– Портрет подписан: "Леон Мутэ, фотоателье, Фекан, Бельгийская набережная".
Поистине нужно было иметь профессиональное чутье, чтобы прочесть еле заметный отпечаток на пластинке, на которой Торранс, например, видел только какие-то неясные тени.
– Хотите посмотреть фотографии трупа? – весело спросил фотограф. – Получились превосходно! А ведь в вагонном туалете и места-то не было. Представляете, пришлось подвесить аппарат к потолку…
– В город – прямой? – осведомился Мегрэ, указывая на телефон.
– Да. После девяти вечера телефонистка уходит. Тогда меня переключают напрямую.
Комиссар вызвал "Мажестик", на другом конце провода подошел один из переводчиков.
– Мистер Мортимер Ливингстон вернулся?
– Сейчас узнаю, месье, С кем имею честь?
– Полиция.
– Он не возвращался.
– Господина Освальда Оппенхайма тоже нет?
– Еще нет.
– Чем занята миссис Мортимер?
Пауза.
– Она… По-моему, она в баре.
– Иначе говоря, пьяна?
– Да, выпила несколько коктейлей. Утверждает, что не пойдет к себе до возвращения мужа. А…
– Что еще?
– Алло! – раздался в трубке другой голос. – Говорит управляющий отелем. Есть что-нибудь новое? Вы что-нибудь узнали? Как вы думаете, об этой истории будет сообщено в газетах?
Мегрэ цинично повесил трубку. Чтобы доставить удовольствие коллеге, он пошел взглянуть на еще мокрые и блестящие фотографии, развешанные в сушилке.
Рассматривая их, он не прекращал разговор с Торрансом:
– Ты, старина, отправишься в "Мажестик". Главное, не обращай внимания на управляющего.
– А вы, шеф?
– Я отправлюсь к себе в кабинет. Поезд на Фекан отходит в полшестого. Нет смысла заезжать домой и будить жену. А скажи-ка, пивная, должно быть, еще открыта? По дороге закажешь для меня кружку пива.
– Одну? – переспросил Торранс с невинным видом.
– Как тебе будет угодно, старина. У официанта хватит соображения приготовить три или четыре. И пусть не забудет сандвичи.
Друг за другом они спустились по бесконечной винтовой лестнице.
Оставшись в одиночестве, фотограф, облаченный в черную блузу, просмотрел ради собственного удовлетворения только что проявленные снимки и принялся их нумеровать.
В насквозь промерзшем дворе оба полицейских расстались.
– Если тебе почему-либо понадобится уйти из отеля, оставь там кого-нибудь из наших, – посоветовал комиссар. – В случае чего звонить я буду туда.
С этими словами Мегрэ поднялся к себе в кабинет и с такой силой начал помешивать угли, что решетка чуть не разлетелась.
Глава 4
Старший помощник со шхуны "Морской дьявол"
Уже на станции Ла Бресте, где в половине восьмого появился Мегрэ, сойдя со скорого Париж – Гавр, можно было почувствовать, что такое Фекан. Темный буфет, грязные стены, прилавок, на котором плесневели песочные пирожные, выложенные пирамидой, парочка бананов да пяток апельсинов.
Шторм ощущался здесь еще сильнее. Дождь лил как из ведра. Чтобы перейти с одного пути на другой, приходилось шлепать по колено в грязи.
Дрянной "подкидыш" с давно отслужившими срок вагонами. За окном еле различимые в бледном свете пасмурного утра фермы, наполовину скрытые завесой дождя.
Фекан! Стойкий запах трески и сельди. Груды бочек. Силуэты мачт, вырисовывающиеся за паровозами. Рев далеких сирен.
– Бельгийская набережная!
Никуда не сворачивать. Просто шагать по лужам с жирными разводами на поверхности воды, где гниют рыбьи внутренности и плавает чешуя.
Фотограф оказался одновременно лавочником и продавцом газет. У него можно было купить зюйдвестки, красные парусиновые блузы, пеньковые канаты и новогодние открытки.
