Чуть позже Гарсия успокоил нас - он почувствовал себя лучше, а кроме того, Консепсьон приготовила термос с кофе, чтобы бандерильеро мог выпить его, если снова начнутся спазмы. Для любого испанца кофе - лучшее лекарство от всех напастей, даже если это черепномозговая травма или зубная боль.
В прежние времена ни Луис, ни я ни разу не выступали на аренах Сантандера, расположенных у самого въезда в город, в Куатро Каминос. Меня это радовало, поскольку воспоминания редко идут на пользу тореро. Кстати, из этих соображений я твердо решил никогда - во всяком случае, пока мы работаем вместе, - не позволять Луису выступать в Линаресе - там, где погиб Пакито. Дон Амадео ждал нас у парадного входа. Лицо его сияло.
– Настоящий успех, дон Эстебан! Спекулянты перепродают билеты на вес золота, а на черном рынке еще не видывали таких ставок. Устроители корриды вне себя от восторга. Все это сулит дону Луису великую славу…
– А вам состояние.
– Честно говоря, дон Эстебан, очень на это надеюсь.
По-моему, на Кантабрийском побережье, в Астурии, корриды утрачивают окраску народного праздника, превращаясь исключительно в сакральное действо. Здесь все серьезно. Никто не смотрит на вещи легкомысленно, поскольку жизнь слишком трудна. Я знал, что если Луис отличится в Сантандере, он сможет впредь не бояться никакой публики.
В нашем ремесле самое главное - возвыситься над другими, поэтому провал тореро, выступавшего перед Луисом, я воспринял как большую удачу для нас. И однако, этот человек - арагонец, о котором я много слышал как об одной из надежд молодого поколения, - старался превзойти самого себя в схватке с огромным миурийцем, вооруженным длинными рогами. Тореро работал безупречно, но все же противник оказался сильнее. Публика безжалостно свистела, слышались оскорбления, и несчастный матадор начал нервничать, едва не получив удар рогом, а в конце концов покончил с быком столь жалким образом, что я испугался, как бы зрители не выскочили на арену, чтобы побить его. Когда зазвучал пронзительный зов трубы, освобождавший быка, с которым должен был сражаться Луис, волнение еще не совсем утихло. Чувствовалось, что публика готова впасть в буйство, и я стал жарко молиться: только бы Вальдерес не совершил ни малейшей ошибки. Услышав свист, он мгновенно утратит контроль над собой. Прогнав быка по арене, запыхавшийся Ламорильо прислонился к барьеру, где мы с Марвином и доном Амадео наблюдали за ходом событий. Я услышал, как бандерильеро шепнул Луису:
– Видали? Осторожнее с левым рогом!
– Не волнуйтесь.
Спокойствие и неторопливость обоих мужчин ослабили мою тревогу, и я тихо заметил дону Амадео:
– Все будет прекрасно, сеньор.
Импрессарио незаметно перекрестился.
И действительно, все шло отлично. Бандерильи, плащ. Луис показал себя в наилучшем свете. Настроение публики сменилось не сразу, но когда это произошло, громовое "оле!" потрясло зал. И тут уж, словно зарядившись всеобщим признанием, Валенсийский Чаровник превзошел самого себя - он шутя преодолевал любые трудности, шел на невероятный риск, и все удавалось так, словно его осенило высшее вдохновение. Луис убил быка так мастерски, с такой уверенностью, что весь амфитеатр превратился в бушующий вулкан. Луису пришлось совершить почетный круг в сопровождении куадрильи, кидая обратно на трибуны шляпы, которыми зрители в порыве восторга буквально усыпали арену. Президиум не заставил себя долю просить и по настоянию публики присудил триумфатору оба уха. Дон Амадео кинулся обнимать меня, а более спокойный дон Фелипе лишь заметил:
– Мне, как святому Фоме, нужно было увидеть своими глазами, чтобы поверить.
Когда Луис подошел к нам, вытирая залитое потом лицо, я не смог удержаться и сказал ему:
– Я воображал, будто хорошо знаю тебя, амиго, но, уж извини, мне и в голову не приходило, что ты способен на такое! Ты сравнялся с величайшими матадорами!
Вальдерес расплылся в самоуверенной улыбке.
