Все произошло очень быстро. Лиз с отцом расположились на заднем сиденье. Мегрэ сел рядом с шофером. Дидина, стоя на углу улицы, глазела на отъезжающих. Прохожие останавливались. Проехать пришлось вдоль всей главной улицы, мимо гостиницы, почты, мэрии. Занавески на окнах шевелились. За машиной бежали мальчишки. Комиссар видел Лиз и ее отца в зеркальце; ему показалось, что всю дорогу они держались за руки. Когда машина подъехала к Ларош-сюр-Йон, уже темнело. Пришлось несколько раз спрашивать, где находится вилла "Альберт I". Потом ждали главного врача, осматривали палаты. Все было чересчур бело, так же бело, как халаты сиделок и врача.
- Седьмая палата… Прекрасно…
В палату вошли впятером: Лиз, сиделка, Мегрэ, судья и главный врач. В коридор вышли только трое: Лиз с сиделкой осталась по ту сторону двери. Она не плакала. Отец с дочерью не поцеловались.
- Через час в коридоре начнет дежурить инспектор.
Еще три километра - и уже город - ворота тюрьмы, книга регистрации заключенных, всякие формальности. Мегрэ и судья - по чистой, конечно, случайности - не успели попрощаться.
Пивная. Толстая кассирша. Расписание поездов. Кружка свежайшего пива.
- Принесите письменные принадлежности и бутерброд с ветчиной… И еще кружку пива!
Комиссар написал официальное донесение прокурору, составил несколько телеграмм и насилу успел к поезду. С полуночи до двух прождал на вокзале Сен-Пьер.
Вокзал Орсэ… В восемь утра свежевыбритый Мегрэ уже вышел из своей квартиры на бульваре Ришар-Ленуар. Над Парижем вставало солнце. В двух шагах от уголовной полиции Мегрэ пересел с автобуса на автобус и различил издали окна своего бывшего кабинета.
В девять он вылез в Версале, освещенном лучами скупого январского солнца, и с трубкой в зубах медленно пошел по Парижской авеню.
С этой минуты он словно раздвоился; ему казалось, что он живет сразу в двух измерениях. Разумеется, он - комиссар Мегрэ, попавший в некоторую опалу и сосланный в Люсон. Руки его засунуты в карманы пальто, принадлежащего Мегрэ, он курит трубку Мегрэ. Все, что он видит вокруг, - это действительно Версаль, причем сегодняшний, а вовсе не тот, который существовал столько-то лет тому назад. Улица безлюдна, особенно ближе к концу, там, где за пышными воротами и высокими оградами прячутся от прохожего красивейшие на свете особняки. Но все это видится ему словно на экране кино… Действительность смахивает на какой-то документальный фильм. Одни кадры сменяются другими… И в то же время слышится голос диктора, комментирующего эти кадры.
Этот глуховатый голос принадлежит судье Форлакруа, и на виды Версаля неотступно наплывает просторная комната в Эгюийоне с поленьями в камине, трубочным пеплом на плитках пола и окурками в зеленой фарфоровой вазе.
- Мы - жители Версаля в третьем поколении. Мой отец, адвокат, всю жизнь прожил в особняке на Парижской авеню, который получил в наследство от своего отца. Белая ограда… Ворота, обрамленные двумя каменными тумбами… Золоченый герб… Медная табличка, а на ней моя фамилия…
Это здесь. Мегрэ заметил дом, но ни герба, ни медной таблички уже не было. Ворота были открыты. Лакей в полосатом жилете вынес ковры на тротуар, собираясь выбить из них пыль.
- Сразу за воротами - небольшой парадный двор, мощенный такими маленькими круглыми булыжниками, точь-в-точь как перед Версальским дворцом: это называется "королевская мостовая". Между булыжниками пробивается трава. Маркизы над окнами. Окна высокие, с частыми переплетами. И всюду свет. Посреди холла бронзовый фонтан, а из холла виден садик в духе Трианона: лужайка, розы… Тут родился я, родился мой отец. Тут я прожил годы, увлекаясь только литературой и искусством, заботясь разве что о комфорте да хорошем столе. Честолюбия у меня не было, я довольствовался должностью мирового судьи.