При слове "полиция" этот хилый бесцветный человечек призвал на помощь жену. Явившаяся на зов красивая фламандка не без вызова уставилась на комиссара.
– Не можете ли сказать, что за фотография была в этом конверте?
Дело затянулось надолго. Из фотографа пришлось просто вытягивать каждое слово, думать вместе с ним.
Начать с того, что фотография была сделана лет восемь назад, поскольку приблизительно с тех пор фотограф больше не печатает снимков такого размера. Он купил новый аппарат и делает снимки величиной с почтовую открытку.
Кто тогда мог заказать этот портрет? Добрых четверть часа ушло на то, чтобы месье Мутэ сумел вспомнить, что у него в альбоме хранится по экземпляру всех когда-либо заказанных ему снимков.
Жена отправилась за альбомами. Непрестанно входили и выходили моряки. Зашли ребятишки, купили конфет на одно су. На улице поскрипывали тали рыбачьих судов. Волны перекатывали на молу гальку.
Перелистывая альбом, Мегрэ уточнил:
– Это должна быть молодая женщина, тонкие темные волосы…
Уточнять больше ничего не пришлось.
– Мадам Сванн! – воскликнул фотограф.
И тут же отыскал фотографию. Это был единственный раз, когда ему повезло с моделью.
Женщина была хороша собой. Выглядела лет на Двадцать.
Фотография точно входила в конверт.
– Кто она?
– По-прежнему живет в Фекане. Только теперь у нее своя вилла на берегу, пять минут ходьбы от казино.
– Замужем?
– Восемь лет назад еще не была. Работала кассиршей в железнодорожной гостинице.
– Гостиница, конечно, напротив вокзала?
– Да, вы должны были заметить ее, когда шли сюда.
Мадам Сванн сирота, она местная, родом из деревушки тут неподалеку – Ле Лож. Слышали? В гостинице она познакомилась с одним иностранцем, он там останавливался. Они поженились. Сейчас она живет в городе с двумя детьми и прислугой.
– Господин Сванн не живет в Фекане?
Пауза. Муж и жена переглянулись. Жена первой решилась нарушить молчание.
– Раз уж вы из полиции, надо, наверное, говорить все, правда? Да вы бы и сами узнали. Тут всякое говорят. Месье Сванн почти не бывает в Фекане. Если и приезжает, то всего на несколько дней. Редко, наездами.
Появился он здесь сразу после войны. Тогда только начали восстанавливать рыбный промысел на Ньюфаундленде – он уже пять лет был в забросе. Месье Сванн, если можно так выразиться, хотел изучить вопрос и вложить капитал в дело, которое начало разворачиваться. Выдавал себя за норвежца. Зовут его Улаф. Рыбаки, которые ходят за сельдью и бывают иногда в Норвегии, уверяют, что там это распространенное имя.
Правда, это не помешало слухам – стали поговаривать, что на самом деле он немец и занимается шпионажем. Из-за этого, когда он обзавелся женой, ее начали сторониться.
Потом стало известно, что он моряк, плавает старшим помощником на немецком торговом судне и только поэтому появляется здесь так редко.
Ну, потом об этом забыли, но люди вроде нас всегда чего-то опасаются..
– Вы сказали, у них есть дети.
– Двое. Девочке три года, мальчик родился совсем недавно.
Мегрэ вытащил фотографию из альбома и попросил показать ему дом г-жи Сванн. Идти представляться хозяйке было рановато. Битых два часа он провел в портовом кафе, слушая, как рыбаки толкуют о лове сельди, который был в самом разгаре. Вдоль набережной темнели силуэты пяти траулеров.
Сельдь разгружали полными бочками, и даже штормовой ветер не мог разогнать рыбного запаха, которым был пропитан воздух.
По дороге к дому г-жи Сванн Мегрэ прошел по пустынному молу, обогнул казино, которое было еще закрыто, – на стенах его пестрели летние прошлогодние афиши.
