем более не могла вообразить, как можно целиться в человека. Вместо этого, оставаясь одна, она как крот зарывалась в свою комнату. Ночью гасила все огни и ждала, когда послышится шум возвращающейся машины или в запертой входной двери повернется ключ. А до этого лежала, прислушивалась к тихому кошачьему похрапыванию Панкина. Не отрывая взгляда от небольшого березового книжного шкафа, где с успокаивающей улыбкой восседал среди других мягких игрушек обтрепанный и старый слон Бозо, она прижимала к груди свой альбом с наклеенными вырезками и думала об отце.
Он существовал в ее фантазии, Эдди Спенс, ушедший из жизни еще до тридцати. Его тело было искорежено вместе с гоночной машиной в Монте-Карло. Он был героем нерассказанной истории, на которую как-то раз намекнула мама - "Папа погиб в автомобильной аварии" и "Прошу тебя, доченька, я ни с кем не могу об этом говорить", - и впоследствии, когда Мэгги снова заводила об этом разговор, мамины глаза наполнялись слезами. Мэгги часто пыталась представить себе его лицо, но безуспешно. Поэтому в память о папе, чтобы утешаться, когда одолеет тоска, она вырезала откуда только могла и хранила картинки с гоночными машинами "Формулы-один" - наклеивала их в свой "Альбом Важных Событий" и снабжала пунктуальными записями о каждом Гран-при.
Она плюхнулась на постель, и Панкин пошевелился. Он поднял голову, зевнул и насторожил уши. Они направились, подобно радарам, в сторону окна, он поднялся единым плавным движением и беззвучно перескочил с кровати на подоконник. Там он сел, пригнулся, вытянул шею, а его хвост беспокойно заходил вокруг тела, доставая до передних лап.
Мэгги с постели наблюдала, как кот осматривает двор особняка, точно так же, как незадолго до этого делала она сама. Его глаза медленно моргали, а хвост продолжал беззвучно мотаться по сторонам. По долгому опыту общения с кошками она знала, насколько они гипервосприимчивы к изменениям в своем окружении, поэтому немного расслабилась, уверенная, что Панкин немедленно сообщит ей, если снаружи появится нечто, чего ей следует опасаться.
Прямо за окном росла старая липа, она скрипела от ветра. Мэгги прислушалась. Ветви скреблись в стекло. Возле морщинистого ствола раздался какой-то новый шорох. Это всего лишь ветер, сказала себе Мэгги, но только она подумала об этом, как Панкин дал сигнал - что-то неладно. Он встал на лапы и изогнул дугой спину.
Сердце Мэгги испуганно ёкнуло. Панкин метнулся с подоконника на ковер и выскочил в дверь стремительной оранжевой полосой, прежде чем Мэгги успела сообразить, что кто-то залез на дерево.
А потом было слишком поздно. Она услыхала мягкий удар тела, прыгнувшего на шиферную крышу дома. Последовал тихий шум шагов. Кто-то тихонько постучал по стеклу.
Странно. Насколько ей было известно, взломщики не объявляют о себе. Хотя, может, они пытаются выяснить, есть ли кто дома. Но даже в этом случае логичней было бы предположить, что они постучат в дверь либо позвонят в дверной колокольчик и станут ждать ответа.
Ей захотелось крикнуть - эй, вы ошиблись, вам не сюда, вам нужен Холл, верно? Вместо этого она положила альбом с вырезками на пол у кровати, а сама скользнула вдоль стены в глубокую тень. Ее ладони зудели, живот подвело. Ей захотелось больше чем когда-нибудь громко закричать, позвать маму, но это было бессмысленно. Через минуту она уже была рада, что промолчала.
- Мэгги? Ты там? - услышала она осторожный голос. - Открой, пожалуйста. Я уже задницу себе отморозил.
Ник! Мэгги метнулась через комнату. Ник сидел на крыше возле мансардного окна и улыбался; его шелковистые черные волосы падали на щеки. Она стала возиться с запором. Ник, Ник, думала она. Но только хотела поднять оконную раму, как в ее ушах раздался голос мамы: "Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь еще раз оставалась наедине с Ником Уэром. Ясно тебе, Маргарет Джейн? И больше ни слова об этом. Все".
Пальцы ее остановились.
- Мэгги! - прошептал Ник. - Пусти меня! Холодно.
Она дала слово. Во время их ссоры мама едва не заплакала, и при виде ее покрасневших глаз, стыдясь своего поведения и своих резких слов, она выдавила из себя это обещание, не подумав о том, как трудно будет его выполнить.