Пожалуй, здесь это легче понять, чем в Эгюийонском уединении.
- Несколько верных друзей. Поездки в Италию, в Грецию. Я был человек состоятельный. Красивая мебель, хорошие книги. Когда умер отец, мне уже стукнуло тридцать пять, но я оставался холостяком…
Как знать, быть может, в окрестных домах благоденствуют другие такие же Форлакруа, все заботы которых сводятся к тому, чтобы жить как можно приятнее и беспечнее?
Лакей уже начал коситься на этого прохожего в толстом пальто, так пристально глазеющего на дом его хозяев. Но для визита еще, пожалуй, слишком рано.
Мегрэ медленно пошел назад, свернул направо, потом налево, читая названия улиц; наконец, остановился перед большим пятиэтажным домом, который был, казалось, набит жильцами.
- Скажите, здесь еще живет мадемуазель Доше? - спросил он у привратника.
- Да вот она сама поднимается с покупками по лестнице.
Комиссар догнал ее на втором этаже, когда она уже взялась за медную ручку двери, такой же старой, как весь я дом. - Прошу прощения, мадемуазель! Вы хозяйка этого дома, не правда ли? Я ищу одного человека, который жил здесь когда-то, лет двадцать пять тому назад.
Его собеседнице было на вид около семидесяти.
- Входите. Я только выключу на кухне газ, а то молоко подгорит.
Окна с витражами. Малиновые ковры.
- Этот человек - артист. Выдающийся музыкант по фамилии Константинеску.
- Помню! Он жил в квартире как раз над нами. Значит, это правда.
Снова всплыл голос судьи:
- Богема, неудавшийся гений. В молодости пользовался шумным успехом. Давал сольные концерты в Америке, по всему миру. Когда-то был женат, имел дочь; жену бросил, девочку увез с собой. В конце концов застрял в Версале, поселился в обшарпанной квартирке, стал давать уроки скрипичной игры. Как-то вечером у нас не хватало альта для домашнего концерта, и друзья притащили его ко мне.
Смущенно опустив взгляд на свои белые руки, судья добавил:
- Я немного играю на рояле.
Престарелая девица между тем продолжала:
- Он был полоумный. На него накатывали припадки дикой злобы. Бежит, бывало, по лестнице и вопит во всю глотку.
- Ну, а его дочь?
Хозяйка поджала губы:
- Ну, теперь-то она замужем. Говорят, недурную партию сделала. Ее муж судья, не так ли? Да, некоторым везет в жизни, причем далеко не самым…
Мегрэ так и не узнал, кому же все-таки везет, потому что она замолчала. Больше ему здесь нечего было разузнавать. Он знал: судья не лгал ему.
Валентина Константинеску. Восемнадцатилетняя девушка с развитыми формами, большеглазая. Каждое утро она с нотами в руках отправлялась в Париж. Училась в консерватории по классу рояля. А отец учил ее играть на скрипке.
Щуплый судья, холостяк и эпикуреец, поджидал ее на углу, шел за ней на почтительном расстоянии и садился в ту же электричку, что и она.
Парижская авеню… Лакей уже вернулся в дом, затворив за собой ворота - те самые, в которые, несколько месяцев спустя после знакомства, в белом подвенечном платье вошла Валентина. Годы счастья. Рождение сына, затем дочери. Иногда летом на несколько дней они наезжали в Эгюийон, жили в старом домишке, доставшемся по наследству.
- Уверяю вас, комиссар, не такой уж я простак. Я не принадлежу к тем, кому счастье застит глаза. Иногда я поглядывал на нее с беспокойством… Но вы меня поймете, когда увидите ее глаза - они-то не могли измениться. Ясные, невинные… Мелодичный голос… Платья у нее были всегда светлых, прозрачных тонов, голубые, цвета морской волны, и вся она была точно рисунок пастелью. Я запрещал себе думать, почему сын у нас получился такой коренастый, жилистый, волосатый - сущий крестьянин. А дочка была похожа на мать. Позже я узнал, что папаша Константинеску, который без конца шнырял по дому, знал все. Погодите… К тому времени, о котором я вам расскажу, Альберу исполнилось двенадцать, Лиз восемь. К четырем часам я собирался в концерт вместе с другом, автором нескольких исследований по истории музыки. Но он слег с бронхитом. Я вернулся домой. Вы, может быть, увидите наш дом? В воротах есть небольшая калитка - у меня был от нее ключ. Вместо того чтобы пройти через холл, я поднялся по лесенке справа от фасада, которая ведет прямо на второй этаж, где расположены спальни. Собирался пригласить жену пойти со мной в концерт…
Мегрэ потянул за медный шар, раздался звон массивного колокола, похожего на монастырский. Шаги. Удивленный лакей.
