- "Es war ein kalter Winter", - прочла Ева с отчаянием.
Завтра Кориус вызовет. Весь параграф 137 нужно знать наизусть. А тут пристают и не дают заниматься.
Снова шаги, снова папа. Дверь распахнулась, и Ева видит через дверь - все комнаты освещены, и папа в дверях уже в блестящем мундире.
- Ты еще не готова? Ты все сидишь, как идиотка? Одевайся немедленно! - крикнул папа и с треском захлопнул дверь.
Белый колпак задрожал на Евиной лампе. Ева сидит и, не шевелясь, смотрит, как дрожит колпак.
Звонок в передней. Еще звонок. Ева сорвалась со стула и, как в клетке, заметалась по маленькой комнате. Хватила гребень - гребень упал, кинулась поднимать - опять упал. И не видать, куда упал несчастный гребень. Пригладила волосы руками. Рванула на себе черный передник, у пояса даже вырвала с мясом крючок, но передник так и остался висеть на лямках.
Остановилась посреди комнаты и расплакалась.
"Вот, - думает Ева с ужасом, - уже реву. И который раз без устали реву". Ева избить себя готова за слезы. И от страха, что вот-вот ворвутся гости и застанут ее неодетой, в слезах, расплакалась еще сильней.
Настя вошла к Еве и обомлела.
- Батюшки-светы, - зашептала Настя, - папочка требуют выйти, а она…
И притихла у двери.
Ева искоса взглянула на Настю. Что она там делает? А Настя стоит и тоже плачет от жалости к Еве.
- Настя, - позвала Ева тихонько, - пойди прикрой в гостиную дверь: я убегу.
- Куда ты? - испугалась Настя.
- Недалеко. К Нине Куликовой.
Настя вышла в столовую и прикрыла дверь в гостиную. Ева сорвала пальто и через столовую, по лестнице через кухонный чад - стрелой во двор и на улицу. Только на Соборной площади Ева остановилась и с облегчением вздохнула.
Темень на площади, только собор светится огнем. Сейчас папа поедет в собор венчаться.
"Как хорошо, - смеется Ева. - Убежать бы куда-нибудь далеко. По Каме на маленькой лодочке. Пусть волны кидают лодку, пусть ветер хлещет в лицо - только бы никогда не возвращаться домой".
Не зря улицу, где живет Нина, называют Зеленой: летом вся она зарастает травой, и зеленая гуща садов свисает через ветхие заборы. Почти никто не ездит по Зеленой улице. На дороге собаки носятся, распугивая кур, а в канавах хрюкают свиньи.
Осенним вечером такая темень на Зеленой улице, что того гляди сорвешься в канаву.
Нина Куликова снимает комнату в маленьком домике. Тусклые оконца едва светятся над самой землей. В комнате низкий потолок, стены оклеены обоями в букетах. У одной стены узенькая жесткая постель, у другой - расхлябанное кресло. Возле окна стол, и на нем керосиновая лампа.
Нина очень обрадовалась Еве.
- Ах, я никак тебя не ждала, - говорит Нина, - оставайся у меня ночевать. Я у тебя прежде много раз ночевала, а ты ни разу.
И сейчас же принялась стряпать на ужин пельмени. Нина проворная девочка: умеет стряпать, умеет стирать и мыть полы. Всему научила Нину мама-вотячка. Когда Ева гостила в Дебессах, ей очень понравилась Нинина мама. Совсем деревенская, в платочке, спокойная и ласковая. И папа - фельдшер - понравился. С виду он угрюмый, шея толстая, как у быка, но очень добрый. Если бы у Евы были такие мама и папа, Ева как сыр в масле каталась бы.
Нинина комната тоже нравится Еве. Удивительно в ней дышится легко. Ева села в кресло и точно в яму провалилась.
- Никуда я отсюда не пойду, - объявила Ева, - и буду до самого утра, пусть завтра хоть порют.
Два раза папа присылал за Евой хмурого дворника Степана. Ева не пошла домой. Вдали от папы Ева стала очень храброй.
Спать Нина и Ева легли вместе. До поздней ночи не могли уснуть. Все шушукались и смеялись. Но когда дождливое утро заглянуло в окно, когда Ева проснулась и вспомнила, что сегодня из гимназии придется вернуться домой, страх охватил Еву и уныние.
Свадьба Евиного отца всполошила весь город. Много народу сбежалось в собор смотреть на свадьбу. Сбежались и гимназистки. Они толкались в толпе, задыхаясь от духоты, и лезли как можно ближе.
- Наша рыжая здесь? - спрашивали друг друга.
Нет, рыжей нет. Разочарование. Все были уверены, что рыжая, разнаряженная в пух и прах, будет стоять с букетом возле жениха и невесты.
Весь день в классе Ева чувствует на себе любопытные взгляды. Даже Жужелица как-то особенно на Еву посмотрела. Но стоит Еве оглянуться, глаза опускаются. Только Смагина и Козлова не опускают глаз. То и дело смотрят на Еву и шепчутся между собой. И раздражают Еву невыносимо.
- Вот, - тихонько говорит Еве Нина, - они, кажется, опять что-то против тебя затеяли.
Перед уроком немецкого языка Козлова подкатилась к парте, за которой сидела Ева, и сказала с улыбкой громко, на весь класс:
- Кюн, поздравляю тебя с новой мамой.
Все девочки в классе притихли.
- Отправляйся со своими поздравлениями к свиньям, - негромко, но с яростью ответила Ева.
Козлова обомлела.
В классе так тихо, что даже слышно, как на задней парте Симониха шепчет Тальке Бой:
- И чего Козлова к ней лезет? И как ей не стыдно?
- Подумаешь, - вскипела Козлова, - что я особенного сказала? Весь класс нынче говорил: Еву Кюн нужно поздравить с новой мамой.
Потом Козлова снова обернулась к Еве и говорит:
- А ты что ругаешься, как кухарка? Бесстыжая ты. Не зря говорят: все рыжие бесстыжие.
- Молчать!
Это Нина Куликова закричала. И как треснет кулаком по парте… Толстые губы у Нины дрожат, скулы раскраснелись.
- Дура ты! Замолчи!
Все ахнули. Все смотрят на Нину. Никто не знал до сих пор, что Нина Куликова может быть такой свирепой. Всем кажется: скажи Козлова еще хоть что-нибудь, и Нина вздует ее. И будет в классе небывалый скандал. Козлова испуганно притихла.
- Кориус! - крикнул кто-то. Все кинулись по своим местам.
Вошел Кориус с толстым журналом под мышкой. Сухой, длинный, нос острый, как клюв, глаза выпученные. У Кориуса нервная судорога в лице. Нет-нет, а щека дернется и левый глаз подмигнет.
Кориус сел за стол и раскрыл толстый журнал. Сразу девочки заволновались, захлопали партами, зашуршали книгами. Раз толстый журнал раскрыл, значит, сразу будет вызывать и ставить отметки.
- Тише! - крикнула на девочек Жужелица, незаметно появляясь в дверях, и пробралась на цыпочках к своему столику. Надела очки и уселась вязать чулок. В воздухе замелькали проворные спицы. Кориус близоруко ищет на столе ручку, чтобы отметить число.
- Ах вот, пожалуйста.
Козлова вскочила и подала Корпусу белую костяную ручку с новым перышком. Козлова сидит на первой парте перед самым учительским столом.
Кориус выхватил ручку и кивнул в знак благодарности.
Козлова порозовела, шлепнулась на скамью и тихонько ущипнула в бок Надю Смагину.
Козлова влюблена в Кориуса. Перед уроком немецкого языка она вытягивает из парты зеркальце и пудрит лицо "Лебяжьим пухом". Лицо становится белым, а оттопыренные губы кажутся еще краснее.
Кориус долго думает над журналом, кого бы вызвать. Ева следит за носом Кориуса. Нос опускается по столбцу фамилий сверху вниз, и у Евы падает сердце. Внизу написано: Кюн Ева. "Неужели вызовет? Господи, - томится Ева, - один раз уроки не знать - и чтобы спросили. Даже несправедливо".
Нос поднимается вверх. Там девочки на А и Б. Слава богу!
И вдруг нос снова вниз.
- Кюн, - вызывает Кориус.
Ева помертвела.
- Параграф сто тридцать семь наизусть.
Ева медленно поднялась.
Нина Куликова заволновалась, запыхтела. Спряталась от Жужелицы за спину девочки, сидящей впереди, притиснула кулак ко рту и зашептала.
"Неужели Нинка спасет?" - загорелась у Евы крошечная надежда.
- "Es war ein kalter Winter", - проговорила Ева и умолкла.
И вся напряглась, чтобы уловить шепот.
- Дальше, - сказал Кориус, - вы что, по чайной ложке собираетесь нас угощать?
У Корпуса дернулась щека.
- Дальше, дальше.
Ева нетерпеливо подтолкнула Нину ногой. Господи! Вот шепчет - как придавленная. И чего она кулак ко рту сует? Ах, если бы Талька Бой! Но Талька Бой далеко, на последней парте.
- "Tiefer Schnee bedeckte die Tiere", - проговорила Ева с отчаянием.
Козлова фыркнула и сейчас же громко высморкалась, чтобы Жужелица не заметила. Смагина презрительно улыбнулась.
Кориус сделал нетерпеливое движение на стуле.
- Смагина, - вызывает Кориус, - переведите фразу Кюн.
Смагина поднялась, оглянулась на Еву. Синие выпуклые глаза блеснули торжеством.
- "Глубокий снег покрыл зверей", - отчеканила Смагина, - а нужно: "глубокий снег покрыл землю, и зверям лесным было нечего есть".
- Отлично, - одобрительно кивнул Кориус. - Кюн, поправьтесь и продолжайте дальше.
Молчание.
Теперь уже весь класс не отрываясь смотрит на Еву. И Жужелица смотрит поверх очков. Проворные спицы не движутся и точно насторожились. Нина Куликова уже не шепчет.
- Кюн, вы намерены отвечать урок?
Молчание.
У Кориуса дернулась щека и глаз подмигнул сам собой.
- Садитесь, - сказал Кориус с раздражением. Схватил белую ручку Козловой, взмахнул рукой и вывел в толстом журнале единицу.
Ева медленно бредет из гимназии домой. На углу Покровской улицы Еву встретила Кривулька.
- Дорогая тетенька, - грустно сказала Ева Кривульке, - ужасное несчастье случилось со мной.
И Кривулька точно поняла. Не залаяла, как обыкновенно, не запрыгала неуклюже на трех ногах, а побежала тихонько рядом с Евой, помахивая хвостиком и заглядывая Еве в глаза.
В кухне Еву встретила Настя.
- Иди, - сказала Настя, - уже обедают. И не бойся. Очень папочка на тебя осерчал, но уже отошел. Не забудь папочку поздравить с законным браком и молодую барыню тоже.
В столовой за обеденным столом сидит Зоя Феликсовна. Место Евы заняла Женя. Светлая голова у нее пышно завита. Новое платье все в рюшках: на подоле рюшки, на рукавах рюшки, вокруг худенькой длинной шейки рюшки. Все нежно-голубого цвета и воздушное. Лицо сияет улыбкой.
Ева вошла в пальто, с книгами под мышкой.
- А, - воскликнула Феликсовна громко, - милая девочка, ты всех заставила соскучиться по тебе!
Ева не обратила на Феликсовну ни малейшего внимания. Во все глаза Ева смотрит на папу.
У папы вид недовольный, он покусывает губу и прищуривает глаз на рюмку вина. Ева подошла к папе.
- Поздравляю тебя, - робко вымолвила Ева. Папа нахмурился и едва коснулся губами лба Евы. Ева обошла Феликсовну и подошла к Жене.
- И вас я поздравляю, - совсем робко проговорила Ева.
Женя обняла ее и поцеловала.
Ева осторожно освободилась от Жениных рук и стремительно убежала из столовой через гостиную в переднюю.
- Евочка, - кричит Женя, - раздевайся скорей, я тебе наливаю суп!
Вскочила, заботливо пододвинула стул для Евы, смахнула крошки со скатерти и поставила тарелку. Суп стынет, а Евы нет.
- Что это? - с недоумением обратилась Женя к Феликсовне.
Феликсовна наклонилась к Жене и прошептала:
- Опять уперлась. Уж будет тебе с ней, Женечка, наказание. Пойди за ней.
Ева растерянно стоит в полутемной передней у вешалки. Прижала носовой платок к губам и кусает его. И сама не знает, зачем стоит. И вдруг видит: через всю гостиную приближаются к ней воздушные голубые рюшки.
- Что с тобой? - с тревогой спрашивает Женя. И точно сразу ткнула пальцем в больное место.
Ева судорожно дернула головой. Стиснула челюсти, чтобы не разрыдаться, уткнулась головой в шинели на вешалке и простонала:
- Я получила единицу.
- Милая, - зашептала Женя и схватила Еву за плечи. - Боже мой, как папа рассердится! Лучше сейчас папочке не говорить, и я не скажу. Ты после скажешь когда-нибудь, когда он совсем на тебя сердиться перестанет. И не думай сейчас ни про какую единицу. Идем в столовую. Идем.
Женя оторвала голову Евы от шинели, притянула к себе и поцеловала Еву в губы.
"Господи, - подумала Ева с тоской, - как неприятно, когда чужая женщина целует".
Ева очень боится, что Женя поцелует ее еще раз. Она сделала отчаянное усилие и овладела собой.
- Пойдемте, - сказала Ева.
Женя улыбнулась довольная.
- Только нужно сделать веселое лицо, чтобы папочка не заметил.
Ева постаралась сделать веселое лицо. И пошли.
Вечером папа зашел в комнату к Еве и сказал:
- Твое счастье, что сегодня первый день моей свадьбы и я не могу тебя пороть. Но ты не думай, что я забуду. Все это еще рухнет тебе на голову в один прекрасный день. Достаточно одной только капли. Берегись, ты вывела меня из терпения.
И ушел.
Еве приснился страшный сон: папа порет Еву. Ева проснулась вся в поту. Так и будет, - решила Ева, - когда папа узнает про единицу. Выпорет или просто будет бить кулаком наотмашь по лицу, как ту няньку, у которой косичка была с крысиный хвостик. Если так случится, - Ева не вынесет. Ева немедленно умрет.
И с тех пор Ева ни минуты не находит себе покоя. Где же выход? Ведь говорят же умные люди: что бы ни случилось, можно найти выход. Но какой же выход, чтобы спастись от единицы? Ах, если бы длинный Кориус хоть на минуту забыл в пустом классе свой толстый журнал. Ева изодрала бы журнал в клочья, а клочья сожгла бы в печке. Ведь не у одной Евы единицы. Кориус много ставит единиц. Вспоминай потом, у кого была единица, у кого нет.
Папа несколько дней будто совсем не замечал Евы. И вдруг заметил и заговорил.
- Ну-с, - сказал папа, как только кончили обедать, - как твои учебные дела?
- Ничего, ничего себе, - ответила Ева и затрепетала.
- Что значит "ничего себе"?
- По русской письменной получила пять с минусом. Минус - потому, что сделала одну пустячную ошибку.
- Тащи тетради, - приказал папа,
Ева притащила. У Евы ресницы дрожат, губы дрожат, щеки как огонь, руки как лед.
Перелистнула тетрадь и показывает:
- Вот русская письменная. Вот ошибка красным подчеркнута. Нужно было написать "вблизи" вместе, а я написала отдельно.
- Дура, - сказал папа, - конечно, вместе пишется "вблизи". Наречие - вблизи. Пятый год трубишь, а наречий не знаешь.
- А это, - говорит Ева, - тетрадь по алгебре. Письменные классные работы. За первую я получила четыре. А за вторую… вторая была очень трудная. Такую задачу задали, что многие девочки не решили совсем. Я очень долго мучилась над задачей, перед самым звонком насилу решила. И получила три.
- Показывай.
Ева подала тетрадь. Папа перелистнул. Женя тоже наклонилась и смотрит.
- Три, - вскипел папа, - ты мне сказала три! А тут три с минусом. Минус хотела утаить. И задача самая что ни на есть простая. Мальчишками рыжая башка забита. Где уж тут задачу решить?
Хватил тетрадь и пустил тетрадью прямо Еве в лицо. Ева остолбенела.
- Вот, - обратился папа к Жене, - ни капли любви и благодарности к отцу. Всю жизнь зверем на меня смотрит! И ни разу с лаской не подошла. И все потому, что отец не приманивает сладкими подачками. Отец требует послушания и учит добру. И упорный же этот рыжий черт. Ты ей тверди свое, а она все наперекор. Так на рожон и лезет.
Женя и не пошевельнулась. Ева расплакалась.
Когда мама была, чуть папа крикнет на Еву, мама тут как тут. Сейчас же найдет для Евы оправдание и успокоит папу. При маме не хлестал папа Еву тетрадками по лицу. А бабушка? Попробуй хлестни при бабушке. Бабушка убьет палкой.
