Глубина психологических наблюдений, напряженность и сверхдинамизм сюжета, повышенный интерес авторов к мистике и эротике - вот что объединяет детективы, включенные в предлагаемый читателю сборник.
Содержание:
-
Эллин Стенли. Случай для психиатра - (пер. с англ. И. Тополь) 1
-
Джозефина Белл Легкая добыча - (пер. с англ. И. Тополь) 23
-
Рамона Стюарт Одержимость кровью - (пер. с англ. И. Тополь) 56
-
Примечания 88
Случай для психиатра
Эллин Стенли. Случай для психиатра
(пер. с англ. И. Тополь)
Меня предупредили об открывшейся язве.
- Там, - заявил медик из страховой компании, ткнув своим пальцем "туда", в двенадцатиперстную кишку. - Нервное напряжение действует на нее, как наждачная бумага. Отдохните. Успокойтесь.
Поэтому в тот момент я не слишком удивился резкой боли "там", будто всю мою желчь собрали в шприц и вкололи в это самое уязвимое место.
Но как, черт возьми, можно оставаться спокойным с этим непонятным запахом пороха в ванной комнате? И этой полнотелой, совершенно неподвижной женщиной, по-видимому убитой из лежащего рядом с ней револьвера?
Мой револьвер!
Господи Боже!
Из проигрывателя в гостиной, к моему ужасу, продолжала звучать "Carmina Burana" Карла Орфа, наполняя пространство музыкой. Хор с поднятыми пивными кружками восхвалял полнотелых женщин и оглашенно вторил тенору.
Бедный Карл Орф! Слишком пронацистский для моей жены, в девичестве Джоан Береш, дочери Джулиуса Береша, владельца крупной химчистки на углу Бродвея и 90-й улицы, обслуживающей за 24 часа.
Ты помнишь эту забавную сценку? Ты ее воскрешаешь вновь, заткнув ладонями уши.
- Пит, прошу тебя, прекрати!
- Ты это просишь из-за Дахау? Орф - композитор. Он не убивал евреев.
- Я знаю. Заткни его.
- Ты преувеличиваешь и устраиваешь театральные сцены.
- Это право семитки. Итак, прекрати это или я пну твой чертов проигрыватель ногой.
Я выключил музыку.
- Иногда я спрашиваю себя, почему ты вышла замуж за shegetz.
- Потому, что тогда ты прекрасно целовался.
Неисправимая шлюха. Это не истинная причина.
Она желала произвести на свет shegetz сама. Высокого крепкого блондина с голубыми глазами, вылитую копию папы Пита. Внутри - Моисей Меймонид, а снаружи - Пит Хаббен.
И она добилась своего, произведя на свет Николаса, нашего бесподобного сына. И она пожрала бы его, истинная "мамаша идиш", если бы его не охранял заботливый отец.
- Olitn lacus colueran, - пел тенор.
- Хватит! Довольно! Заткнись! - закричал я.
Воцарилась гнетущая тишина.
Непонятная тишина в доме и на улице.
И если бы сейчас по мановению волшебной палочки смогли исчезнуть труп и пистолет…
Я узнал револьвер, но не узнавал женщины.
Тем не менее, весь вспотев от волнения, с разрывающимся сердцем, я признавался себе, что между нами были какие-то отношения, ибо труп дамы лежит в моей ванной комнате, в закрытой квартире, стоящей на телеохране закрытой сети Шеридан-Сквер, в Гринвич Виллидж, а она полураздета, следовательно, не могла прийти в таком виде с улицы.
Подчеркнул множественное число: отношения…
Нет, она женщина видная: высокая, белолицая, с длинными, черными как смоль волосами, подведенными тушью глазами, накрашенными ярко-розовой помадой крепко сжатыми губами, на теле скандальное нижнее белье, воскрешающее вкусы борделей Бель Эпок: черный кружевной бюстгальтер с дырочками для сосков, черные подтяжки для черных же чулок, черные туфли на десятисантиметровой шпильке.