В конце концов комиссар поднялся по крутой тропинке, начинавшейся у подножия утеса. Пока Мегрэ взбирался по ней, перед ним то и дело мелькала ограда какого-то дома.
Вилла, которую он искал, оказалась небольшим уютным домом из красного кирпича. Чувствовалось, что летом за садом с дорожками, посыпанными белым песком, тщательно ухаживают. Вид из окон открывался далеко на море и окрестности.
Мегрэ позвонил, перед калиткой беззвучно возник свирепого вида датский дог, обнюхавший гостя через решетку.
Служанка вышла только тогда, когда колокольчик брякнул второй раз, сначала заперла собаку, потом спросила с местным акцентом:
– Что вам угодно?
– Я хотел бы видеть господина Сванна.
Она на минуту задумалась.
– Не знаю, дома ли он. Сейчас спрошу.
Калитку она не отперла. Дождь лил не переставая. Мегрэ вымок. Он видел, как служанка поднялась по лестнице, исчезла за дверью. Затем на окне дрогнула занавеска. Вскоре девушка вернулась.
– Месье приедет не скоро. Он в Бремене.
– В таком случае я хотел бы видеть госпожу Сванн.
Служанка опять задумалась, но калитку открыла.
– Мадам одевается. Вам придется подождать.
Она провела комиссара, с одежды которого капала вода, в чистенькую гостиную с натертыми полами и белыми занавесками на окнах.
Мебель была добротной и совсем новой – так обычно вставляют гостиные в домах мелкой буржуазии. В 1900 году этот стиль называли "модерн".
Все из светлого дуба. Цветы в керамической вазе "художественной работы". Салфеточки, вышитые английской гладью.
Зато на маленьком столике серебряный самовар с ручной чеканкой – он один стоил больше, чем вся обстановка гостиной.
Над головой комиссара раздавались чьи-то шаги. А за стеной, в комнатах первого этажа, плакал младенец, которого, судя по всему, успокаивали глухим и монотонным шепотом.
Наконец в коридоре зашуршало, раздались приглушенные шаги. Дверь отворилась, и перед комиссаром предстала молодая, наспех одетая женщина.
Она была среднего роста, совсем не худышка; на строгом красивом лице – следы легкого волнения.
Это не помешало ей улыбнуться.
– Что же вы стоите?
С пальто, брюк, ботинок Мегрэ стекала вода, образуя на натертом полу маленькие лужицы.
Не мог же он в таком виде усесться в гостиной на кресла, обитые светло-зеленым бархатом.
– Вы госпожа Сванн, не так ли?
– Да, сударь.
Она вопросительно взглянула на комиссара.
– Простите, что беспокою. Не более чем пустая формальность. Я из службы контроля за иностранцами. Мы занимаемся сейчас переписью…
Она молчала. Непонятно было, волнуется она или нет.
– Господин Сванн, кажется, швед, не так ли?
– Нет, норвежец, но для француза это одно и то же. Я и сама сначала…
– Он флотский офицер?
– Он плавает старшим помощником на "Морском дьяволе" из Бремена.
– Так. Следовательно, он служит в какой-то немецкой компании…
Она слегка покраснела.
– Да, судовладелец – немец. По крайней мере, по документам.
– То есть?
– Не думаю, что следует скрывать от вас… Вы, конечно, знаете, что после войны на торговом флоте кризис. Даже здесь вам назовут капитанов дальнего плавания, которым приходится из-за отсутствия места ходить старшим или вторым помощниками. Иные ведут промысел на Ньюфаундленде или в Северном море.
В речи ее чувствовалась известная торопливость, хотя говорила она ровно и спокойно.