- Реви, - сказал папа, - когда проревешься, я спрошу, какие у тебя отметки по устному.
Ева от ужаса разревелась на весь вечер.
На другой день из гимназии Ева идет, еле-еле передвигая ноги, Еве совсем не хочется возвращаться домой. В гимназии в десять раз лучше, чем дома. Пальто у Евы нараспашку, растрепанные книги затянуты ремешком.
На улице грязь. Сначала были заморозки. Потом оттепель. Потом три дня свистел ветер и хлестало косым дождем. Теперь дождь перестал, но ветер не стихает. Ветер срывает дождевые капли с голых ветвей и треплет Еву. Улицы не перейдешь - так с калошами и затонешь в грязи.
Все ждут не дождутся, когда, наконец, грянет первый мороз, высушит все и засыплет снегом.
Ева завернула на Покровскую улицу. Перед домом стоит Настя в одном платьишке, даже без головного платка. Растерянная, вся в слезах.
- Настя! - воскликнула Ева. - Что ты тут делаешь?
- Вот стою и думаю, чего бы сделать. Ах, где ты раньше была? Только что собачники Кривульку поймали и увезли.
- Где собачники? - спросила, бледнея, Ева.
- Укатили. Теперича на Зеленой ловят. Изверги. Удавить бы их этой самой петлей. Разве можно так животную тварь? Как накинули петлю, как затянули, да как поволокли Кривульку по грязи, да как швырнут в ящик… Уж не знаю, целы ли Кривулькины косточки. Я выбежала из ворот и кричу: "Что вы делаете? Наша собака. Не трожьте!" А они и ухом не повели.
Ева кинула Насте книги и побежала.
Бежит, не разбирая луж. Брызги во все стороны летят из-под ног. А ветер точно рассвирепел, срывает пальто, с плеч, платье с колен. Сорвал с головы шапочку. Ну, да черт с ней, с шапкой. Если жизнь Кривульки на волоске, если каждая минута дорога, - не гоняться же Еве за шапкой.
Ева метнулась на Зеленую и видит: посреди улицы стоит собачий ящик на колесах. В ящик запряжена понурая кляча. И рядом с клячей мужик в засаленном балахоне, в черной мохнатой шапке. А два других мужика крадутся по мосткам на цыпочках, заглядывают в ворота. Балахоны у них подобраны, сапожища в грязи, в руках наготове аркан с петлей.
Вокруг ящика ватага мальчишек. У кого ранец за спиной и на шинели голубой кант городского училища, а у кого ни ранца, ни канта, так, просто уличный оборвыш. Все заглядывают в ящик через решетку и галдят. А один взял палку и ткнул в решетку.
Ева остолбенела. По мирной улице везут на лютую казнь беззащитных зверей, а люди даже не вступятся. Оглянутся, посмотрят - и ничего. А мальчишкам даже как будто и весело.
Ева перепрыгнула через канаву, кинулась в ящику и закричала:
- Кривулька!
Сквозь отчаянный лай и вой Еве послышался жалобный голос Кривульки. Ева прижалась к решетке лицом и отшатнулась. Как из темной ямы, смотрят на нее собаки горящими глазами, дышат тяжело, морды оскалены.
- Эй, - крикнул Еве мужик, - отваливай!
- Отдайте, пожалуйста, мою собаку хромую, - взмолилась Ева и двумя руками вцепилась в вонючий балахон.
- Пошла! - отмахнулся мужик.
- Отдай! - крикнула Ева, не отнимая рук. Ева будет держаться за балахон и кричать до тех пор, пока ей не отдадут Кривульку.
Мужик с силой оторвал от себя Еву и толкнул. Ева упала коленями в грязь. Ватага мальчишек застыла, разинув рты.
Ева поднялась. Лицо белее полотна, в черных брызгах. С колен и с рук стекает грязь. Ветер вздул рыжие волосы.
- Тьфу, - сплюнул мужик, - рыжая ведьма.
И выругался.
Мальчишки разразились хохотом.
Ева стиснула зубы, отбежала, нагнулась, хватила из канавы булыжник, размахнулась с закидкой и запустила булыжник в мужика. Мужик ахнул и нагнул голову. Если бы не нагнул, прямо бы в голову попал булыжник. А так - пролетел и со всего маху - в клячу.
Кляча брыкнулась, тряхнула гривой, подняла хвост и понеслась.