- Не могу, - сказала она.
- Что?
- Ник. Мамы нет дома. Она уехала в деревню с мистером Шефердом. Я обещала ей…
Он расплылся в улыбке:
- Здорово. Классно. Давай, Мэг. Пусти меня. Она проглотила комок, вставший в горле.
- Не могу. Я не могу видеться с тобой наедине. Я обещала.
- Почему?
- Потому… Ник, ты сам знаешь.
Его рука лежала на стекле, теперь он уронил ее.
- Но ведь я просто хотел тебе показать… Ох, черт.
- Что?
- Ничего. Забудем. Ничего особенного.
- Ник, скажи мне.
Он повернул голову. Он стригся так, что волосы наверху головы оставались длинными, как делают многие ребята, только у него такая прическа никогда не казалась модной. Она выглядела естественной, словно сам он придумал такой стиль.
- Ник.
- Просто письмо, - ответил он. - Впрочем, это не имеет значения. Забудь.
- Письмо? От кого?
- Не важно.
- Но ведь ты пришел в такую даль… - Тут она вспомнила. - Ник, у тебя новости от Лестера Пигготта? Ты об этом? Он ответил на твое письмо? - В это было трудно поверить. Но Ник всегда отправлял письма жокеям, постоянно расширяя свою коллекцию. Он уже получил ответы от Пэта Эддери, Грэма Старки, Эдди Хайда. Однако Лестер Пигтогт был украшением всего, это точно.
Она подняла раму. Холодный ветер ворвался в комнату.
Из кожаной куртки - якобы подарка его двоюродного деда из Америки, летавшего во Вторую мировую на бомбардировщике - Ник достал конверт.
- Тут немного, - сказал он. - Просто "Рад был услышать о тебе, парень". Но подпись очень четкая. Никто не верил, что он ответит, помнишь, Мэг? Вот мне и захотелось похвастаться тебе.
Ей показалось несправедливым оставить его на холоде, раз он пришел к ней по такому невинному поводу. Даже мама не стала бы возражать. И Мэгги сказала - заходи.
- Не пойду, если у тебя из-за этого будут неприятности с мамой.
- Ладно, все в порядке.
Он втиснул свое долговязое тело в окно и нарочно не стал закрывать раму.
- Я думал, ты уже спишь. Все глядел на окна.
- А я приняла тебя за грабителя.
- Почему сидишь в темноте? Она потупилась.
- Боюсь зажигать свет. Когда одна. - Взяв у него конверт, она с восторгом взглянула на адрес. На нем было написано твердой рукой: "Мистеру Нику Уэру, эск., ферма Скелшоу". - Она повернула лицо к Нику. - Я рада, что он ответил. Просто не верилось.
- Помню. Поэтому мне и захотелось тебе показать. - Он откинул волосы с лица и огляделся по сторонам. Мэгги замерла от ужаса. Сейчас он заметит ее игрушечных зверей и кукол, сидящих в соломенном кресле. Потом подойдет к книжному шкафу и увидит ее любимые детские книжки, с которыми ей не хотелось расставаться. Решит, что она совсем еще маленькая, и перестанет с ней гулять. Может, вообще не захочет ее знать. Как она не подумала об этом, прежде чем его впустить?
- Я никогда еще не был в твоей спальне, - сказал он. - Тут очень симпатично, Мэг.
Ее опасения улетучились. Она улыбнулась:
- Угу.
- Ямочка, - сказал он и дотронулся пальцем до маленькой ямки на ее щеке. - Она очень милая, когда ты улыбаешься. - Он неуверенно взял ее за плечо. Даже сквозь пуловер Мэг почувствовала, какие у него холодные пальцы.
- Ты весь ледяной, - сказала она.
- Холодно ведь.
Она остро сознавала, что оказалась в темноте на запретной территории. Спальня сделалась меньше, теперь, когда стоял он в ней, и она понимала, что должна отвести его вниз и выпустить в дверь. Вот только сейчас, когда он был рядом с ней, ей не хотелось, чтобы он уходил, не дав ей какого-нибудь знака, что он по-прежнему с ней, несмотря на все, что случилось в их жизни с прошлого октября. Ей было мало его слов, что ему нравится ее улыбка, мало того, что он дотронулся до ямочки на ее щеке.
Людям всегда нравятся детские улыбки, так все говорят. А ведь она уже не ребенок.
- Когда вернется твоя мама? - спросил он.