– Мой муж не захотел подписать контракт на Тихом океане. Там легче с работой, но в Европе ему бы пришлось бывать только раз в два года. Почти сразу же после нашей свадьбы какие-то американцы зафрахтовали "Морского дьявола" на имя немецкого судовладельца. И Улаф как раз приезжал в Фекан, чтобы узнать, нельзя ли здесь купить еще шхуны. Теперь вы понимаете? Речь идет о контрабандном ввозе спиртного в Соединенные Штаты. Были созданы крупные компании с американским капиталом. Они размещаются и во Франции, и в Германии. Вот на одну из таких компаний и работает мой муж. "Морской дьявол" осуществляет перевозки по так называемому Ромовому маршруту. К Германии это, как видите, не имеет никакого отношения.
– Он сейчас в море? – спросил Мегрэ, не отрывая глаз от хорошенького лица хозяйки – оно располагало к доверию, а временами становилось просто трогательным.
– Не думаю. Вы же понимаете, такие суда не ходят по расписанию. Но я всегда стараюсь хотя бы приблизительно рассчитывать, где находится "Морской дьявол". Сейчас они должны быть в Бремене или на подходах к нему.
– Вы уже бывали в Норвегии?
– Никогда. Я, можно сказать, не покидала Нормандии: раза два-три, не больше, на несколько дней в Париж.
– Вместе с мужем?
– Это было наше свадебное путешествие.
– Ваш муж блондин, не так ли?
– Да. Почему вы об этом спрашиваете?
– Маленькие светлые усики, подстриженные вровень с губами?
– Да. Могу показать вам его портрет.
Г-жа Сванн открыла дверь и вышла. Мегрэ слышал, как она ходила в соседней комнате.
Не возвращалась она дольше, чем можно было ожидать.
А по всему дому слышалось хлопанье дверей, какие-то непонятные хождения взад и вперед.
В конце концов она появилась; от былой уверенности не осталось и следа, она была несколько смущена.
– Извините меня, – проговорила она. – Я не смогла найти эту фотографию. Когда в доме дети, всегда такой беспорядок…
– Еще один вопрос… Многим ли вы давали эту вашу фотографию?
Мегрэ протянул ей снимок, который взял у фотографа.
Г-жа Сванн залилась румянцем и пробормотала:
– Я не понимаю…
– У вашего мужа она, конечно, есть?
– Да, я была его невестой, когда…
– Может ли этот снимок быть у кого-нибудь еще?
Она чуть не плакала. Дрожащие губы выдавали смятение.
– Ни у кого…
– Благодарю вас, сударыня.
Когда Мегрэ выходил, в прихожую выскользнула маленькая девочка. Ему не понадобилось даже всматриваться в ее лицо. Это был вылитый портрет Петерса Латыша.
– Ольга! – прикрикнула мать, подталкивая девочку к двери.
На улице комиссара снова ждал дождь с порывами ветра.
– До свидания, сударыня.
Еще мгновение комиссар видел ее в дверях, ему показалось, что эта молодая мать, которую он застал врасплох, когда она считала себя надежно защищенной стенами собственного дома, совершенно выбита из колеи.
И еще в ее глазах, когда она закрывала за ним дверь, он прочел что-то непонятное, неопределимое, похожее на страх.
Глава 5
Пьяный русский
Есть вещи, которыми не принято хвастаться, о которых если и говорят, то с улыбкой, и тем не менее они требуют определенного героизма.
Мегрэ не выспался. С половины шестого до восьми утра трясся в поезде, где гуляли сквозняки.
Уже в Ла Бресте он вымок. Теперь при каждом шаге его ботинки выплевывали грязную воду, котелок потерял форму, а на пальто и пиджаке не оставалось и сухой нитки.
Дождь вперемешку с ветром хлестал наотмашь. Улочка, вернее, просто идущая под уклон тропинка между садовыми оградами, была пустынна. По середине ее катился поток воды.
Некоторое время Мегрэ стоял неподвижно. Даже трубка в кармане и та промокла. Найти рядом с виллой укромное местечко было невозможно. Оставалось одно: поплотнее прижаться к ограде и ждать.
