Винс - парень, путешествующий по миру и мечтающий найти всюду американский хлебный мякиш в целлофане. Как говорится, можно вытащить обывателя из страны, но нельзя вытянуть страну из обывателя.
Он попробовал аквавит и не нашел в нем ничего плохого. Усевшись в кресло со стаканом спиртного, принялся изучать меня сквозь полуприкрытые ресницы.
- Что за новая слабость к лауреатам? Вначале в Париже ты отлавливаешь лауреатов Гонкуровской премии, а теперь этот Грандаль. Что все это может значить? Ты считаешь, что мои романы недостаточно классны для вашего каталога?
Он забарабанил пальцами. До сих пор автором номер один в каталоге коммерческой беллетристики издательств Макмануса и Нэйджа был Винсент Кенна, яркий пример удачливого бумагомарателя. Он писал отвратительную вульгарную прозу, нечто вроде напичканных порнографией романов для дам известного возраста; описывал наивного провинциального простака, наблюдающего за людьми большого города сквозь замочную скважину. Он создал большую серию произведений с прозрачной интригой, переполненных разными знаменитостями, весь замысел которых состоял в том, чтобы читатель и критика нашли соответствующий аналог в реальной жизни.
Мои отношения с Винсом основывались на обоюдном недоверии. Вытащив Винса Кенну из рядов заурядных писак, показав ему, как извлечь из минимума таланта максимум возможностей для создания бестселлеров с миллионными тиражами, почему-то я создал у него впечатление, что обязан ему успехом. Девять десятых времени он проводит во невменяемом состоянии, но в последнюю десятую, когда его парализуют душераздирающие сомнения, у него не хватает времени на поиски другого издателя. И тот факт, что он принадлежит мне (телом, может быть, и нет, но душой - точно), укрепляет мое иногда неустойчивое положение у Макмануса и Нэйджа. Я третий номер в издательском доме - после Макмануса в Нью-Йорке и Нэйджа в Лондоне, пока старина Винс продолжает издаваться у них. Святая простота!
Поэтому я сказал ему, прикрывшись безразличием:
- Не будь параноиком, Винс. Разве стоит раздражаться из-за того, что ты будешь фигурировать в том же каталоге, что и Андерс Грандаль?
- Нэйдж сказал мне, что издает его полное собрание сочинений. Двадцать томов. По приличной цене.
- Он никогда не видел своих произведений на английском, хотя заслуживает этого. Не расстраивайся. Придет и твой час.
- Ты хочешь, чтобы я в это поверил?
- Послушай, Винс! Переиздание полного собрания сочинений автора - его погребальный памятник. Приз, вручаемый тому, с кем уже покончено.
- Ну да? - прошептал он, размышляя, - Неужели? Ну ладно…
Он поднялся, повернулся к столу и взбесил официанта, копаясь среди так тщательно расставленных приборов в поисках чего-либо вкусного, типа сэндвича с арахисовым маслом. В конечном итоге он решился и налил себе еще стаканчик живительной влаги. Потом растерянно посмотрел на меня.
- Как ты делаешь?
- Как я делаю что?
- Ставишь в глупое положение. Боже, внезапно оказывается, что я завидую старине Грандалю из-за того, что публикуется его полное собрание сочинений. И ты заставляешь проглотить столько ерунды без всякого соуса.
Алкоголь начал производить свое действие. Фаза депрессии закончилась и началось его падение. Он заулыбался, восхищенно закивал головой.
- И я не одинок. Еще в Нью-Йорке Макманус сказал мне: "Пит в Лондоне пытается уговорить этого педераста Нэйджа обновить каталог. Он постарается вправить ему мозги". Я отправился оттуда в Лондон и услышал от Нэйджа: "Старина Питер великолепен. Если бы ему не удалось обвести вокруг пальца этого чертова Макмануса, мы бы обанкротились". Ты запутал их, а они это обожают. Но знаешь что, Пит?
- Что?
- Однажды они встретятся, поразмыслят, заметят, что старина Пит здорово их провел, и это станет концом старины Пита. Не так ли?
- Ложь. Я всего-то им сказал…
- Для их же блага, я знаю. Дерьмо.
- Если тебе так больше нравится.
- Мне нравится. А теперь очередь за Джоанной, верно?
Я ждал подобного, поэтому не показал вида, ошеломленно переспросив:
- Джоанной?
- Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, старик. Я имею в виду ту потаскушку, ‘большой кусок дешевого мяса, с которой ты был у газетного киоска. С которой ты слегка разминался у витрины с порнографией.
- Ты смеешься, Винс! Ты и вправду подумал, что эта девица проститутка?
- Да это видно с первого взгляда!
Винс озлобился. Он вновь уселся в кресло и уставился на меня, поднося стакан к губам.
- Можешь бить меня ниже пояса, но не делай из меня дурака, старик.
- Если хочешь знать, эта девушка работает на торговую фирму.
- Ну и что?
- И если ты решишь преподнести подарочек своей жене, а сам не слишком разбираешься в женском белье, подобные ей дамы приводят тебя в нужные места и помогают выбрать то, что нужно. Не даром, конечно. Коммерсанты выделяют им процент с выручки.
Теперь он насмехался в открытую.
- Не будь циничным, Винс, это тебе не к лицу, - одернул я его, взяв свой бумажник, чтобы достать накладные Герды. - Я действительно очень признателен тебе за напоминание, ибо сам чуть было не забыл. Видишь ли, я заказал множество всяких мелочей для Джоан, но хочу вручить их сам, потому я перешлю их в Нью-Йорк на твой адрес самолетом. А вернувшись, я приду их забрать и это будет потрясающе - распаковать их перед Джоан!
- Надо же! - буркнул он, но уже мягче.
Я передал ему накладные. Он внимательно изучил одну из них.
- Черт побери, Пит, видя эту кралю…
- Ты плохо смотрел, да еще в дурном настроении, Винс. Скажи, Бетси будет дома, когда все это придет?
- Да, естественно. Ребята идут в школу, и ей придется оставаться дома. Но скажи, что за дела с этими покупками? Что за барахло?
- Маленькие поленца.
- Что?
- Для разжигания огня. Ночные сорочки, сексуальное нижнее белье. В кружевах. Чтобы напомнить, что не время гасить огонь.
- Ну? И все для этого?
- Ну да, иногда создается такое впечатление, что моя жена проводит все время в бумазейном пеньюаре и бигуди. Я полагаю, что это из-за совместно прожитых тринадцати лет; супружеская жизнь давно стала привычкой.
- Ты, конечно, вправе говорить подобное, но чтобы женщина типа Джоан… Клянусь, Пит, твоя жена становится все очаровательнее. Из года в год она словно молодеет. Поэтому мне просто странно, чтобы столь сексуальная особа, как она…
- Я знаю. Потому я и устроил закупку подобных туалетов. Это не столь дорого, как супружеские раздоры.
- Вот те на! Послушай, Пит, ты не возразишь, если я введу Бетси в курс дела? Ибо она тотчас спросит про эту кипу.
- Как хочешь! Расскажи ей все, что сочтешь нужным. Между нами нет секретов, не так ли? Только прошу тебя, не вскрывай коробки. Я хочу сделать это сам.
- Ну что ты, что ты… конечно…
Его взгляд и голос померкли. Он всего лишь завистливый негодяй, и сейчас он представляет себя на необитаемом острове с моей женой то разглядывающим набедренную повязку на ее теле, то бросающимся к ее ногам. И я готов поклясться, что сцена появится в ближайшем романе. С тех пор как он познакомился с моей женой, во всех его книгах появляется расписываемая в деталях сцена с некоей евреечкой со смоляными кудрями и объемистой грудью, позволяющей поразвлечься с собой. Мы с Джоан знаем, о ком идет речь, и даже давняя и добрая знакомая Бетси Кенна знает это, ибо она заставила мужа сменить Нью-Йорк на Сан-Франциско, по словам Бетси, единственный цивилизованный город Соединенных Штатов.
Но мнение Винса, конечно, диаметрально противоположно.
Мои судьи все так же сидят на своих местах в застывших позах, устремив взор в одну точку, с широко раскрытыми от ужаса ртами. Они мертвы. Чучела набитые. Я пытаюсь приблизиться, чтобы прощупать у них пульс, поднести к приоткрытым ртам зеркало и убедиться в отсутствии дыхания.