- Доложите, пожалуйста, что я хотел бы побеседовать с обитателями этого дома.
- Вы к которой из хозяек?
- К любой.
В ту же минуту он заметил в окне первого этажа двух женщин в пеньюарах кричащей расцветки. Одна курила папиросу с длинным мундштуком, другая - крошечную трубочку, при виде которой Мегрэ не мог удержаться от улыбки.
- В чем дело, Жан?
Явственный английский акцент. Обеим дамам можно было дать от сорока до пятидесяти. В комнате, обставленной как ателье - у Форлакруа здесь, наверное, была гостиная, - повсюду виднелись мольберты, холсты в духе самого крайнего модернизма, бокалы, бутылки, африканские и китайские безделушки, словом, всевозможный хлам, от которого веяло Монпарнасом. Мегрэ протянул свою визитную карточку.
- Входите, господин комиссар. Мы ничем не провинились, не правда ли? Это госпожа Перкинс, моя подруга. А меня зовут Энджелина Доддс. К кому же из нас вы имеете претензии?
Сказано весьма приветливо, и не без юмора.
- Позвольте спросить, как давно вы живете в этом особняке?
- Уже семь лет. Перед нами тут жил старик сенатор, он умер. А до него - судья, так нам сказали…
Жаль, что старый сенатор умер! При нем этот дом вряд ли сильно изменился, тем более что Форлакруа продал ему обстановку и многие мелочи. А теперь здесь китайский диван, красный с золотом, весь в драконах, спорит с изысканнейшим трюмо эпохи Людовика XVI.
Впрочем, чего и ждать от этих двух англичанок, оригиналок, явно помешанных на живописи, привлеченных обаянием и уютом Версаля…
- У вас есть садовник?
- Разумеется! А в чем дело?
- Не могли бы вы распорядиться, чтобы меня проводили в сад, или проводить меня сами?
Они пошли с ним обе: им было любопытно. Сад и теперь притязал на то, чтобы выглядеть уменьшенной копией садов Трианона.
- Я сам выращивал розы, - рассказывал судья. - Поэтому я и подумал о колодце.
Комиссару показали три колодца. Один из них, посреди сада, бездействовал: летом его, должно быть, используют как клумбу для герани или других цветов.
- Вы не будете возражать, сударыня, если я попрошу разрыть этот колодец? Это, конечно, принесет саду известный ущерб. А я не запасся никакими официальными бумагами, которые обязывали бы вас согласиться.
- Там, что же, клад? - рассмеялась одна из англичанок. - Юрбен! Тащите сюда заступ.
Тогда, в Эгюийоне, голос судьи звучал неторопливо, невозмутимо, словно рассказывал он не о себе.
- Вам, разумеется, известно, что значит застать на месте преступления? Вы сами присутствовали при таких сценах в номерах гостиниц, в более или менее подозрительных меблирашках. Бывает… Наверно, дело заключалось в том, что у мужчины была пошлейшая физиономия и смотрел он на меня с каким-то вызовом. А сам он был смешон, отвратителен - полураздетый, растрепанный, левая щека перемазана губной помадой. Я убил его.
- У вас был с собой револьвер?
- Нет, револьвер хранился у нас в спальне, в комоде. До ящика было рукой подать. Я пристрелил его хладнокровно - признаю это. Я был тогда спокойнее, чем сейчас. Подумал о детях, которые вот-вот придут из школы… Позже я узнал, что он был певцом в кафешантане. Он был нехорош собой. Густые сальные волосы, свалявшиеся на затылке…
Мегрэ проворно подошел к садовнику.
- Сперва уберите чернозем. Я полагаю, что слой земли окажется не толще двадцати сантиметров. А под ними…
- Камни и цемент, - объявил Юрбен.