Редкие прохожие, заметив его, оборачивались. Может быть, ему придется простоять вот так не один час. Он ничем не мог доказать, что в доме находится мужчина. Да если и находится, зачем ему выходить?
Тем не менее Мегрэ, угрюмо набивая промокшую трубку, все плотнее прижимался к своему ненадежному укрытию.
Офицеру уголовной полиции здесь нечего делать; работа для начинающих, не больше; в возрасте тридцати двух – тридцати пяти лет он сотни раз выполнял такие задания.
Зажечь спичку оказалось чертовски трудно, спичечный коробок превратился в форменную тряпку. И кто знает, продолжал бы он тут стоять, не зажгись чудом спичка.
Со своего места комиссар видел только низкую ограду дома и калитку, выкрашенную зеленой краской. Ноги его путались в каких-то колючках. В шею дуло.
Фекан был где-то внизу, но города видно не было. До комиссара долетал только гул моря, изредка раздавался рев сирены, шум проезжающего автомобиля.
Он простоял на своем наблюдательном посту, наверное, с полчаса, когда заметил женщину, с виду похожую на кухарку, – она шла вверх по тропе, нагруженная тяжелой корзиной с провизией. Мегрэ она увидела, лишь поравнявшись с ним. Его громадная фигура, неподвижно застывшая у стены на продуваемой ветром улочке, настолько испугала ее, что она бросилась бежать.
По всей видимости, она работала на одной из вилл наверху. Через несколько минут из-за поворота вышел мужчина, посмотрел на Мегрэ издали, потом к нему подошла женщина, и они вместе вернулись к себе.
Положение становилось смешным. Мегрэ знал, что у него не больше десяти шансов из ста на успех этого длительного ожидания.
Тем не менее он не двинулся с места, и все из-за какого-то подсознательного упрямства, которое и предчувствием-то нельзя было назвать.
Скорее это была собственная теория – он никогда не пытался ее развить, но она существовала, невысказанная, у него в голове: он называл ее для себя "теорией трещины".
Каждый преступник, каждый злоумышленник – все же человек. А кроме того – и это главное, – игрок, противник, которого полиция старается найти и с которым, как правило, ведет борьбу.
Совершено убийство или какое-нибудь преступление.
Следствие начинается на основе более или менее объективных данных. Это задача с одним или множеством неизвестных – ее-то и должен решить разум.
Мегрэ действовал, как все. Как все, он использовал те необычные методы, которые были переданы в распоряжение полиции бертильонами, рейсами, локарами и постепенно стали настоящей наукой.
Но комиссар подстерегал, искал, ждал именно трещину.
Иначе говоря, тот момент, когда за игроком встает человек.
В "Мажестике" он имел дело с игроком.
Здесь, он это предчувствовал, все обстояло по-другому.
Мирная, благоустроенная вилла выпадала из той атмосферы, в которой вел свою игру Петерс Латыш. Эта женщина, дети, которых Мегрэ видел и чьи голоса слышал, – все это принадлежало другой жизни, входило в другую нравственную систему.
Вот поэтому он и стоял одиноко на липком ветру, борясь с собственным отвратительным настроением, потому что больше всего на свете любил чугунную печку у себя в кабинете, где ждали его на столе кружки с пенистым пивом.
Когда Мегрэ решил занять свой наблюдательный пост на этой улочке, было половина одиннадцатого. В половине первого он услышал в саду скрип гравия под чьими-то ногами, увидел, как быстрым и точным движением была распахнута калитка и метрах в десяти от комиссара появился мужчина.
Скрыться было некуда. Поэтому комиссар неподвижно или скорее равнодушно застыл на месте, широко расставив ноги, облепленные промокшими брюками.
Мужчина, вышедший из калитки, поднял воротник дешевого макинтоша с поясом. На голове у него была старая кепка.
В таком виде он казался почти молодым. Засунув руки в карманы, вобрав голову в плечи и поеживаясь от резкой смены температуры, он начал спускаться по тропинке.