Доктор, как мне показалось, преобразился. Все такой же маленький и хилый, но уже без признаков недоброжелательства или попыток совершить насилие. Вполне возможно, что его волнует иная проблема, а не я. Он держит в обеих руках клюшку для гольфа под свой размер, клюшку в миниатюре. И посылает лежащий перед ним мяч.
- Мэтр?
В противоположном конце комнаты Ирвин Гольд послушно опускает стакан на пол и кладет его горловиной к доктору. Герр доктор сводит ноги вместе и прочно упирается в ковер, опустив клюшку напротив мяча. Он наклоняется вперед, шевелит ногами, будто готовящийся к прыжку кот. Потом бьет по мячу, и тот катится по ковру прямо в лунку. Отличный удар.
Дрожь нетерпения, словно от укусов муравьев, пробегает по коже.
- Господин председатель…
- Прошу вас, минуточку.
Голос его невыразителен. Он кладет на ковер новый мяч.
Удар клюшкой.
Отлично.
Удивленный, недоверчивый, я смотрю на этот жалкий турнир, у него в руке невообразимым чудом появляется третий мяч. Меня поедают муравьи. Будто взрыв, из меня вырывается протест.
- Ради Бога! Вы говорили, что нельзя терять время!
Он повернулся ко мне и любезно улыбнулся.
- Вы, кажется, забыли, Пит? Это святая пятница.
- И что дальше?
- Ах, пятница, пятница! Всего лишь Три года, а вы не помните, что это за день для меня? День игры в гольф, Питер. Шесть дней в неделю, включая и соблазнительный солнечный уик-энд, клиенты выплескивают свои неврозы в мои всевнемлющие уши. Но пятница, Питер, день отдыха для моей клиентуры, а для меня сейчас еще и время чаепития. Ну что? Теперь вы вспоминаете?
Да, я припоминаю. Пятница. Ник возвращается из школы, чтобы провести уик-энд со мной. Он приходит в три тридцать, у него свой ключ, он входит в квартиру, идет в гостевую комнату, чтобы снять куртку и галстук, а затем непременно заходит в ванную комнату. А там труп женщины, кровь, револьвер…
- Вы что-то побледнели, друг мой, - заметил психиатр.
- Я должен уйти. Мне необходимо попасть домой до прихода Ника.
- Невозможно.
- И это говорите вы!
Я хочу подняться, пытаюсь оторваться от стула, но не способен на это. Кресло слишком гостеприимно. Я сражаюсь, борюсь, делаю неимоверные усилия и чувствую, как по лбу течет пот. Врач наблюдает за мной с фальшиво сочувствующим видом, да еще ободряет меня.
- Отлично. Сделайте еще небольшое усилие. Вот так. Ну же! Ах, что за невезение. Еще разок.
Я даже не злюсь на него. У него действительно вид человека, старающегося помочь мне, успокоить, не давить на меня. Ирвин Гольд, со своей стороны, кажется, забавляется моими безуспешными попытками.
- Вы слышали, чемпион? Ну же, еще небольшое усилие! Поднимитесь же! Что с вами происходит?
Я делаю последний безнадежный рывок, и возникает впечатление, что разрываются все мышцы. Напрасно. Я бессильно разваливаюсь в кресле.
- Вы видите? - говорит герр доктор. - Это невозможно.
- Что вы со мной сделали? Что за наркотик вы использовали?
- Отнюдь, мой друг.
- Гипноз? Да, нет? Вы загипнотизировали меня?
- Называйте это как хотите. Факт в том, что вы не сможете увильнуть от этих слушаний до тех пор, пока не будут воссозданы все обстоятельства вашей жизни. Если бы не мои усилия, то, как вы заметили недавно, этот процесс пошел бы по другому руслу. Точно, Пит. А это означает, что он не сможет завершиться прежде, чем вы всё скажете присяжным заседателям.
- Называя имена, - добавил Гольд.
- Объясняя причину ваших действий, - прибавил доктор.
