- О, да… необыкновенный случай, - она задыхалась от смеха, - совершенно необыкновенный… Чудо!.. Ой, как забавно… Не могу удержаться… Слишком долго сдерживалась!.. Мне нельзя быть долго серьезной… Вот так история.
- Я не вижу, что вы находите здесь забавного, - еще строже сказал нотариус. - Маркиз…
Восторг Доротеи был беспределен. Она подхватила это слово:
- Маркиз? О, да, маркиз! Маркиз Богреваль! Друг Фонтенеля… Маркиз Богреваль - воскресший Лазарь… Но разве же вы ничего не видите?
- Я видел замутившееся зеркало… восстановленное дыхание…
- Так, так. Ну, а еще?
- Что еще?
- Во рту. Посмотрите ему в рот.
- Во рту зубы.
- Да, но какие?
- Плохие зубы, испорченные, старческие…
- А вы видите вставной зуб?
- Вставной зуб?
- Да. Вставной зуб и, главное, золотой.
- Пусть. Что же из этого следует?
- Вы сами не догадываетесь? Хорошо, я вам объясню. Скажите, пожалуйста, при Людовике XIV и при Людовике XV вставляли золотые зубы или нет? Конечно же, нет… А раз так, раз этот господин маркиз не мог вставить зубы до смерти, то, значит, он призывал дантиста сюда в башню, и, значит, он в этой башне… хотя и был мертв, читал газеты, из которых узнал, что существуют дантисты, и очень обрадовался возможности полечить зубы, которые у него болели со времен Людовика XIV.
Доротея вновь принялась хохотать, молодые люди ее поддержали, но нотариус, еще не убежденный, был очень сконфужен и, боясь вызвать неудовольствие старика, по-прежнему неподвижно сидящего на кровати, отвел молодых людей и девушку в дальний угол и там шепотом завел беседу:
- По вашему мнению, мадемуазель, это все мистификация?
- Уверена.
- Но маркиз? Его письме?
- Участие маркиза в этой истории окончилось 12 июля 1721 года, когда он проглотил эликсир, перенесший его в лучший мир. От маркиза, вопреки его надеждам на воскресение, осталось только: во-первых, прах тела и костей, смешавшийся теперь с пылью этой комнаты; во-вторых, несомненно подлинное и очень любопытное письмо, которое мне прочитал господин нотариус; в-третьих, несколько бриллиантов, спрятанных в неизвестных местах, и, в-четвертых, одежды, в которые облекся он в час своей кончины.
- Вы думаете, что эти одежды…
- Они вот на том человеке.
- Как он мог сюда проникнуть?
- Той же дорогой, что и мы.
- Невероятно. Вспомните про те трудности, которые нам пришлось преодолеть… Вы даже сами тогда заметили, что у нас не было предшественников.
- Вспомните тогда и вы, что в стене на лестнице есть дыра, в которую свободно может влезть человек.
- А заштукатуренная дверь?
- Штукатурка были отбита до нас, а потом вновь наложена.
- Тогда надо предположить, что проникший сюда человек знал про письмо маркиза и про все секреты хода, то есть про камни на верхней ступеньке и т. д.?
- Очень просто. Маркиз оставил копию письма… черновик… Впрочем, подождите… Ну, конечно. Маркиз сам указывает, как другие, кроме нас, могли узнать. Помните, он пишет, что о содержании приписки к завещанию не знает никто, даже старый слуга Жоффруа. Из этого можно заключить, что Жоффруа был посвящен в содержание самого завещания. И так же, как в наших семьях из поколения в поколение переходила золотая медаль, так в роду Жоффруа переходил рассказ о письме или копия его.
- Ни на чем не основанное предположение.
- Предположение более или менее правдоподобное, господин нотариус, потому что, кроме нас, меня и четверых молодых людей, существуют другие лица и другие семьи, до которых дошли слухи о маркизе Богреваль, хотя и в извращенном виде. Я сама сталкивалась с такими лицами, и мне даже пришлось вести борьбу с одним человеком, укравшим медаль у моего отца.
Видя, что последние ее слова произвели большое впечатление и вызвали недоумение, она сказала точнее:
- Я знаю три такие семьи: наша, князей д’Аргонь, и еще графов Шаньи-Роборэй в Орне и баронов Давернуа в Вандее. Вокруг этих семей драмы, кражи, убийство и сумасшествия.
- Тем не менее, - заметил Эррингтон, - здесь только мы. Где же остальные?
- Они ждут. Ждут, не подозревая, что срок уже наступил. Около церкви в Рош-Перьяк я видела женщину-работницу и бездомного бродягу, ожидающих чуда, которое должно случиться в день 12 июля. По дороге сюда, где морской прилив преградил дорогу, я видела двух несчастных безумцев, направлявшихся к развалинам замка. А неделю тому назад был арестован некий Эстрейхер, дальний родственник нашей семьи, бандит и негодяй, совершивший убийство, чтобы овладеть медалью… Теперь вы верите мне, что мы имеем дело с самозванцем?
- Насколько я вас понимаю, вы думаете, что этот старик не маркиз Богреваль, а только разыгрывает перед нами его роль.
- Совершенно верно.
- С какой целью?
- Да драгоценности же, я вам говорю, драгоценности.
- Но если ему известно об их существовании, почему он не заберет их просто без всякой комедии?
- Потому что он не знает, где они находятся. И никто не знает. Чтобы узнать, надо присутствовать на собрании потомков Богреваля. Для этого он и выступает сегодня в роли маркиза.
- Роль опасная! Роль очень трудная! Невозможная!
- Вполне возможная, потому что исполнять ее надо всего лишь в течение немногих часов… Что я говорю "часов"? Меньше… Через десять минут после нашего прихода мы уже готовы были отдать ему конверт с припиской. И если бы он его взял, было бы все кончено. Так называемый маркиз Богреваль, сказав нам "до свидания", при первом бы случае исчез.
- Когда вы собирались отдать ему конверт, вы уже догадывались?
- Догадываться не догадывалась, но не доверяла. Протягивая ему конверт, я следила, как он будет реагировать. Несмотря на кажущееся полное отсутствие сознания, он хотел взять конверт, пальцы его дрожали от нетерпения… В это время мне помог случай, я увидела у него во рту золотой зуб.
Все, что говорила Доротея, было так логично, в ее изложении факты так последовательно вытекали один из другого, что никто из молодых людей не усомнился в ее правоте.
- Да, - сокрушенно произнес Дарио, - ловко попались мы на удочку воскресающего маркиза.
- Какая убийственная логика у вас, какая проницательность! - сказал Эррингтон.
А Вебстер прибавил:
- И какое чутье, какая тонкая интуиция!
Доротея не отвечала на эти похвалы. Обычной улыбки не было у нее на лице.
Общее молчание нарушил Деларю:
- Позвольте, позвольте… Вы ошибаетесь… Вы упустили из виду одно очень важное обстоятельство.
Нотариус Деларю принадлежал к тем людям, которые крепко цепляются за свои мнения и нескоро от них отказываются, но, если переменят их, то с такой же страстностью и упорством держатся новых. Воскрешение маркиза казалось ему теперь непреложной истиной.
- Да, упустили очень важное обстоятельство… Этот человек не самозванец. Есть неопровержимые доказательства.
- Какие?
- Посмотрите на портрет маркиза… Бесспорное сходство!
- А где у вас гарантия, что портрет срисован действительно с маркиза Богреваль, а не с этого старика?
- Старинная рама, старинное полотно.
- Это ничего не доказывает. Тут висел настоящий портрет маркиза. От него рама и осталась. Больше того, и вся картина осталась, только подмазано и подрисовано лицо.
- Пусть так. Но есть еще одно, чего нельзя ни подмазать, ни подрисовать.
- Именно?
- Отрезанный палец.
- Да, палец отрезан.
- Ага! - торжествовал нотариус. - Как бы ни была велика приманка, на такую вещь человек не пойдет… Тем более человек в таком состоянии. А чтобы решиться на изуродование руки, знаете, надо обладать большой силой воли.
Доротея задумалась. Не потому, что ее сразил аргумент нотариуса, а потому, что он навел ее на новые мысли и выводы.