И в самом деле, публика только и говорила что о Валенсийском Чаровнике. Всем не терпелось снова увидеть его на арене, так что на двух других матадоров, выступавших в той же программе, просто не обратили внимания. Весь зал скандировал: "En-can-ta-dor! En-can-ta-dor!"[32]. Теперь Луис мог не беспокоиться о будущем, а дон Амадео - подсчитывать прибыли. Когда Вальдерес вышел на арену сразиться со вторым быком, шум оживленной толпы сменило гробовое молчание. В согласии с древними обычаями корриды сотни мужчин и женщин готовились слиться с матадором, мысленно отождествляя себя с ним. После терцио пикадоров началось терцио бандерильеро, как вдруг ко мне подошел Гарсия с искаженным мукой лицом.
– Я умираю от боли, дон Эстебан… дайте мне кофе…
Я поспешил открыть термос и налить ему полную чашку. Хорхе выпил ее залпом, хотя кофе был очень горячим, поблагодарил и улыбнулся:
– Ну теперь держись, бык!
Сам не знаю почему, но меня охватила странная тревога. До сих пор все шло слишком гладко, и моя старая цыганская кровь, пропитанная всякого рода суевериями, нашептывала, что счастье не от мира сего. Однако Луис великолепно справился с бандерильями, и зал снова наградил его восторженными "оле!". Потом началась работа с плащом. И вдруг дон Фелипе толкнул меня локтем.
– Поглядите-ка на Гарсию…
Бандерильеро прислонился к ограде и, казалось, совершенно отключился от происходящего на арене. Столь необычное равнодушие к бою, участия в котором в равной мере требовали честь и любовь к корриде, не могло не показаться более чем странным, и я пошел выяснить, в чем дело. Я похлопал Гарсию по плечу. Бандерильеро вздрогнул, как будто я его разбудил.
– В чем дело, дружище? Опять желудок?
– Нет… дон Эстебан… Сам не знаю, что со мной…
Он говорил, с трудом ворочая языком, словно пьяный, и смотрел каким-то остекленевшим взглядом. К нам присоединился Марвин.
– Что с ним?
– Понятия, черт возьми, не имею!
Тут Луис, окончивший первую часть работы с плащом, позвал Хорхе. Бандерильеро должен был сменить его и дать малость передохнуть. Услышав зов шефа куадрильи, Гарсия встряхнулся и хотел идти к Вальдересу. Я удержал его.
– Если вам не по себе, Хорхе, оставайтесь тут… Я все объясню Луису.
Гарсия вырвался.
– Тореро я или нет? - как бы во сне пробормотал он.
Бандерильеро явно делал сверхчеловеческие усилия, лицо его заливал пот, и я понял, что парень идет к быку, уже совершенно не соображая, где находится. Хорхе Гарсия в полусне двигался навстречу смерти.
– Гарсия, вернитесь! Приказываю вам вернуться! - крикнул я.
Он, кажется, даже не слышал. Изумление зрителей, окружавших меня, мгновенно передалось всему залу, и наступила полная тишина. Не понимая, что происходит, люди вставали и ошарашенно смотрели на арену.
– Он идет, как сомнамбула, - заметил дон Фелипе.
– Луис! - завопил я. - Посмотри на Гарсию!
Никто из тореро куадрильи не видел, что парень не в себе. А Хорхе тем временем добрался почти до середины арены. От быка его отделяло всего несколько метров, но зверь пока не обращал на него внимания, поскольку бандерильеро не развернул плаща. Я ухватился за барьер, собираясь выскочить на арену, но дон Фелипе удержал меня.
– Слишком поздно!
К нам подбежал дон Амадео.
– Попробуйте что-нибудь сделать, дон Эстебан. Этот человек сошел у ума!
– Луис! Ламорильо! - изо всех сил заорал я. - Остановите его! Удержите! Прикройте!