- Имя этой женщины, - продолжил Гольд, - Ну же, Хаббен. Скажите его нам! Вы просто заставляете нас попусту терять время. Боже, а мне еще нужно сделать столько важных вещей!
- Например, подружиться с Ником…
- Ему нужен будет товарищ, если не станет вас, Хаббен. Даже больше чем товарищ - отец вроде меня. И не стоит возражать, что я не способен быть им. И не тычьте мне в нос своими футбольными способностями. Просто у мамы вашего сына есть человек, который полностью удовлетворяет ее в постели все семь дней в неделю, три недели в месяц. Не считая утра в субботу и воскресенье. Признайте это. Он и есть образец отца, в котором так нуждается ваш сын, не так ли?
Август месяц в Майами похож на жаровню, и это наиболее душные дни лета. По обоюдному согласию прежде, чем окунуться в океан, я должен пройти по Фледжер-стрит с моей сестрой, чтобы зайти к дантисту. Стояла жара. Парилась даже моя сестра, у которой всегда такой вид, будто она вылезла из холодильника. Дважды она была вынуждена остановиться, протереть очки и смахнуть капельки пота. Она задыхалась.
Но мы не можем обойти стороной дантиста. Каникулы заканчиваются через пятнадцать дней, а за две недели до возвращения в школу мы с Лили обязаны посетить доктора Марджа, чтобы проверить и запломбировать зубы с помощью тончайших инструментов, причиняющих боль до мозга костей. Ужасную боль. Пусть Лили вскоре исполнится семнадцать, она на год старше меня, это мне приходится тянуть ее, повторяя при этом:
- Чего ты так боишься! Не убьет он тебя!
Мы пересекаем Фледжер-стрит и уже готовы ступить на тротуар, когда нас подрезает машина и мне приходится отскочить, чтобы увернуться от нее. Жара, перспектива мучений и еще это - слишком много сразу. Я оборачиваюсь, чтобы обругать водителя, как вдруг узнаю машину. Сомнений нет. Это "бьюик" моего отца, проданный пару месяцев назад, чтобы купить "паккард" и поразить им наш квартал. Тот самый голубой "бьюик", я уверен, с той же Никой на крышке радиатора, установленной нашим механиком, та же самая отметина на правом заднем крыле, сделанная мной ранним утром, когда я, в одиночку прокатившись вокруг дома, въезжал в гараж и задел его ворота. Моя мать упала в обморок, узнав, что я совсем один вел машину. Отец, как я полагаю, втайне восхищался моей отвагой, но тем не менее наградил меня парой затрещин.
Я удивленно повернулся к сестре.
- Что ты скажешь? Посмотри…
Она уже заметила и застыла как вкопанная, с отвисшей челюстью и с вылезшими из орбит глазами за стеклами очков, похожая на карикатуру, изображающую крайнее удивление. У нее перехватило дыхание, затем она выдохнула:
- Это она!
- Она?
Ведшая автомобиль женщина поставила его у тротуара, вышла и закрыла дверцу на ключ. Рыжеватая, со стянутыми в пучок волосами и в такой обтягивающей юбке, что все содержание оказывается на виду, когда она наклоняется застегнуть ремешок на обуви. Прелестная девица. И молодая. Очень молодая. Хорошо сформировавшаяся. Ее округлый зад, обращенный к шоссе, наводит на мысль о трудностях для проезжающих водителей. Некоторые рискуют врезаться, принимаясь глазеть на нее. Я их понимаю. С некоторых пор я возбуждаюсь все чаще и чаще, и хотя меня все меньше провоцируют сильные зрелища, но здесь полная юбка провокации! И мне кажется, что на Фледжер-стрит, самой оживленной артерии Майами, все смотрят на мою восставшую плоть, потому я встал, скрестив ноги, и держался немного сбоку от сестры, чтобы замаскировать бунтующее естество.
- Она? - спросил я. - Ты знаешь ее? Кто она?
- Что?
Лили мне сказала. Я не понял.
Она повторила.