- Вы правы, - сказала она. - Такой человек неспособен себя изуродовать. Следовательно есть другой, который это сделал.
- Другой человек отрубил ему палец? Сообщник?
- Не только сообщник. Начальник, глава, предводитель. Старик кажется слишком глупым, чтобы додуматься до такой хитрой штуки. Он только орудие. Из-за худобы и болезненности другой выбрал его для исполнения роли маркиза, а сам лишь управляет им, как марионеткой… И этот другой страшен… Если меня не обманывает предчувствие, это Эстрейхер. Правда, он сам в тюрьме, но его сообщники продолжают начатое им дело. Да, да, несомненно Эстрейхер. Это его рука. Нам надо быть осторожней и приготовиться.
- Приготовиться? К чему приготовиться? Что нам может угрожать? Я, пожалуй, согласен с вами, что это не маркиз, а самозванец. Обойдемся без него. Я передам вам конверт с припиской. И кончено. Я могу считать свои обязанности нотариуса исполненными.
- Не в том дело, - возразила Доротея, - исполнили вы или не исполнили своих обязанностей, а в том, что нам надо подумать, как избежать опасности. Опасность есть, я чувствую ее ясно и только не могу сообразить, откуда она идет. Но она где-то тут, совсем близко.
- Это ужасно, - простонал нотариус. - Как же защищаться? Что делать?
Беседа происходила в самом отдаленном от кровати углу комнаты около маленького окошечка. Карманные фонарики были потушены, окно же вообще давало мало света, а сейчас его закрывали столпившиеся, так что занавешенный угол кровати был погружен в полный мрак. До сих пор все собеседники, кроме низкорослого нотариуса, стояли к кровати спиной и не видали, что на ней творилось. Когда нотариус задал свой вопрос "что делать?", Доротея повернулась в сторону кровати и, указывая на старика, сказала:
- Спросим его. Само собой разумеется, что он не один пришел сюда. Его выпустили на сцену, но за кулисами ждут конца комедии. Следят за ним и за нами. Спросим его, какие инструкции он имеет на случай неудачи.
- Он не скажет.
- Скажет… Он в наших руках, и ему выгоднее быть откровенным, чтобы не очень жестоко поплатиться.
Последнюю фразу Доротея нарочно произнесла громко, чтобы ее слышал старик. Но он продолжал оставаться неподвижным. Только поза его казалась неестественной: он так низко опустил голову и так согнулся, что вот-вот мог упасть.
- Эррингтон… Вебстер… осветите его. Зажгли фонари…
Напряженное и жуткое молчание.
- Ах! - вскрикнула Доротея, в ужасе пятясь назад. Рот старика конвульсивно дергался, а голова и туловище медленно, но непрестанно склонялись вниз. В правом плече около шеи торчала черная рукоятка кинжала. Из раны ручьем текла кровь. Ниже и ниже склонялась голова, и наконец старик упал, глухо ударяясь о каменные плиты пола.
Глава 14. Четвертая медаль
Как ни страшна была эта картина, она не вызвала ни криков, ни беспорядка. Не ужас сковал движения и сжал горло, а недоумение, удивление, загадочность. Кто сделал это? Сюда никто не входил… И загадка воскрешения маркиза превращалась в загадку убийства самозванца.
Первой пришла в себя Доротея.
- Эррингтон, - распорядилась она, - взгляните, нет ли кого на лестнице. Дарио, осмотрите все стены. Вебстер и Куробелев, исследуйте кровать и занавесь.
Сама она нагнулась и, вынув из раны кинжал, осмотрела жертву. Бездыханный труп.
Эррингтон никого не нашел на лестнице, а остальные нигде в комнате не обнаружили ничего подозрительного.
- Что ж теперь? - жалобно и беспомощно шептал нотариус, сидя на скамейке, потому что его ноги опять забастовали и отказывались служить. - Что ж теперь?
Он уверовал теперь в Доротею, предсказывающую несчастье, и ждал от нее защиты и распоряжений. Сама Доротея испытывала ощущение, что истина бродит где-то около, но что она никак не может ее схватить и оформить. Как она допустила такую глупость, чтобы угол с кроватью в течение нескольких минут оставался в темноте и без присмотра? Он этим воспользовался. Он? Кто он?..
- Что же теперь? - не переставая твердил нотариус, как в бреду.
- Постойте, господин Деларю. Сейчас сообразим… Прежде всего практическая сторона дела. Есть смерть, есть преступление. Нужно ли уведомить власти немедленно или отложить это на день-два?
- Отложить? Нет, нет. Такие вещи откладывать нельзя.
- Ведь вы же не пойдете в Перьяк?
- Почему?
- Потому что банда, осмелившаяся на наших глазах разделаться со своим сообщником, не постесняется перехватить вас по дороге.
- Вы думаете?
- Я уверена в этом.
- Ой-ой, - почти плакал нотариус. - Как же быть? Я не могу здесь оставаться навсегда. У меня есть обязанности… Я должен быть в Нанте. Жена… дети…
- Поезжайте. Рискните… Но прежде чем уйдете, распечатайте и прочитайте нам приписку к завещанию.
- Не знаю, имею ли я право при таких обстоятельствах…
- При чем тут обстоятельства? В письме маркиза сказано определенно: "В случае, если судьба мне изменит и вам не удастся меня воскресить, вы сами распечатайте конверт и, узнав, где находятся драгоценности, вступите во владение ими". И так как мы знаем, что маркиз умер, основательно, крепко умер, то оставленные им четыре бриллианта принадлежат нам всем пятерым… пятерым…
Она запнулась… В самом деле, бриллиантов четыре, а наследников пять. Противоречие такое бьющее, что мимо него нельзя пройти. Нотариус тоже спохватился.
- Стойте! Действительно! Вас ведь пятеро! Как же я раньше не заметил этого?
Дарио объяснил:
- Мы, вероятно, потому не обратили внимания, что у нас все время перед глазами были четверо мужчин, четыре иностранца.
- Да, да, вероятно, поэтому… Но все-таки, черт возьми, вас пятеро! Пятеро, а у маркиза было четыре сына, и он послал каждому из них по одной медали. Всего четыре медали. Вы слышите? Четыре медали.
- Может быть, четыре он разослал сыновьям, а пятая… так… сама по себе, - заметил Вебстер и взглянул на Доротею.
Не найдет ли она в этом неожиданно возникшем инциденте ключа к разгадке? Подумав немножко, Доротея сказала:
- Или, может быть, пятая медаль была кем-нибудь подделана по образцу других и впоследствии передана одному из нас.
- Как же это проверить?
- Сличим медали. Фальшивую нетрудно угадать. Вебстер первый предъявил свою медаль. Она не имела никаких признаков, которые позволяли бы сомневаться в ее подлинности. Также не имели никаких особенностей и ничем не отличались друг от друга медали Эррингтона, Куробелева и Дарио. Нотариус, осмотрев их все, протянул руку за медалью Доротеи.
К поясу Доротеи был приколот небольшой кожаный кошелек. Она развязала его, всунула руку… и застыла. Кошелек пуст. Она потрясла его, вывернула. Ничего.
- У меня ее нету больше… нету…
- Потеряли? - спросил нотариус.
- Нет, потерять я не могла. Тогда я должна была бы потерять и самый кошелек. В нем, кроме медали, ничего не было.
- В таком случае как же вы объясните?
- Не знаю… Я не могла ее потерять… Если ее нет в кошельке, значит, она…
Доротея хотела сказать: "Значит, она у меня украдена". Но не кончила фразы. Сказать так - это бросить обвинение, и не кому-то вообще, а одному из присутствующих. Вопрос стоял так: "Моя медаль украдена. Но здесь все четыре медали налицо. Моя среди них. Следовательно, один из этих молодых людей - вор".
Эта мысль была так ясна и приводила к такому поражающему выводу, что Доротее стоило большого труда сдержаться и не выдать себя. До поры до времени, пока она не обдумала все как следует, нельзя показывать, что кто-то заподозрен.
- Вы правы, господин Деларю, я ее потеряла… Но как? Не могу понять… Где и когда?