- Боже, когда последний раз я такую обувь видел в витринах?
И все нижнее белье из черной кисеи.
Черное, розовое и белое. Меловая фигура, как гейша. Обтянутые тканью бедра почти ослепительной белизны. И красное. Струящаяся по пластмассовой перламутровой бельевой корзине кровь, а на плиточном полу - лужа. Капли крови блестят в мягких складках уголков рта, опущенных к подбородку.
Да…
Ее поза позволяет предположить, что убийство произошло в момент Молитвы. Бельевая корзина отодвинута от стены, труп на коленях перед ней с повернутой в сторону головой, упавшей на покрывало, остекленевшие глаза устремлены в огромное зеркало на двери ванной комнаты. Руки - по бокам корзины, пальцы немного согнуты.
Захвачена врасплох за молитвой. Нет, скорее, за греховной мольбой. Нимфоманка, спешащая на звук твоих речей. Она, должно быть, прокралась сквозь охранную телесеть, вошла ко мне с требованием удовлетворить ее, полагая, что я проникну меж крепких бедер и заполню все до краев. Глаза полуприкрыты, влажные губы слегка приоткрыты - она умоляет.
Прельщенный, я тем не менее отказываюсь, объясняя, что мой образ жизни не позволяет предаваться подобным безрассудствам.
Не помня почему, я позвонил Гристед и произвел основательный заказ в бакалейной лавке, его должны доставить с минуты на минуту.
Агентства Макмануса и Нэйджа вновь встали спиной к спине. Сыпались телефонные звонки от Макмануса в Нью-Йорк, а от Нэйджа - в Лондон; требовалась особая дипломатия. Соперничающие издатели требуют отменной дипломатии, в особенности обладающие равными паями в одних и тех же предприятиях и активно ненавидящие друг друга как по одну, так и по другую сторону Атлантики 24 часа в сутки.
А в моем положении дипломатичность необходима, ибо я единственный и незаменимый агент, позволяющий Чарльзу Макманусу и Генри Нэйджу общаться. Я не могу позволить себе отменить срочный вызов под предлогом, что буду в кровати с ней.
И Винс Кенна вновь пойдет войной. Винсент Кенна, чей шедевр все вырывают из рук. Шесть бестселлеров один за другим, шесть рекордов продаж. Это Винсента Кенну надо соблазнять, а не дуреху, которой приглянулся Пит Хаббен.
Джоан отказалась это понимать.
- Это просто невероятно. Ты приглашаешь его к нам на семь тридцать, а сам неожиданно прибегаешь в одиннадцать!
- Ну и что? Я предупреждал, звонил из конторы, чтобы сообщить об опоздании.
- Ну да, естественно. И как только наш приятель понял что к чему, тут же перешел в атаку. Я говорю тебе правду, Пит, истинную правду. Он почти успел запустить руки в мои трусики, причем я успела объяснить, что в этом доме хозяин старый дядюшка Пит и никого больше.
- Ну хорошо. Ты его предупредила, почему же ты злишься?
Склонив голову, она неотрывно смотрела на меня, что-то протестующе ворча.
- Ты хочешь знать? Ты ждешь, что я тебе скажу? У меня действительно создалось впечатление, что ты желаешь, чтобы я с ним переспала.
- Нет, послушай, Джоан…
- Ты этого хотел! И я только что с трудом в это поверила. Не могла поверить, но теперь верю. Это на меня наводит просто ужас. Но я всегда отказывалась даже думать об этом.
- Джоан!..
- Ведь это так, не правда ли? Ты хочешь, чтобы Винс переспал со мной? Это тебе доставит удовольствие? И разрешит столько проблем!
Я влепил ей пощечину. Впервые после женитьбы я перешагнул черту. Хуже - или лучше всего - то, что я не ударил ее по щеке с яростью, а соразмерил силу. Если бы я не контролировал себя, то снес бы ей голову. Но самое страшное, что я не подчинился своему гневу, что было бы извинительно. Я просто наказал ее, как маленькую капризную девочку.