Вальдерес и все остальные наконец сообразили, что творится неладное и связано это с Хорхе. Очевидно, их тоже поразило невероятное поведение товарища, все ближе подходившего к быку, словно в желании потрогать его рукой. Теперь уже все зрители вскочили с мест и молча наблюдали за происходящим. Каждый из этих тысяч людей уже почувствовал, что на арену вышла сама смерть. Луис и другие бросились к быку, развернув плащи и громко крича, чтобы отвлечь быка, пристально смотревшего на Гарсию. Бык наклонил голову. Кровь, стекавшая с моррильо[33], пурпуром окрашивала черную шкуру. Четыре мощных ноги, казалось, вросли в песок. Этот громадный бык с увенчанной убийственными рогами могучей головой олицетворял сейчас саму смерть, причем смерть, явившуюся из глубины веков, полную беспощадной жестокости, свойственной первым языческим божествам. Вцепившись в барьер, дон Фелипе, дон Амадео и я созерцали это невероятное зрелище. Я так кричал, что сорвал голос. Долю секунды мне казалось, что Ламорильо подоспеет вовремя. Увы! Бык кинулся, а Гарсия даже не подумал отскочить, словно он вообще не видел зверя. Скорее почувствовав, чем услышав, звук удара, я закрыл глаза. Вопль, рванувшийся к залитому солнцем июльскому небу, раздирал мне сердце. Я еле разомкнул веки. Луис и Ламорильо уводили быка. Тело Гарсии неподвижно лежало на песке, и мне сразу стало ясно, что надежды нет. Хорхе положили на носилки и понесли в медпункт.
Против всех правил, я не присутствовал при схватке Луиса с быком, убившим Хорхе Гарсию, а поручил передать матадору шпагу и мулету перед финальным терцио дону Амадео.
Хорхе уложили на плащ. Повязка плохо прикрывала страшную рану, зиявшую в животе. В скрещенные руки вложили четки. Гарсия напоминал сейчас одно из тех надгробных каменных изваяний, чье вечное безмолвие заставляет любопытных невольно понизить голос. Хорхе потерял очень много крови, и теперь его лицо приобрело желтоватый оттенок, свойственный мумиям. Каждый раз, когда кто-то открывал дверь, до нас доносился глухой шум с арены.
– Ничего не понимаю, - все время повторял хирург. - Такой смерти я еще ни разу не видел… Он вел себя, как на пляже… Можно подумать, это самоубийство!
– Не надо, доктор, прошу вас. Гарсия ни за что не стал бы кончать с собой!
– Тогда почему он даже не шевельнулся, чтобы избежать удара?
– Я уверен, он просто не видел быка… и не знал, где тот находится…
Старик поглядел на меня поверх очков.
– Если бы не мое уважение к вам, дон Эстебан, я подумал бы, что вы надо мной издеваетесь.
– Поверьте, я бы никогда себе этого не позволил. Да и момент, согласитесь, не очень подходящий.
– Тогда, клянусь Сант-Яго, не понимаю. Объясните же мне, каким образом человек с хорошим зрением, много лет сражавшийся с быками, стоя на арене, в сущности, наедине со зверем весом больше полутонны, мог не заметить этого зверя и не слышать предупреждений?
– Понятия не имею…
– Бог с вами, коли вас удовлетворяет такое объяснение, - проворчал старый хирург.
Он возмущенно отвернулся и ушел, оставив меня вдвоем с Хорхе. Для всякого, кто живет в особом мире, связанном с боем быков, смерть тореро - личный траур. Я услышал, как дверь у меня за спиной тихонько отворилась. Потом послышался перестук каблучков по плиткам пола. Консепсьон встала рядом со мной.
– Он умер сразу?
– Думаю, да.
Она с сожалением покачала головой.
– Значит, у него не было времени покаяться и получить отпущение грехов.
– В чем каяться? Какое отпущение?
– Все мы должны за что-то просить у Бога прощения, Эстебан.
Консепсьон говорила, а я вглядывался в ее лицо. Ни слезинки, ни тени скорби.
– Луис выступал очень хорошо… - продолжала она, - немного хуже, чем с первым быком, - как всегда, но все же вполне достойно, и получил ухо. Так что беспокоиться о дальнейшей карьере нечего.
Вот и все, что Консепсьон нашла нужным сказать над телом Хорхе Гарсии, товарища своего мужа. Я так возмутился, что почти крикнул, указывая на мертвого:
– Ему тоже больше не о чем беспокоиться! И если бы Луис, вместо того чтобы глазеть на публику, следил за работой Хорхе (а это, между прочим, его долг), то заметил бы что-то необычное, успел вовремя вмешаться и, быть может, спас своего бандерильеро. Но на это тебе наплевать!