В любую минуту! Ведь был уже десятый час. Но, скажи она правду, он бы моментально ушел. Возможно, ради ее же блага, чтобы оградить ее от неприятностей, но все равно бы ушел. И она ответила:
- Не знаю. Она уехала с мистером Шефердом. Ник знал про маму и мистера Шеферда, так что
понял, что это значит. Теперь дело было за ним.
Она хотела было закрыть окно, но его рука все еще лежала на ее плече, и он мог легко ее остановить. Он не был грубым. Ему это и не требовалось. Он просто поцеловал ее, пошевелив языком возле ее губ, и ей это понравилось.
- Значит, она еще немного задержится. - Его губы прикоснулись к ее шее, отчего у нее побежали мурашки. - Она достаточно регулярно получает свое.
Совесть велела защитить маму от интерпретации Ником деревенских сплетен, но мурашки бежали по ее рукам и ногам всякий раз, когда он целовал ее, и она обо всем забывала. Но она все-таки собралась с духом, чтобы дать твердый ответ, когда его рука оказалась на ее груди и его пальцы принялись играть с ее соском. Он осторожно теребил его, пока она не зашлась от невыносимого наслаждения и нахлынувшего жара. Он подождал немного и начал все сначала. Ей было так хорошо. Ей было невыразимо хорошо.
Она понимала, что следовало бы поговорить о маме, попытаться объяснить. Но она не могла удержать эту мысль дольше мгновения, когда пальцы
Ника отпускали ее. Как только они принимались дразнить ее снова, у нее пропадало желание затевать дискуссии, которые могли все испортить. Ведь у них снова все было хорошо.
- Теперь мы с мамой лучше поймем друг друга, - наконец произнесла она каким-то чужим голосом и ощутила, как он улыбнулся возле ее губ. Он был умным парнем и, возможно, не поверил ей в этот момент.
- Мне так не хватало тебя, - прошептал он и крепко прижал к себе. - Господи, Мэг. Сделай что-нибудь такое.
Она поняла, о чем он просит. И хотела это сделать. Хотела снова почувствовать это сквозь джинсы, какое оно жесткое и большое. Она положила туда ладонь. Ник взял ее пальцы и провел ими вверх, вниз и вокруг.
- Господи, - прошептал он. - Господи, Мэг. Его дыхание сделалось шумным. Он стащил с нее пуловер. Она кожей ощутила дуновение ночного ветра. А потом не чувствовала ничего, лишь его руки на своей груди и губы, когда он ее целовал.
Она растаяла. Она поплыла. Ей уже не принадлежали пальцы, лежащие на джинсах. Это не она расстегнула молнию. Не она раздела его.
- Постой, Мэг, - сказал он. - Вдруг сейчас вернется твоя мать.
Она остановила его поцелуем. Она ласкала его сладкую, налившуюся плоть, а он помогал ее пальцам гладить его упругие сливы. Он стонал, его руки уже залезли ей под юбку и чертили жаркие круги между ее ногами.
Потом они вместе оказались на кровати, тело Ника, словно бледный росток, лежало наверху, на ней, а ее собственное было готово, бедра приподняты, ноги раздвинуты. Она забыла обо всем на свете.
- Скажи, когда надо остановиться, - пробормотал он. - Мэгги, ладно? Сейчас мы ничего не будем делать. Просто скажи, когда остановиться. - Он приложил это к ней. Потерся о нее. Сначала кончиком, потом всей длиной. - Скажи, когда остановиться.
Еще немножко. Еще чуточку. Ведь это не будет таким уж ужасным грехом. Она прижималась к нему все сильней.
- Мэгги. Мэг, тебе не кажется, что пора остановиться?
Она все сильнее и сильнее прижимала к себе это рукой.
- Мэг, правда. Я не могу удержаться. Она прижалась губами к его губам.
- Если твоя мама вернется… Она медленно вращала бедрами.
- Мэгги. Мы не… - Он вошел в нее.
Дрянь, думала она. Дрянь, шлюха, гулящая девка. Она лежала на кровати и смотрела в потолок. Ее глаза были затуманены, слезы текли по вискам, огибали уши.
Я ничтожество, думала она. Я шлюха. Я гулящая. Я готова делать это с любым. Пока что это Ник. Но если какой-то другой парень захочет сделать то же самое, я, пожалуй, позволю. Я шлюха. Шлюха.
Она села и перекинула ноги через край кровати. Оглядела комнату. Слон Бозо смотрел на нее, как всегда, с удивлением, но сегодня ночью в нем появилось что-то новое. Несомненно, разочарование. Она унизила его. Но еще больше унизила себя.