Я причинил ей боль, она прижала руку к пылающей щеке.
- Это все? - спросила она. - Или продолжишь?
- Джоан… Я не… Я не хотел этого! Не знаю, что на меня нашло.
Дурная привычка - походить на других, обижать близких, плодить врагов. Как сейчас им стала моя женушка, беззащитная и хрупкая, и это несмотря на ее необычайно красивые груди, притягивающие мужчин, всяких мускулистых самцов, вечно ее вожделеющих. Вне всякого сомнения, эти груди и притянули Винсента Кенну, стали его наваждением. Если бы он знал малышку миссис Хаббен до беременности, то не удостоил бы ее и взглядом. В тот период ее прежде мальчишеский торс изменился. Яйца на блюде превратились в лимоны, апельсины, а потом и дыни. Без специальных кремов, гимнастики - локти вверх, подобно пытающейся взлететь курице. Настоящие дыни! А после рождения Никки она вернулась к своим прежним размерам и облику, а дыни остались.
Она плакала от счастья до тех пор, пока не появился Винс Кенна, этот удачливый писака с шустрыми ручонками, большой любитель дынь.
Теперь я ее понимаю, разделяю ее чувства, понимаю ее боль и беспомощный гнев. Я чувствовал себя виноватым до того момента, когда она мне бросила:
- Если ты собираешься набить мне морду, может быть, я вначале схожу за Ником? Он будет очень доволен, увидев, какой у него папаша-здоровяк.
Таким образом, прощать меня она и не собиралась. Она заносила каждый мой промах в свой реестр и всегда могла выставить мне полный счет.
Я полагал, что эта сцена произошла в нашей спальне. Внезапно я понял, что ошибся. Мы находимся в гостиной, она открывает ящик бюро и достает оттуда большую бухгалтерскую книгу.
Джоан поискала ручку, нашла подходящую.
- Это нужно вписать красными чернилами, - сообщила она. - Особым шрифтом. И на латыни.
Что самое ужасное, так это то, что у Ирвина Гольда внезапно появилась роль в этой истории.
Это действительно ужасно.
Ибо столкновение у нас с Джоан из-за Винса Кенны произошло три года назад. Тогда она даже и не предполагала о существовании Ирвина Гольда. Он вошел в нашу жизнь лишь год спустя, когда был избран семьей Джоан для бракоразводного процесса.
Ирвин Гольд, рыжий днем, за составлением деловых контрактов, и золотисто-медный в вечернее время, председательствуя на митинге Союза за гражданское равноправие. Хитроватый длинноволосый лис, симпатичный и мерзопакостный. Симпатию источала каждая пора его тела. Для Джоан, для Ника и даже для меня. Как хорошую смазку, настолько хорошую, что спустя шесть месяцев после развода Джоан бросилась в его объятия и вышла за него замуж, даже не поняв величия своего широкого жеста. Вот что мне было всего больнее. А он симпатизировал, сострадал и сочувствовал до такой степени (до, во время и после бракоразводного процесса), что Джоан кончила тем, что ощутила присутствие рядом с собой мужчины, разделяющего с ней заботы, причиненные мной. С опозданием и неохотно она делилась с ним за столом, в театре, дома и в постели. Они не думали обо мне лишь в постели.
Этот бравый Гольд! Не человек - золото! Позволить проводить мне все выходные с Ником, в то время как Джоан протестовала.
"Подумай, дорогая, этот проходимец вправе все же видеть своего сына. Позволь порадовать его".
Я спросил у Ника, трясясь от страха:
- Как ты его называешь? Дядя Ирвин?
- Ты представляешь, он просил меня называть его просто Ирвин. Я так и сделал.
- И ты с ним на дружеской ноге?
- В основном да. Он постарался, и я ответил тем же. Он хотел приятельских отношений, я согласился, мы стали приятелями. Это так просто.