Теперь до меня дошло. Но целомудренный голос моей сестры, ее наморщенный нос, мина недотроги взбесили меня, и я сказал себе, что не хочу понимать. Лили это видела и не захотела так оставить. Как сказал бы отец, это разъездная потаскуха. Она шептала мне в ухо свистящим громким голосом:
- Они делают то же самое, что и мы в свое время, кретин. Только она позволяет идти до конца!
О Боже! Иисусе милосердный, посреди Фледжер-стрит она находит уместным говорить о том, чем мы иногда занимаемся в моей комнате, когда родители уходят, а служанка у себя наверху с бутылочкой пива просматривает журналы, полные любовных историй. Посреди улицы… Да за это, если кто услышит, мне пришлось бы провести остаток дней в тюрьме. Будь у меня возможность, я бы скрылся прежде, чем отец все узнал, и насмерть отстаивал свою невиновность. Обвинительницей и инициатором была Лили, она рвалась экспериментировать, шантажировала меня, но с первых же дней, как она протянула ко мне свои любопытные лапки, это мне приходилось нести бремя вины. И сейчас я в ужасе: хорошо просматривающаяся восставшая плоть совершенно меня не устраивает.
Девица обогнула капот "бьюика", пересекла дорогу и направилась к Гранд-отелю. Все провожали ее взглядами, и в особенности моряки и солдаты. Их у нас стало много после Пирл-Харбора, и, несмотря на мою невинность, я отлично понимал, видя их взгляды на всех девушек, даже на Лили, что им надо от них то, чем мы порой занимаемся с моей сестрой. Но в тот момент Лили их не интересовала. Все взоры устремились на рыжую: на ее грудь, зад, ноги. Край юбки приподнялся. Ткань задралась по коже туда, где мой отец…
Мой отец?
С этой девчонкой?
Подростком! Она, должно быть, не старше моей сестры или чуть моложе.
Согласен, я закончил тем, что подумал о моих отце и матери… Да, как бы там ни было, это происходит после свадьбы. Для того и женятся. Чтобы не ждать вечера, когда все уходят, за исключением напившейся пива служанки с любовными историями. Все под рукой, достаточно попросить, или даже не нужно этого делать, все равно до конца она никогда идти не хочет. А когда женаты - это уже прилично. Во всяком случае, законно.
Но то, что происходит между моим отцом и этой девушкой, - хорошо ли? И еще, что у него за делишки с такими молодыми? Моей матери ему недостаточно? Она так же красива, как и эта девица. И (сложный вопрос) столь же хорошо сложена. Я должен признать, что с тех пор, как я оттолкнул маму, желавшую меня приласкать, не имея возможности сказать почему, не усложняя вещей, мне казалось, что иногда лучше усложнить все, чем открыть чувства, охватившие мое нескладное тело, когда она сжала меня в своих любящих объятиях. Такого не было до того, как Лили принялась играть со мной в эти игры, но теперь это так. Чтобы распалить себя, я представляю отца, занимающегося подобными вещами с матерью.
Рыжая вошла в отель. Машинально, не отдавая отчета, я едва было не отправился за ней. Лили удержала меня за руку.
- Куда ты намылился?
Куда? Я собираюсь войти и проследить за девицей в холле, куда она поднимется на лифте. Посмотреть на ее походку, покачивающиеся бедра, длинные, похожие на ножницы ноги. Я знаю о ней все, вернее, все самое важное. Ведь она теперь едва не член семьи. Почему я не могу войти с ней в лифт, войти в ее номер, где мы совершим это? Безумная мысль как молния блеснула в голове, но этого было достаточно, чтобы наэлектризовать мое тело, а затем наступила ужасная пустота. Я поворачиваюсь к Лили.
- Как ты узнала об этом? Как догадалась о ее существовании? Что ты еще знаешь?
- Да все в курсе, тупица. На прошлой неделе она ждала его на улице перед выходом из бюро. Я видела ее своими собственными глазами.
- Ты думаешь сказать об этом маме?
- Ты полагаешь, что она не в курсе? Негодяй. У него всегда есть очередная мерзкая потаскуха, живущая в отеле. Эту он подцепил в деревне, на заброшенной ферме рядом с Хомстедом. Но я могу поспорить, мама не знает, что "бьюик" никогда не продавался. Он сделал ей подарок, этой девице, вот что он сделал.