Она задумалась, как будто стараясь припомнить и сообразить, как могла затеряться медаль. Ее компаньоны тоже молчали. Свет из окна падал прямо на нее. Сильно побледневшая, она закрыла лицо руками, чтобы скрыть мучительные мысли.
Она вспомнила последнюю ночь в деревне Перьяк, когда фургон чуть не стал жертвой пожара. Как случился этот пожар? Несомненно, поджог. И она вспомнила, как на помощь неожиданно явились крестьяне, случайно проходившие мимо. Пользуясь суматохой, один из этих "спасителей" мог забраться в фургон, а кошелек висел там на гвоздике.
Овладев медалью, вор спешно направился к развалинам замка, где ждали его сообщники, где был изучен и исследован каждый закоулок и где уже давно все было приготовлено к дню 12 июля. Вероятно, экстренно состоялась репетиция и потом сообщник, предназначенный для роли маркиза Богреваль, был усыплен. А сам вор в полдень явился к часовой башне и, предъявив медаль, вместе с другими иностранцами присутствовал при чтении завещания. Вместе со всеми он поднялся в башню и принимал участие в воскрешении маркиза. Еще момент, Доротея отдала бы конверт с припиской, и цель достигнута. Такой хитрый и наглый план мог быть составлен одним Эстрейхером, никем больше. Но только ли составлен? Нет, и осуществлен под его непосредственным руководством, ибо битвы подобного сорта кончаются победой лишь в присутствии вождя.
"Эстрейхер здесь, - думала Доротея. - Он бежал из тюрьмы и сейчас здесь, в этой комнате. Его соучастник мог изменить ему, выдать, и он убил его. Он один способен так поступить. Он тут… Вон он стоит. Сбрив бороду, сняв очки, остригшись догола, прицепив руку на повязку, надев фуражку русского солдата, прикинувшись не говорящим по-французски, изменив походку, стараясь все время держаться в стороне, он неузнаваем. Да, это не Куробелев, не русский, это Эстрейхер. Сейчас он не спускает глаз с меня… Старается уловить, не разгадала ли я его переодевания, и думает, не наступил ли удобный момент, чтобы с револьвером в руке заставить нас отдать ему конверт с припиской…"
Доротея не знала, что делать. На ее месте мужчина решил бы вопрос просто и прямо: броситься на врага, свалить его, скрутить. Но женщина? Ей не осилить… Она боялась. Боялась не только за себя, а и за трех молодых людей, которых тремя револьверными выстрелами Эстрейхер уложит в один миг.
Она отняла руки от лица и, еще не поворачиваясь, чувствовала, что на нее смотрят и ее слов ждут все четверо. Эстрейхер стоял в общей группе. Она чувствовала на себе его свирепый взгляд, которым он следил за ее малейшими движениями, стараясь угадать ее намерения и предупредить их.
Она сделала шаг к двери. План был таков: добраться до двери, преградить дорогу бандиту, посмотреть ему прямо в лицо и стать между ним и молодыми людьми. Припертый к стене, с отрезанными путями отступления, он не сумеет отразить натиска трех сильных и решительных мужчин. Она передвинулась еще на один шаг. Всего три метра отделяли ее от двери.
Чтобы отвлечь внимание, она притворилась страшно расстроенной и сквозь слезы говорила:
- Вероятно, я потеряла ее вчера… она лежала у меня на коленях… я встала и забыла ее…
Вдруг она сделала большой прыжок.
Поздно! Секундой раньше Эстрейхер, предупреждая ее, сам прыгнул к двери и остановился, держа в руках два револьвера.
Ни Доротея, ни Эстрейхер не промолвили ни одного слова. Но и без слов молодые люди поняли, что убийца самозваного маркиза перед ними. Под угрозой револьверов они инстинктивно подались назад, но, быстро оправившись, готовые к отпору устремились вперед.
Доротея выскочила им наперерез и стала между ними и Эстрейхером, уверенная, что он не посмеет спустить курок.
Продолжая в правой руке держать револьвер наготове, Эстрейхер левой ощупывал дверь.