- Ты хочешь сказать, что он слишком напорист?
- Это, естественно, в игре. В играх, представляешь? Например, играешь в монополию с бабушкой и дедушкой, а Ирвин смеется, просто шутит, и все, но я знаю, что он готов на все ради выигрыша. То же самое и в теннисе.
- Ты играешь с ним в теннис?
- А как же.
- Он хорошо играет?
- Он считает, что да, не пропускает ни одной подачи, а вот бьет отвратительно. Ты запросто можешь его победить.
- Я полагаю, что и ты тоже.
Ник пожал плечами.
- Вполне возможно. Но я не хочу.
- Ты позволяешь ему выигрывать?
Обратите внимание, ведь это слова пятнадцатилетнего мальчишки.
И вот что странно, Ирвин Гольд теперь на коне, в то время как Джоан расплатилась за историю с Винсом Кенной, происшедшую задолго до встречи с этим чертовым адвокатом. Я не знаю, как мы все оказались в ванной комнате в компании с этим трупом, стоящим на коленях перед корзиной для белья. И к тому же еще чертов доктор Эрнст, последователь Фрейда, и Офелия - горничная. Все мы сгрудились на очень узком пространстве, ибо квартира на Шеридан-Сквер старого образца, когда ванные комнаты делали под худых, осторожных, никуда не спешащих людей.
За исключением меня, все считали, что все в порядке. Это напоминало великолепную сцену: "Ночь в Опере", братья Маркс и все возрастающая толпа собрались в тесной корабельной каюте, бросив все свои дела.
Несомненно, что никто, кроме меня, кажется, не замечает тающей крови на полу. Эти люди оказались очень хладнокровны.
Офелия склонилась над умывальником. С чувством собственного превосходства она что-то смывает в раковине. Какой-то листок бумаги с посланием. Буквы расплылись. Можно побожиться, что у тупицы-мексиканки смоются пятна, а текст останется нетронутым.
- Не хотите ли вы оставить это и вымыть плитку на полу? - спросил я ее.
Но она довольствовалась лишь безразличным взглядом в мою сторону и продолжала усердно тереть листок бумаги. Что может быть приятней для этой примитивной замарашки? Платят ей немного. Доктор Эрнст склонился над посланием.
- Потрясающе, - прошептал он.
- Разумеется, - подтвердил Ирвин Гольд.
Он обошел труп, вежливо уклонился от меня, разместился перед унитазом, расстегнул ширинку и шумно пустил струю. Потрясенный, я не мог оторваться от этого зрелища. Размер его инструмента был невероятно огромным.
Какой может быть реакция присутствующих на столь естественное отправление нужды на публике? Джоан с доктором Эрнстом тихо перешептывались, склонившись друг к другу. Офелия все еще трет листок бумаги. Убитая женщина все еще истекает кровью. По-видимому, я один заметил неприличное поведение Ирвина.
- Надеюсь, вы не ведете себя подобным образом при Нике! - сказал я ему.
Он спокойно убрал в штаны предмет своей гордости.
- А почему бы и нет? Он крепкий, умный парень, хорошо воспитанный и уравновешенный. Новая раса, Хаббен, способная смотреть реальности в лицо. Если Америка когда-либо обретет свою душу, то только благодаря молодым людям вроде него…
Я возмущенно прервал его разглагольствования.
- О какой реальности вы говорите, Гольд? Вы еще скажите, что приглашали его на ваши забавы с его матерью!
- Она моя жена, Хаббен, - иронично заметил он.
- А Ник мой сын. Если вы воображаете, что…
Адвокат до мозга костей, он не мог вынести профана, ставящего его на место.
- Послушайте, Хаббен, я здесь не для дискуссий о ваших родительских комплексах. Я пришел потому, что сейчас настал час кризиса, старина, - решительно заявил он, указав на труп. - Час ареста, осуждения, исполнения приговора. После чего вы освободитесь от всех ваших комплексов.
