– Так это здесь вы пишете, – наконец прошептала она.
– Да!.. Здесь я меньше всего ощущаю ее отсутствие. Он устало, разочарованно шевельнул рукой.
– Теперь дом для меня слишком велик! Вы понимаете?
– Я понимаю, – тихо проговорила она. Затем вдруг, оживившись, добавила:
– Вам не следует оставаться здесь, в этом предместье, Филипп, вдали ото всех, мусоля воспоминания, которые причиняют боль. Надо ехать в Париж.
– Да, может быть… позже…
– Нет, Филипп!
Но она тут же смягчила резкость своего ответа:
– Чем раньше вы уедете, тем лучше, поверьте мне. Мы подыщем вам двухкомнатную квартиру недалеко от нас.
Люсетта с братом жили на проспекте Маршала Лиоте в 16-ом округе, в шикарной квартире, обстановка которой формировалась двумя поколениями зажиточных буржуа.
– Предоставьте это мне, – продолжала она, словно согласие ее собеседника было уже получено. – Я все беру на себя… Вы будете приходить к нам…
Боясь ее обидеть, он занял осторожную, сдержанную позицию.
– Благодарю вас… Вы слишком добры… вы и так уже много для меня сделали.
– О, Филипп, замолчите! Я бы так хотела иметь возможность помогать вам, быть вашим… большим… настоящим другом…
Она непроизвольно взяла его за руку. Руки Люсетты были горячими от нервного возбуждения, которое выражали также и ее глубокие черные глаза. Она с трудом подыскивала слова.
– Мне бы хотелось… вы знаете, я… я испытываю к вам такие нежные чувства…
Она повторила с жаром:
– Да… очень нежные.
Она смолкла, словно ужаснувшись своей дерзости. Филипп отвел глаза, высвободил руку и мгновенно переменил тему:
– Вы только что говорили о каком-то визите…
– Ах да! – произнесла она, точно забыла незначительную подробность… – Инспектор полиции.
– Инспектор полиции?.. По поводу происшествия?
Филиппа бросало то в жар, то в холод, и этот душ продолжался долго, леденя ему сердце. Он постарался скрыть волнение, закурив сигарету. Дым показался ему едким, противным.
– Я полагал, – произнес он с трудом, – что протокола дорожной полиции достаточно.
– Мы тоже. Но… поскольку не было свидетелей… Он задавал нам вопросы.
– Какого рода вопросы?
– Самые разные. Почему мы вас пригласили? В котором часу вы приехали? Почему вашей жены не было с вами? Давно ли мы с вами знакомы? И…
Она замялась.
– И… царило ли в вашей семье согласие? Думаю, вы догадываетесь, что мы ему ответили, – живо добавила она. – Робер даже разозлился, когда инспектор стал настаивать на этом пункте.
– О, фараоны… – Он умышленно использовал пренебрежительный термин. – Для фараона нет ничего святого. Все это знают!
После первых минут, когда всем владели эмоции, наступило время разума. Почему он должен бояться инспектора полиции, даже целой бригады инспекторов? Разве не в предвидении этой вероятности он принял столько мер предосторожности?
"Идеальное преступление!.. Я совершил идеальное преступление!" Сигарета вновь стала приятной на вкус.
– Начал он довольно нагло, – сказала Люсетта. – Он совсем еще молодой, наверняка недавний выпускник какого-нибудь заведения, не слишком умный… это написано у него на лице. Но с какими претензиями!.. Я быстро сбила с него спесь.
"Молодой стажер, вообразивший себя Шерлоком Холмсом", – подумал Филипп. Сам факт, что следствие поручили новичку, говорил о том, что делу придавали не очень большое значение.
– У вас замечательная коллекция, – констатировала вдруг Люсетта, проведя ладонью по корешкам книг в шкафу.
Ее указательный палец остановился на пухлом томике в четверть листа, подчеркивая заголовок, состоящий из одного слова: "Brasil". Филипп угадал немой вопрос.
– О, Бразилия сейчас так далека от меня.
– Уж не хотите ли вы сказать, что… В голосе Люсетты сквозило осуждение.
– Вы отказываетесь от путешествия?
– Не знаю… там будет видно… Пока что мне ничего не хочется.
– Надо бороться!..
Филипп снова закурил. "Только никакой выспренности, – подумал он про себя. – И никакого самоотречения… Немного покорности судьбе и чуточку разочарования…"
Затем вслух произнес:
– Бороться, зачем?
Реакция его собеседницы была такой, какой он и ожидал.
– Нет!.. Вы не имеете права выходить в отставку… Я слишком привязана к вам… Будем говорить начистоту…
Всей фигурой она подалась вперед, глаза ее блестели, голос дрожал, исходившая от нее энергия совсем не вязалась с хрупким обликом.
– Я слышала, что на некоторых военно-воздушных базах, когда в результате несчастного случая погибает пилот, все другие пилоты немедленно поднимаются в небо… доказывая тем самым, что они не являются заложниками судьбы. То же самое и с вами. Вы должны реагировать… негативное поведение недостойно вас!
Вдруг она прекратила его увещевать и сделалась мягкой, почти нежной.
– Не думайте, что я не понимаю… Вы переживаете тяжелый период, но вы не одни… Я рядом!
Она тут же спохватилась и покраснела.
– Мы рядом, Робер и я, мы вам поможем выкарабкаться.
– Спасибо, Люсетта! Спасибо за все!
И всем своим видом выражая непритворную благодарность, в душе он повторял про себя: "Спасибо, что протянула мне руку помощи. Спасибо, что подбиваешь меня на это путешествие, что веришь и заставляешь верить других, что это ты меня уговорила. Спасибо за твое невольное соучастие".
Он снова вздрогнул, услышав звонок в дверь.
– Это должно быть, Робер, – предположила Люсетта. – Он мне сказал, что постарается заехать.
Оставив гостью в кабинете, Филипп пошел открывать дверь.
Это был не Робер!
Глава 4
Звонивший был молод, роста ниже среднего, с маленькой круглой головой, посаженной на тонкое, как спичка, тело, светлыми, аккуратно приглаженными волосами, тонкими губами и наглым взглядом, смотревшим из-за квадратных очков в позолоченной оправе.
– Месье Сериньян? Офицер полиции Шабёй.
С надменным видом важного сеньора он предъявил свое удостоверение.
– Мне поручено расследование несчастного случая, происшедшего с мадам Сериньян.
Внешне он вполне соответствовал моральному облику, начертанному Люсеттой.
– Мои друзья ввели меня в курс дела, – сказал Филипп. – Проходите, пожалуйста…
Повторять приглашение не потребовалось. Полицейский уже решительно направился к открытой двери единственной освещенной комнаты, оставляя на чистом паркете следы мокрых подошв и лужицы воды, стекавшие с его пальто из плотной шерсти.
– Так, так, – воскликнул он, – мадемуазель Тернье! Я не рассчитывал так скоро вновь встретиться с вами.
– Я тоже, – бросила Люсетта не очень любезно.
– Я приехал без предупреждения…
Шабёй сощурил глаза и, с хитроватым видом взглянув поочередно на каждого из своих собеседников, пробормотал:
– Наверное, мне следовало связаться с вами?
– Это неважно, – отрезал Филипп. – Главное, что вы меня нашли.
– Я все же пытался до вас дозвониться…
– Я отключил телефон, чтобы не беспокоили.
– Чтобы не беспокоили, – повторил Шабёй, не сводя глаз с Люсетты. – Вот, вот, все объясняется.
Манеры этого пижона уже начинали раздражать Филиппа. Он с трудом подавил гримасу недовольства.
– Напоминаю вам, что месье Сериньян только что потерял жену. Вам бы следовало быть покороче.
Полицейский не оценил внезапного вмешательства Люсетты и посторонился, освобождая дверь.
– Я не хотел бы отнимать у вас время, мадемуазель.
– У меня полно времени, господин офицер полиции. Их взгляды встретились, и он первый отвел глаза. На его щеках выступил слабый румянец, губы поджались, образовав одну тонкую нить.
– Я желаю побеседовать с месье Сериньяном без свидетелей, мадемуазель, – заявил он, наконец, с трудом сохраняя самообладание.
– Так бы сразу и сказали, господин офицер полиции. Удовлетворенная своей победой, она небрежно повернулась к нему спиной и сказала Филиппу:
– В таком случае я убегаю.
Филипп проводил ее в прихожую, и, когда помогал ей надеть плащ, она шепнула ему на ухо: "Что я вам говорила? Только не позволяйте этому идиоту давить на вас".
Затем нормальным голосом, сказала:
– До скорого… Созвонимся.
– До скорого. Роберу – привет, – добавил он, когда она переступила порог.
Он был недоволен резкостью Люсетты и полицейского. Последний, конечно, дурак, но дурак обидчивый. И незачем было распалять его понапрасну. Однако для большего правдоподобия не стоило также казаться и чересчур уж покорным.
– Должен признаться, – сказал Филипп, присоединяясь к нему в кабинете, – ваш визит удивляет меня так же, как он удивил сегодня утром моих друзей.
Пальто Шабёя, сложенное пополам, висело на спинке стула. А сам полицейский сосал новую вычурную трубку и держался с присущим ему самодовольством.
– Так вот, – заявил он, – сейчас вы удивитесь еще больше, ибо я хочу попросить вас отложить похороны мадам Сериньян.
– Но церемония назначена на завтра.
Филипп находил своего собеседника все более несносным.
– Приняты меры по транспортировке тела моей жены из Омбревилье. Сожалею, но уже поздно что-либо менять.
– Я тоже сожалею, но придется! – Шабёй шумно затянулся трубкой. – Имею честь сообщить вам, что прокуратура потребовала произвести вскрытие.
Видя изумление на лице своего визави, он немного смягчился:
– Я понимаю, вам это неприятно. Но закон есть закон.
– Закон есть закон, – проворчал Филипп. – Разве выводов дорожной полиции недостаточно?
– Надо полагать, что нет!
Филипп подошел к окну. Сквозь запотевшие стекла улица виделась ему как в тумане: может быть, еще шел дождь, может – нет. Притворившись, что разглядывает сад, он зажмурил глаза и сосредоточился.
Каковым, в сущности, было его положение? Вдовец, потерявший жену в результате несчастного случая, приготовившийся похоронить ее и вдруг узнавший, что будет произведено вскрытие тела. Добросовестный вдовец подскочил бы до потолка!
Филипп подскочил, и его, хотя и запоздалая, реакция, похоже, привела в восторг инспектора, который охотно подал реплику:
– Знаете ли вы, что в точности произошло на дороге между Омбревилье и Муленом?
– Это очевидно: моя жена сбилась с пути… На повороте в глинистой грязи машину занесло… Что, кстати, подтверждает и протокол, составленный на месте происшествия.
– Не подтверждает, а предполагает, – поправил Шабёй. – А это не одно и то же. Ночь, лес, пустынная дорога… Вы можете быть уверены, что на мадам Сериньян не напали?
– О Боже! Но зачем? И кто? У нее ничего не украли, все украшения остались на ней… Мне их вернули.
– Ограбление не обязательно должно быть мотивом убийства.
– Это немыслимо! Вы что же, полагаете, моя жена явилась жертвой…
Филипп попал в ритм. Он продолжил именно с тем сдержанным возмущением, какое требовалось.
– Жертвой… нападения маньяка?
– Не исключено, что ее смерть была кому-то выгодна, месье Сериньян.
Полицейский вновь хитровато сощурил глаза, чем, вероятно, хотел показать, что он – стреляный воробей, затем внезапно выпалил вопрос, который уже давно вертелся у него на языке:
– Страховка на случай смерти имеется?
– А как же! – Филипп не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над ним. – На пятьдесят тысяч франков… пять миллионов старых.
– Значит, смерть мадам Сериньян приносит вам пять миллионов!
Достаточно было увидеть Шабёя, его возбужденные глаза, тот быстрый жест, каким он направил мундштук трубки прямо в грудь своему собеседнику, чтобы понять его ликование.
Невозмутимо, словно не уловив намека, Филипп "окатил" его заранее приготовленным ушатом холодной воды.
– Вы ошибаетесь. Это я застраховал свою жизнь в пользу моей жены… Теперь, естественно, в страховке отпала всякая необходимость.
Вид раздосадованной физиономии Шабёя доставил ему немалое удовольствие.
– А о чем подумали вы? – спросил он простодушно. Телефонный звонок едва не оборвал его на полуслове.
– Вы позволите?
Сняв трубку, он тотчас узнал голос Робера: "Алло, старина. Собирался к тебе заехать, но тут на фабрике скопилось столько дел".