У нее дрогнули губы. При желании это можно было принять за улыбку.
– Эстебан… Когда погиб Пакито, Луис ведь тоже не успел прийти на помощь вовремя, но тогда ты счел это естественным. Что же теперь ты так возмущаешься из-за Гарсии?
Несмотря на то что Луис выступил блестяще, мы уезжали из Сантандера с тяжелым сердцем. Один из ребят, нанятых Мачасеро, заменил Гарсию. Но это не вызвало у Луиса ни радости, ни печали. Лишь толстый Алоха, наш основной пикадор, оставался невозмутимо спокойным. И вовсе не потому, что не жалел о гибели товарища, и не от душевной черствости - просто он был по натуре фаталистом.
– Что ж вы хотите, - говорил Рафаэль, - такова наша работа.
Незадолго до нашего отъезда зашел попрощаться дон Фелипе. Он поднялся в мою комйату, когда я заканчивал одеваться. Рибальта, Ламорильо, Алоха и я собирались ехать прямо в Мадрид, а Луис с Консепсьон отправлялись наслаждаться заслуженным отдыхом в Альсиру.
– Мне очень жаль Хорхе Гарсию, дон Эстебан… Славный был парень…
– Да, дон Фелипе, очень славный. А я еще чувствую себя виноватым в его смерти. Всю ночь сегодня не спал.
– И в чем же ваша вина?
– Хорхе покончил с быками… Ему не очень сладко жилось в Чамартине, но зато спокойно… Мне пришлось долго уговаривать его вернуться. Что теперь будет с женой и детьми?
– Ну, имея триста тысяч песет…
– Деньги, дон Фелипе, не заменят всего.
– Конечно, а кроме того, я предвижу некоторые сложности с выплатой.
– В самом деле?
– Боже мой, дон Эстебан, ведь вы должны понимать, что моя фирма не слишком обрадуется. Они получили всего один взнос, а сумма страховки огромна.
– Отвечу вам, как Алоха: таково ремесло - без риска не обойтись.
– Разумеется. И деньги были бы выплачены немедленно, если бы не кое-какие более чем странные обстоятельства, сопровождавшие смерть Гарсии. Меня, признаться, это очень смущает.
– Однако бык далеко не в первый раз расправляется с тореро…
– Несомненно, зато я уверен, что впервые тореро так подставился быку, как это сделал Гарсия… Мы не оплачиваем самоубийства, дон Эстебан, это черным по белому записано в полисе.
Я начал по-настоящему сердиться и, подойдя к гостю, отчеканил, глядя ему в глаза:
– Я всегда считал вас порядочным человеком, сеньор Марвин. Даю вам честное слово, что Хорхе и не думал кончать с собой. Если вы ищете лазейку, чтобы не…
Движением руки он заставил меня замолчать.
– Осторожно, сеньор! Вы рискуете произнести слова, которых я не смогу ни забыть, ни простить.
– Прошу прощения.
– Дон Эстебан, я думаю, вы, как и я, как и все, не могли не заметить всей странности поведения Гарсии?
– Это верно.
– Рад слышать. Тогда согласитесь, что в подобных обстоятельствах я не могу позволить своей компании выплатить триста тысяч песет, не прояснив дела.
– Чем я могу вам помочь?
– Для начала скажите: на что походило поведение Гарсии на арене?
– Что?.. Не знаю… он будто отрешился от всего на свете… и вел себя, как…
– Как кто?
– Быть может, как сомнамбула?..
– Этого-то слова я и ждал. Сомнамбула! И почему же Гарсия вел себя, как сомнамбула?
– Честно говоря, не знаю. Возможно, ему хотелось спать? Но послушайте, это было бы совершенно необъяснимо! Профессиональный тореро не засыпает во время боя с быком!
– В некоторых случаях такое возможно.
– Клянусь Макареной, мне было бы очень любопытно узнать, в каких именно.
– Когда человек накачан снотворным, дон Эстебан!
– Подумайте, что вы говорите, дон Фелипе!