Я не позволил ему заметить ужас, охвативший меня от его слов.
- Я полагал, что в этом штате смертная казнь отменена.
- Не для всех преступлений, особенно специфичного сексуального характера. А если взглянуть на вашу жертву…
- Мою жертву? Что вы за адвокат, если называете ее моей жертвой, когда даже неизвестно, стрелял ли я? Вы ослеплены ненавистью, Гольд.
Внезапно он переменил тон и манеру поведения и стал более сговорчив.
- Ну, Пит, я же ваш друг. И я здесь для того, чтобы помочь вам.
- Надо же!
- Пит, вы видели в кино или на телевидении детективные фильмы, в которых клиент не говорит правды своему адвокату?
- Ну и что?
- А то, что не все потеряно. У вас никогда не возникало желания встряхнуть героя, сказать ему, что если он заполучил своего Перри Мейсона для защиты, нужна самая малость - сказать ему все? Подобные сцены не слишком изобретательны, но тем не менее, они мудры простой жизненной мудростью. Для вашего же блага, Пит, постарайтесь извлечь урок.
Я попытался спокойно объяснить ему, словно разъясняя суть вещей недоразвитому ребенку:
- Послушайте меня, Гольд. Я никогда не видел этой женщины. И не убивал ее. Я ничего не знаю об этой невероятной истории.
Он указал мне на револьвер.
- Я полагаю, что вы никогда не видели этого предмета, не так ли?
Тут я мысленно сказал себе, что он должен быть последним в мире человеком, защищающим меня перед судом. Слишком много у него причин желать моего исчезновения. Не будь меня на свете, Джоан уже и думать обо мне забыла бы. И была бы целиком и полностью его, если бы меня не стало. Хуже всего, что Ник останется безраздельно с ним. Наивные уверения, надежды, что Ник мой, его уважение ко мне - все это перенесется на Ирвина Гольда, как только тот от меня избавится.
- Вы верно полагаете. Об оружии я ничего не знаю.
- Вы лжете, Пит!
- Клянусь вам…
- Не клянитесь. Вы знаете, как вас уважает Николас. У него будет разбито сердце, если он узнает, что его отец пытался лгать, чтобы выбраться из трудного положения.
Револьвер - шестизарядный "смит энд вессон", утяжеленный К-38, с полным боекомплектом весивший 1180 граммов и несколько отрезвивший Ника после его первой стрельбы по мишени. Крепкому пятнадцатилетнему парню все же не хватало силы в руках, чтобы удержать подобный вес. А отдача была слишком резка для него. С таким весом и отдачей он посылал пули либо над, либо под "яблочко".
Тогда я купил ему "смит энд вессон" 22/32 для тира, револьвер 22-го калибра, весящий всего лишь 750 граммов с полным барабаном. Просто невероятно, что он вытворял с этой штукой. Вандерлих, служитель в тире, как-то несколько недель назад сказал ему:
- Будь мы в Додж-Сити во времена доброго старого Дикого Запада, я предпочел бы противостоять твоему отцу с его К-38, чем тебе с твоей пукалкой. И я говорю это не для того, чтобы приуменьшить способности твоего отца.
Я представил Ника на пороге ванной комнаты перед этой женщиной в черном нижнем белье с моим револьвером в руке. Он направляет оружие, поднимая его прямо перед собой, несколько выше лба, а ля Вандерлих, хладнокровно наводя на цель. Женщина падает на колени, умоляюще поднимая сложенные руки. Указательный палец Ника нажимает на курок…
Дальнейшего не последовало. Я не могу, или не хочу, представить выстрел, отдачу, пороховую гарь.
Но ни у кого, кроме Ника и меня, нет ключей от моей квартиры. Никто другой не мог впустить эту женщину и убить ее. Никто больше не знает, где спрятано оружие: под свитерами в нижнем ящике комода. Никто в мире, кроме Ника и меня.
Но ведь невозможно, чтобы он был виновником этого ужаса.