- Эти камни и этот цемент надо вынуть.
И снова в ушах зазвучал невозмутимый голос:
- Я вспомнил о колодце. Отнес туда труп, одежду убитого, все, что при нем было. Колодец был узковат, и как я ни заталкивал туда тело, оно все равно скрючилось Я закидал его большими камнями. Сверху опрокинул несколько мешков цемента… Но это уже не столь важно. - Как раз на этом месте в окне показалось лицо жандарма; судья пожал плечами.
- И тут моя жена превратилась в сущую фурию. Меньше чем в полчаса, комиссар, она выложила мне все, сама. Я услышал обо всех ее похождениях до свадьбы, узнал, на какие уловки она пускалась, как потворствовал ей отец. А потом - обо всех ее любовниках, о том, где она с ними встречалась. Она была на себя не похожа. "Я любила этого человека, слышишь, любила!" - орала она с пеной у рта, не думая о том, что дети уже вернулись из школы и могут все услышать. Мне следовало вызвать полицию и во всем признаться, не правда ли? Меня бы оправдали. Но сын и дочь жили бы всю жизнь, зная, что их мать… Я сразу же все хорошо обдумал. Удивительно, до чего четко работает голова в такие минуты. Я дождался, пока стемнело. Был июнь, ждать пришлось долго. Я крепче, чем может показаться, А раньше был еще крепче…
Одиннадцать. Промерзшая за ночь земля увлажнилась и прогрелась под лучами солнца.
- Ну, что? - спросил Мегрэ.
- Поглядите сами!
Комиссар наклонился. На заступе виднелось нечто белое, извлеченное из глубины. Череп…
- Приношу извинения, сударыни, за причиненное беспокойство. Смею заверить, тревожить вас никто не будет. Мы имеем дело с очень давним преступлением. До официального освидетельствования я сам возмещу вам убытки.
Судья не лгал. Он убил человека. И более пятнадцати лет об этом не знал никто, кроме его жены, которая жила на Лазурном берегу, в Ницце, на вилле "Серые скалы", вместе с голландцем Хорасом Ван Ушеном, торговцем какао.
- Капельку виски, комиссар?
Ему об этом и подумать тошно! Еще тошнее разговаривать с ними о расследовании!
- Мне нужно до двенадцати связаться с судебными властями Версаля.
- Вы еще придете?
Нет уж! Он этим преступлением не занимается, его дело - расследование убийства некоего доктора Жанена, которое произошло в доме судьи в Эгюийоне.
Воздух был пронизан нежным солнечным светом, и казалось, что Парижская авеню усыпана золотой пылью. Но теперь следовало поторопиться. Мегрэ увидел такси.
- Дворец правосудия.
- Это в двух шагах.
- Какая вам разница?
А теперь назваться. Предстать перед недоверчивыми и скучающими взглядами коллег. Дело-то совсем давнее! И впрямь, какая нужда все это ворошить?..
Мегрэ позавтракал один в пивной "Швейцария", ему подали сосиски и кислую капусту. Он пробежал глазами газету, но не понял ни слова.
- Официант! Закажите разговор с Ларош-сюр-Йон, номер сорок один. Срочный, полиция. А еще попросите соединить с тюрьмой.
Пиво было недурное, сосиски с капустой приличные, вполне приличные - Мегрэ заказал добавку. Это, пожалуй, не вполне соответствует галантным версальским традициям, но тем хуже!
- Алло!.. Да… Держалась спокойно?.. Очень хорошо. Как вы сказали?.. Просит рояль? Возьмите напрокат… Да, под мою ответственность. Отец оплатит все расходы. Но смотрите мне, если вы хоть на минуту уйдете из коридора или если она удерет через окно…
В тюрьме никаких происшествий. Судья Форлакруа в одиннадцать часов имел свидание со своим адвокатом и в продолжение получаса мирно с ним беседовал.
Глава 7
"Расспросите обо всем комиссара"
Как приятно было в восемь утра спуститься по узкой лесенке с блестящими на солнце сосновыми перилами, войти в пустой зал гостиницы, усесться за тот же столик, что всегда, и обнаружить на нем прибор, кружку из толстого фаянса, домашнюю колбасу и свежие креветки утреннего лова!
- Тереза, кофе! - крикнул Мегрэ, усаживаясь.
Однако кофе ему принесла хозяйка.
- Тереза пошла к мяснику.
- Растолкуйте мне, хозяйка: в порту ни души, хоть вода стоит низко… Неужто местные жители боятся холода?
- Нынче мертвая вода, - объяснила собеседница.
- Что это значит?
- В прилив на устричных отмелях делать нечего.
- Выходит, половину времени собиратели мидий сидят без дела?
- Вот уж нет! Здесь чуть ли не у каждого земля, или болота, или скот…
Комиссар обошелся приветливо даже с Межа, хотя тот благоухал бриллиантином и нацепил нелепый ядовито-зеленый шарф.
- Садись. Угощайся. И рассказывай, что ты обнаружил у этой несчастной старухи.
Мегрэ имел в виду мать Марселя. По правде сказать, он был доволен, что переложил эту обязанность на плечи инспектора.
- Наверняка старый деревенский домишко? Мебель ветхая, допотопная? Стоячие часы с медным маятником, который поблескивает при качании?
- Не угадали, шеф! Этот дом ежегодно красят. Старую дверь заменили на новенькую, с накладками из поддельного кованого железа. Мебель куплена в универмаге на бульваре Барбес.
- Хозяйка первым делом поднесла тебе выпить.
- Было дело.
- И ты не нашел в себе сил отказаться?
Бедняга Межа так и не взял в толк, какую провинность он совершил, не отказавшись от рюмки сливянки - ароматной местной водки.
- Не красней. Я не тебя имею в виду. Скорее, самого себя, - он ведь и ел, и пил в доме судьи. - Одни находят в себе силы отказаться, другие нет. Ты пошел к этой старухе, чтобы вытянуть из нее сведения против сына, а начал с того, что отведал ее сливянки… Мне кажется, что судья - из тех, кто умеет отказаться. Отказаться от чего угодно, хоть от самого себя! Не ломай себе над этим голову… Она плакала?
- Знаете, она не меньше сына ростом, да и в силе ему не уступает. Сначала хорохорилась, потом заговорила сквозь зубы. Заявила, что если мы не отстанем, она прибегнет к какому-нибудь "законнику". Я спросил, находился ли ее сын в отлучке последние дни. Чувствую - она в нерешительности. "Насколько я знаю, он поехал в Ниор по делам". - "Вы уверены, что он именно в Ниоре? Где он ночевал?" - "Не знаю". - "Как так - не знаете? Вы ведь живете в доме вдвоем! Может быть, разрешите осмотреть комнаты? У меня нет постановления, но, если вы откажете…" Поднялись мы с ней на второй этаж… Там-то все по-старому, мебель старинная, точно как вы сейчас говорили, - огромные шкафы, сундуки, увеличенные фотографии. - "В каком костюме ваш сын ездит в город?" - Она сняла с вешалки синий саржевый костюм. Я проверил карманы. Нашел вот этот счет из нантской гостиницы. Посмотрите на число: пятое января - за несколько дней до того, как в Эгюийон приехал доктор Жанен.
- Ты не пожалел о той рюмке сливянки? - спросил Мегрэ, поднимаясь навстречу разносчику телеграмм. Вернувшись на место с несколькими телеграммами, он разложил их перед собой, но, вопреки обыкновению, не распечатал сразу же.
- Между прочим, знаешь, почему старая Дидина со своим Юло так возненавидели судью? Я забирался во всякие дебри, а причина-то простая, такая же простая, как эта деревенька, как этот маяк, когда его освещает солнце. Когда вышедший на пенсию таможенник и его жена узнали, что судья переехал в Эгюийон, Дидина навестила его, напомнила ему детское знакомство. Предложила ему взять их в услужение - ее кухаркой, а самого Юло садовником. Форлакруа отказался: он хорошо ее знал. Вот и все!
Комиссар вскрыл одну из телеграмм и протянул Межа.
"Марсель Эро состоит учете как моряк проходил службу на борту эсминца "Мститель".
- Но судья же сознался! - воскликнул Межа.
- Вот как! Сознался?