– Я накопил немалый опыт в этой области… До того как прийти в страховую компанию, я долго работал в уголовной полиции. А поэтому могу почти с полной уверенностью заявить, что Гарсия погиб от какого-то снадобья.
– Вы хотите сказать, что он был наркоманом?
– Нет, но принял снотворное.
– Сно… в конце-то концов, это просто смехотворно! Какого черта? Зачем Хорхе стал бы глотать снотворное перед боем? Он ведь все-таки не сошел с ума!
– Гарсия сделал это не по собственной воле, дон Эстебан, ему что-то подсунули без его ведома.
Я смотрел на собеседника с меньшим удивлением, чем он мог бы ожидать, ибо со дня смерти Гарсии предчувствовал, что произошло что-то ужасное, неведомое никому из нас.
– Но в таком случае… - пробормотал я, - это… это…
– Преступление, дон Эстебан. И, кстати, куда девался термос, после того как вы налили Гарсии кофе?
– Я оставил его там, на месте!
– Нет, амиго, в том-то и дело! Сообразив, в чем дело, я тут же бросился за термосом… но он исчез.
– Кто-то его взял!
– Разумное предположение, дон Эстебан, но, по-моему, ложное.
Я никак не мог взять в толк, куда он клонит.
– Вы не думаете, что кто-то взял термос?
– Нет, я уверен, что кто-то его уничтожил. Улавливаете разницу?
Еще бы я не улавливал! До чего же мне действовал на нервы этот Марвин с его хождениями вокруг да около!
– Но кому могло понадобиться уничтожать термос?
– Тому, кто подсыпал в кофе снотворного и вовсе не хотел, чтобы это стало известно.
– Но, клянусь Богом, Гарсия не был столь значительной личностью, чтобы кому-то помешать!
Марвин уселся на мою кровать и закурил.
– Я вижу только два возможных объяснения, дон Эстебан, - начал он, выпустив сильную струю дыма. - Если, как вы предполагали в самом начале, кто-то хочет разорить Рибальту, не исключено, что этот незнакомец, обнаружив, что его кампания в прессе благодаря успехам дона Луиса обратилась в ничто, пытается теперь деморализовать всю куадрилью. Устранить самого Вальдереса он не решается, несомненно, предпочитая гибели его полный провал. Тогда это неплохо разыграно. Кто знает, как дон Луис воспринимает подобные удары судьбы? Может, смерть бандерильеро поколеблет уверенность в себе матадора? В Валенсии мы это проверим.
– Меня бы это очень удивило, дон Фелипе. Луис слишком эгоистичен, чтобы беспокоиться о ком-то, кроме собственной персоны.
Дон Фелипе пристально посмотрел на меня.
– А я считал вас его другом…
– Именно потому, что Луис - мой друг, я хорошо знаю все его достоинства и недостатки. А другое объяснение?
– Оно более деликатного свойства. Триста тысяч песет - немалая сумма. Найдется множество людей, готовых рискнуть чем угодно за гораздо меньшие деньги…
Я хмыкнул.
– На сей раз вы малость перебарщиваете! Страховку получат жена и дети Хорхе. Вы что же, предполагаете, будто сеньора Гарсия, спрятавшись в толпе, либо сама убила мужа, либо кого-то наняла, только для того чтобы получить страховку?
– Разумеется, нет! Ах, дон Эстебан, я страшно смущен, но, поймите, мне приходится прокручивать в уме все возможные предположения… Этого требует и моя работа, и то доверие, какое питают ко мне в фирме… Вы, случайно, не договорились со всеми получателями крупных сумм, после того как заключили страховочные контракты?
Сперва я даже не понял, на что он намекает, и лишь мало-помалу до меня дошел истинный смысл вопроса. И по мере того как слова Марвина обретали значение, кровь отливала от моего лица. Заметив мое состояние, гость встревожился.
– Поймите меня, дон Эстебан…
– Уходите, пока я не вышвырнул вас вон!
– Но…
– Уходите!
На пороге он обернулся.
– Но, в конце концов, ведь это вы напоили Гарсию кофе, разве не так?
Я бросился на Марвина раньше, чем он успел переступить порог. Тот упал навзничь, и я уже поднял кулак, как вдруг он спокойно заметил: