Несколько раз Терлинк послушно оставался один за столом, пока обе девушки танцевали.
А чуть позже, в машине, по дороге в Верне, он опускал стекла дверцы и вдыхал прохладный морской воздух, искал глазами светящиеся точки в переливчатом мраке и беглые штрихи бледной кисточки маяка.
Пока он ел, Тереса исподлобья поглядывала на него, время от времени вздыхала, жалобно распоряжалась:
- Подавайте остальное, Мария.
Иногда ему казалось, что он принес с собой частицу аромата обеих девушек. Он прикасался к себе, к лацканам пиджака, к рукам, ища этот запах.
- Уходите, Йорис?
- Да, иду к Кесу.
Как всегда! И он садился на то же место, неподалеку от игроков, наблюдая за партией. Медленно раскуривал сигару, пепел которой старался как можно дольше не стряхивать.
- Правда, что сегодня в Остенде случилась авария с трамваем?
Особенно изощрялся в таких расспросах Стейфелс, сохранявший при этом иронически равнодушный вид и даже не смотревший на Йориса. А тот и бровью не вел. Он знал: все все понимают. Кто-нибудь ронял:
- В большом городе что ни день авария.
Кемпенар пел на каждом вечере благотворительного общества, и пахло от него все так же дурно. Но когда он приносил Терлинку почту, в глазах у него поблескивал незнакомый огонек.
- Добрый вечер, баас.
- Добрый вечер, господин Кемпенар.
В глубине души Кемпенар был доволен, его большие глаза блестели, он, втайне ликуя, то и дело проводил пальцами по губам.
- Вчера, ближе к вечеру, дважды приходил председатель профсоюза. Предупредил, что сегодня явится снова… Вы будете в ратуше?
- Возможно.
Г-н Кемпенар был доволен, очень доволен! И возвращаясь к себе в канцелярию, сам себе подмигивал, смотрясь в кусок зеркала, висевший над эмалированным умывальником рядом с полотенцем, от которого пахло той же затхлостью, что и от всей его особы.
- Если хотите еще картошки, возьмите у меня. Мне нажарили чересчур много.
Непонятно было, как Яннеке зарабатывает себе на жизнь, потому что ее кафе всегда пустовало. А если посетители и появлялись, как, к примеру, Терлинк, то это были скорее приятели, садившиеся у огня, чтобы выпить кружку пива и поболтать с хозяйкой.
- Что вы сказали о моей картошке? - осведомилась она из кухни. - Не понравилась?
- Нет, Яннеке, понравилась. Я сказал только, что ее слишком много.
- Лучше слишком много, чем слишком мало.
Взгляд Манолы упал на руку Терлинка, судорожно сжавшую бумажную скатерть. Затем она посмотрела на его лицо и на этот раз не рассмеялась:
- Да не волнуйтесь вы так, господин Йос. Я же сказала вам: все идет хорошо.
Она плохо понимала, что с Терлинком. Ей случалось с задумчивым видом, вот как сейчас, наблюдать за ним. Потом у нее вырывалась какая-нибудь коротенькая фраза, выдававшая ее мысли:
- Правда, что у вас есть дочь?
- Правда.
- Какая она?
Маноле довелось однажды проехать через Верне на машине своего друга, но город не вызвал у нее интереса. Ей запомнилась только огромная площадь, вымощенная очень мелкой брусчаткой, да дома с зубчатыми щипцами.
- По-вашему, отец Лины обошелся с ней как порядочный человек? Заметьте, для нее-то это счастье: теперь ей живется спокойней… Порой Терлинк напрягал слух, как если бы мог расслышать из кафе звуки в соседнем доме. Манола по-прежнему пыталась вызнать, что он думает, зачем приезжает каждый день и почему выказывает себя таким любезным. Однажды ей показалось, что это ради нее самой. Но нет! Говорил он только о Лине. Но разве это не еще удивительней?
- Вы полагаете, ее отец захочет увидеть ребенка?
- Наверняка нет.
- Почему Жеф так поступил, хотя ему было бы нетрудно уехать с Линой?
Терлинк, вздрогнул, сурово взглянул на нее.
- Почему? - повторил он.
- Да. Лина рассказывала, что он охотно уехал бы с ней.
- У него не было никакого положения. Эти слова сказал бургомистр Верне, и Йорис сам удивился им. Они прозвучали как-то странно. Манола удивилась:
- Что это меняет? Разве теперь у него есть какое-то положение?
Терлинку почудилось, что через стекло потянуло свежим воздухом. Он вздохнул, отодвинул тарелку, раскурил сигару.
Бывали моменты, когда он тоже спрашивал себя, что он делает тут, в обстановке, кажущейся ему почти нереальной. Он уставился на кота, свернувшегося клубком на красной подушке плетеного кресла. Кот мурлыкал, печка урчала. Что общего у него, Терлинка, с этой обстановкой покоя, совершенно чуждой ему?
- Ну, господин Иос, хорошо пообедали?
Эта Яннеке говорила с ним так непринужденно, с такой сердечностью давней приятельницы, словно они в самом деле близко знакомы!
- Не сходите наверх посмотреть?..
На взгляд Терлинка, Манола спустилась сюда уже слишком давно. Он уставился в потолок так, словно комната Лины находилась прямо у него над головой.
- Если бы произошло что-то новое, меня известили бы.
Тогда он перевел глаза на дверь. Ему было не по себе. Хотелось двигаться. То и дело подмывало сесть в машину и вернуться в Верне, дав себе слово, что ноги его больше в Остенде не будет.
И вот дверь открылась. Маленькая старушка в фартуке осмотрелась, замахала Маноле руками. Терлинк, как и подруга Лины, разом все понял. Лицо его разгладилось.
- Мальчик? - спросила Манола.
- Девочка.
Йорис закусил губу, стараясь не выдать своего волнения, положил сигару, схватил стакан и выпил до дна.
- Бегу наверх… Навестите ее завтра? - И видя, как он побледнел, Манола нахмурилась:
- Что с вами?
- Ничего, ничего, - буркнул он. - Сколько я должен, Яннеке?
Шторы на всех трех окнах были опущены и образовывали как бы три красивых золотисто-желтых экрана, по которым метались тени.
Терлинк щелкнул дверцей машины.
В Верне, в столовой, как всегда, был приготовлен его прибор. У лампы шила Тереса. Мария чистила картошку на завтра.
При появлении Йориса она смахнула очистки с передника и направилась к плите.
- Я уже обедал, - объявил он.
И весь дом словно легонько вздрогнул.
Глава 2
Спустившись в шесть утра вниз, чтобы разжечь плиту, Мария увидела под дверью хозяев свет, остановилась и прислушалась. На лестнице было темно и холодно. Всю ночь дул ветер, и оторвавшийся где-то водосточный желоб стучал о стену с настойчивостью, доводящей до белого каления.
Марии почудилось, что кто-то слабо стонет, потом она услышала характерные шаги бааса по линолеуму: он в шлепанцах расхаживал по комнате.
Она поскреблась в дверь. Ее не услышали, и она нажала на ручку, надеясь, что уж это-то заметят.
Дверь действительно распахнулась. В рамке ее стоял Терлинк с растрепанными волосами, со спущенными подтяжками, в шлепанцах на босу ногу, в ночной рубашке с красной вышивкой по вороту. Мария взглянула на постель, шепотом спросила:
- Что-то случилось?
И тут кое-что поразило ее. Она вновь повернулась к Терлинку и внезапно почувствовала: он как-то изменился. Определить в чем она не могла.
Ему много раз случалось ухаживать за женой, и Мария заставала его столь же небрежно одетым, с обвислыми усами и щетиной на лице.
Спокойствие, отстраненность - вот что поражало в нем этим утром. Он стоял совсем рядом, а Марии казалось, будто он далеко-далеко или словно за стеклянной перегородкой. Он равнодушно распорядился:
- Сходите за доктором Постюмесом.
- Прямо сейчас?
- Прямо сейчас.
Прежде чем выйти, Мария успела поймать взгляд Тересы, боязливо следившей за нею.
Кризис обозначился около четырех утра. Тереса с четверть часа подавляла стоны, потом позвала:
- Йорис, Йорис! Кажется, я умираю.
Он не заворчал, не потерял голову. Поднялся, зажег свет. Глянул на жену, наполовину оделся: хотя двери и окна были закрыты, в спальню при таком ветре проникал сквозняк.
Терлинку не пришло в голову звать Марию. На камине у него стояли маленькая спиртовка и голубой эмалированный котелок.
Держась руками за живот, Тереса равномерно постанывала, а подчас, когда боль усиливалась, пронзительно вскрикивала.
- Поднимите рубашку - я сделаю вам компресс.
Два часа, молча и словно думая о чем-то другом, он менял ей горячие компрессы, а жена непрерывно вглядывалась в его лицо. Иногда, подлив воды в котелок, он присаживался на свою постель и, уставясь в пол или на камин, чего-то ждал.
- Я уверена, это рак, Йорис. Еще совсем маленькой я уже знала, что умру от рака.
- Не говорите, пожалуйста, глупостей!
Разумеется, это был рак. Рак кишечника. Но сделать ничего было нельзя.
Внизу хлопнула входная дверь, и коридор тут же наполнился голосами.
Мария разыскала доктора Постюмеса: он только что вернулся из деревни, где принимал роды, и тут же последовал за нею.
При виде Терлинка он нахмурился и, взяв профессиональный тон, обратился к больной:
- Что-нибудь не в порядке? У нас маленький приступ?
Тереса уставилась на него, потом на мужа, и мимика ее оказалась настолько выразительной, что Йорис пожал плечами.
- Буду ждать вас внизу, доктор, - объявил он.
Он отправился к себе в кабинет, достал сигару из коробки, сел на обычное место спиной к газовому обогревателю, который предварительно зажег. Так он провел четверть с лишним часа, сохраняя на лице то же отсутствие всякого выражения, которое так поразило Марию.
Над головой у него шел разговор. Слышались то спокойный глухой голос Постюмеса, то - гораздо чаще - взволнованные жалобы Тересы. Доктор, видимо, выслушивал ее. Она двигалась в постели, вскрикивала от боли. На безлюдной площади, где ветер взметал обрывки бумаги, медленно занимался день.
Когда Постюмес спустился вниз, Йорис открыл дверь кабинета, и доктор, видя, что, вопреки ожиданиям, его ни о чем не спрашивают, опустил голову.
- Она боится, так ведь? - проронил наконец Терлинк, вновь усаживаясь в свое кресло.
- Думаю, она отдает себе отчет в своем состоянии. Я доказывал ей, что все это пустяки, но она мне не верит.
- И она сказала, что боится остаться прикованной к постели? Вам известно, что, собственно, ее страшит, Постюмес? - И, видя, что доктор отвел глаза, Терлинк добавил:
- Знаете, почему она вам это сказала? Она боится меня. Боится очутиться в моей власти, когда станет неподвижной и будет одиноко лежать наверху. Эта женщина всегда чего-нибудь боялась…
О чем она вас просила?
Постюмес не знал, как себя держать.
- Да, она говорила со мной о своей сестре, живущей в Брюсселе. Совершенно очевидно, что, если госпоже Терлинк придется надолго слечь, окажется, вероятно, полезно…
- Признайтесь, она сказала, что я на это не соглашусь. Уверяла, что я не выношу ее сестру так же, как ее самое… Да, Постюмес, не соглашусь… Зачем вы напускаете на себя такой вид? Вы же понимаете: у меня свои привычки. Вот уже тридцать лет, как мы с ней женаты.
- Советую вам также отвести ей отдельную комнату.
- Думаете, она уже не встанет?
- Она может протянуть еще месяцы, даже годы; ее состояние будет то улучшаться, то ухудшаться…
- Ее сестру вызовут из Брюсселя.
Отрешенность, с которой он говорил, удивляла. Терлинк смотрел на человека так, словно не видел его, и доктор ушел, что-то пролепетав.
- Кофе готово, Мария?
Йорис выпил кофе на кухне, взял ковшик горячей воды для бритья и поднялся в спальню.
- Я предупрежу вашу сестру и попрошу ее приехать, - бросил он, не глядя на жену.
Он оделся, отнес, как всегда, завтрак Эмилии, которая была сегодня более нервной, чем обычно.
То и дело задувал шквальный ветер, огромные, готовые разразиться дождем тучи сменялись прояснениями, и в эти моменты мокрая мелкая брусчатка на площади сверкала под солнцем, как грани драгоценных камней.
Когда Терлинк вернулся к себе в кабинет набить портсигар, на бюваре лежала почта, и Йорис, присев, стал разбирать ее. На третьем письме, вместо того чтобы нахмуриться, он стал еще спокойнее, как будто пустот" внутри него стала абсолютной.
"Дорогой крестный.
Не мог в воскресенье навестить и обнять мать, потому что опять угодил под арест. На этот раз на две недели. Прошу вас верить, что это не слишком веселое занятие. На губе очень холодно, а баланда такая вонючая, что меня с души воротит. Тем не менее есть приходится - не подыхать же с голоду.
Все это из-за одной скотины вахмистра, невзлюбившего меня. Когда в роте что-нибудь не ладится, отсыпаются на мне.
Совсем недавно я узнал, что наш новый командир - уроженец Берне и ваш знакомый капитан вон дер Донк. Уверен, что, если вы повидаете его и замолвите за меня словечко, дела мои пойдут гораздо лучше.
Кроме того, мне надо бы малость деньжат, потому как я нашел один ход и мне будут носить еду из солдатской столовой, а также покупать сигареты. Ни письма, ни переводы проштрафившимся не отдают, но вы можете оставить конверт с деньгами в известном вам кафе - за ним зайдет один мой сослуживец.
Вы знаете: мне никогда не везло и не к кому обратиться, кроме вас.
Именно потому, что у меня пусто в кармане, меня и донимают в казарме.
Рассчитываю на вас, крестный, в том, что касается капитана ван дер Донка и денег.
Не говорите ничего моей матери: она ничего не поймет и перепугается.
Благодарю и шлю сердечный привет.
Альберт".
Сигара Терлинка потухла, и он снова раскурил ее. Потом без всякой цели встал, обошел вокруг стола, невольно отводя взгляд от того, казалось бы, ничем не примечательного места, где отныне перед ним всегда стоял Жеф Клаас.
- Мария! - неожиданно крикнул он, распахнув дверь.
Она явилась, вытирая руки передником, и Терлинк с первого взгляда понял, что она все знает.
- Закройте дверь, Мария. Что он написал вам?
- Все то же, баас. Сидит на гауптвахте. Похоже, вахмистр невзлюбил его.
- Скажите, Мария… Он сообщил вам, что написал мне?
- Да, он пишет об этом. Говорит, что…
- Что он говорит?
- Что вы наверняка вытащите его с гауптвахты, потому как вам достаточно сказать словечко капитану ван дер Донку.
- Это все?
- А в чем дело? Разве еще что-нибудь случилось?
Наверху затрещала кровать. Невзирая на боли, Тереса наверняка пытается расслышать через пол их разговор!
- Вы сказали ему?
Она, не моргнув глазом, притворилась удивленной.
- Он знает правду, не так ли? И рассказали ее вы?
- Клянусь, нет, баас. Он сам… Как-то раз, когда я умоляла его быть посерьезней и задуматься о своем будущем, он рассмеялся: "Чего мне думать о будущем? Старику придется сделать все необходимое… "А я, клянусь Пресвятой Девой, никогда не сказала ничего такого, чтобы он вообразил…
Она отваживалась поглядывать на хозяина, но понимала все меньше и меньше. Казалось, дело идет о ком-то постороннем и его совершенно не касается.
- Можете идти, Мария. - И когда она уже собиралась перешагнуть порог, Терлинк добавил:
- Кстати, должно быть письмо и для моей жены. Раз уж он за это взялся, значит, попробует сделать максимум.
- Да, письмо есть.
- Дайте сюда… Да, да! А моей жене можете сказать, что я потребовал отдать его мне.
Терлинк положил письмо рядом с первым.
"Дорогая крестная, Пишу вам потому, что очень несчастен и, кажется, серьезно болен… "
Мальчишка давно подметил, что заговорить с Чересой о своей болезни значит открыть себе дорогу к ее сердцу и кошельку.
"Если не сумею устроиться так, чтобы мне носили малость еды из солдатской столовки, просто не знаю, как… "
Часы на ратуше начали бить восемь точно в тот момент, когда зазвонили колокола. Терлинк взял шапку, натянул короткую шубу и спустя минуту уже пересекал ровным шагом площадь, задерживаясь, как обычно на несколько секунд перед стаями голубей.
Мимо проехал и свернул на дорогу в Брюссель большой американский автомобиль ван Хамме. С тех пор как Леонард вернулся из Южной Франции, он меньше участвовал в жизни Верне, зато несколько раз на неделе ездил в Брюссель.
Терлинк обычным путем добрался до своего служебного кабинета, где, как всегда, глянул на Ван де Влита. Сразу вслед затем встал спиной к печке, вздохнув так, словно хотел этим выразить полное безразличие ко всему.
- Вы на месте, господин Кемпенар?
Дверь открылась. Поспешно вошел Кемпенар с бумагами в руках:
- Добрый день, баас. Правда ли, что госпожа Терлинк нездорова и утром к ней приходил врач?
- Вам-то что до этого, господин Кемпенар?
- Прошу прощения, я…
- Вы сказали это, чтобы что-то сказать. Даже не для того, чтобы доставить мне удовольствие.
Он сел. Кемпенар склонился над ним, одну за другой подавая ему бумаги, и бургомистр просмотрел их, карандашом нанося на поля резолюцию или переадресовочную надпись.
- Господин Команс опять приходил вчера днем, баас. Сказал, что зайдет повидать вас сегодня с самого утра.
- Что ему надо?
- Он не сказал, баас.
Неожиданно, прежде чем успело спрятаться солнце, на площадь, стуча об окна и отскакивая от них, посыпались градины. Потом солнце скрылось и опять вышло, но уже из-за другой тучи.
- Добрый день, Терлинк. Я пришел так рано, чтобы наверняка застать вас на месте.
Это уже пришел нотариус Команс - розовое лицо, белая борода, словно розово-белый фарфор. Улыбаясь и подпрыгивая на ходу - этакий лукавый весельчак, - он с ног до головы окинул Терлинка взглядом, явно ожидая увидеть в нем перемену.
Однако он остерегался начать разговор, пока не уйдет Кемпенар, собиравший бумаги.
- Правда ли, что вы задумали открыть сигарный магазин в Остенде?
Нотариус наконец сел. Стал набивать пенковую трубку, что отнюдь не мешало ему двигаться всем телом, включая короткие ножки, словно он все еще семенил по кабинету.
- Возможно, это и неплохое дело. Остенде - крупный город.
- Я не собираюсь открывать магазин в Остенде, - возразил Терлинк.
- Нет? Значит, это ошибка? Но говорят, вы ездите туда каждый день и… Впрочем, не стоит об этом.
Старая обезьяна! Хорошо вымытая, причесанная, одетая старая обезьяна, вечно строящая гримасы!
- Кемпенар доложил мне, что вы хотели меня видеть.
- Да. То есть… Да и нет. Я не склонен отнимать ваше время, если у вас есть дела поважнее. Речь идет самое большее о рекомендации.
Ах, как Команс рассчитывал, что его собеседник вскинется от этого слова! Терлинк терпеть не мог ничьих рекомендаций. Ничуть не бывало!
Бургомистр по-прежнему с отсутствующим взглядом дымил сигарой, положив ладони на стол.
- Вы, конечно, знаете Схротена, ризничего церкви Святой Валбюрги? Он хороший человек, католик, избиратель. У него восемь детей. Старшему, которого зовут Клементом, исполнилось пятнадцать.
Тучи беспрерывно наползали на солнце, и всякий раз казалось, что площадь становилась еще более пустынной и ледяной.