С присущей ему бесцеремонностью инспектор попытался вырвать трубку у Филиппа из рук.
"Прости… Я перезвоню…" – раздалось в трубке.
Филипп отошел от телефона и стал ждать реакции полицейского.
– Кто это был? – спокойно поинтересовался тот.
– Господин инспектор, вас это не касается. – Кипя гневом, Филипп смотрел ему прямо в глаза. – Я терпеливо сношу все ваши дерзости, месье, не обижаюсь на ваши оскорбительные инсинуации, мирюсь, наконец, с вашей бесцеремонностью… Но всему есть предел. Вы выходите за границы приличия!
Шабёй побледнел.
– Если вы это воспринимаете таким образом… Он взял пальто и направился к выходу.
– Когда потребуется, я вас вызову.
Уязвив самолюбие инспектора, Филипп сделал его своим врагом. Мог ли он дать ему уйти, не ликвидировав подозрения, которые у того, вероятно, появились?
Когда полицейский уже собирался пересечь порог комнаты, он бросил:
– Вы бы не сомневались, что это несчастный случай, если бы видели место происшествия… да еще в семь часов вечера!
Полицейский резко обернулся.
– Откуда вам известно время аварии?
Он проглотил наживку с жадностью барракуды.
– Или, быть может, это меня тоже не касается? – спросил он агрессивно-ехидным тоном.
Случай был слишком благоприятным для коррекции линии поведения, и Филипп, не колеблясь, принес повинную:
– Только что я вспылил, слова опередили мои мысли. Прошу простить меня за это. Мои нервы на пределе.
Не без удовлетворения наблюдая за снимающим пальто инспектором, он неожиданно очень доверительным тоном произнес:
– Что именно вы хотели бы узнать?
Довольный в глубине души, что ему удалось сохранить престиж, Шабёй смягчился:
– Так ведь… я уже сказал: откуда вам известно время аварии?
– Все очень просто! Я знал, что жена собирается заглянуть к парикмахеру. Вечером, в Мулене, когда я начал беспокоиться, я туда позвонил. Хозяин уверил меня, что она в пять уехала. До Мулена ехать часа два, максимум два с половиной.
– При условии, что мадам Сериньян отправилась туда немедленно.
– Она знала, что ее ждут. Она и так уже опаздывала. Я думаю, не потому ли она ехала быстрее, чем обычно. А было уже темно. Она не любила ездить в темноте.
Филипп замолчал, повернулся к окну и протер стекло тыльной частью руки. Дождь перестал, однако небо оставалось затянутым темными, низкими облаками.
Тишину нарушил голос Шабёя.
– Адрес салона причесок?
Номер дома Филипп не знал, но назвал вывеску "У Люсьена", и улицу, одну из главных артерий предместья Бур-ля-Рен.
– Естественно, – вновь заговорил Шабёй, записывая добытую информацию в блокнот, – вы не видели мадам Сериньян после того, как она покинула салон?
Это было даже слишком хорошо! Рыба не только клюнула, но и сама себя подсекла.
– Почему вы спрашиваете?
Вопреки тому, на что рассчитывал Филипп, от враждебности Шабёя, похоже, не осталось и следа.
– Хотя ответ мне известен заранее, месье Сериньян, есть вопросы, которые я просто обязан задать. Итак, вы не видели мадам Сериньян после пяти часов?
– Я не смог бы это сделать, даже если бы захотел. Алиби напрашивалось само собой, иносказательно, и хотя не было произнесено ни единого слова, менее эффективным оно от этого не становилось.
– Я приехал в Мулен к Тернье между пятью и половиной шестого.
Шабёй одобрительно кивнул.
– То же самое показали и ваши друзья. Между прочим, они к вам очень привязаны.
– Да, Робер и Люсетта мне очень помогли.
– Мадемуазель Тернье питает к вам особое уважение. Женщина с характером.
Не дождавшись реакции, он позволил себе дать ей личную оценку:
– С характером, однако, простите за выражение, с поганым характером!
Желание обоих сгладить углы разрядило накалившуюся было атмосферу, и беседа стала более задушевной. Поговорили еще немного о том, какой резонанс будет иметь вскрытие, о дате похорон, и полицейский решил, наконец откланяться.
– Ни о чем не беспокойтесь, вам позвонят. Впрочем, вы всегда можете найти меня в комиссариате Бур-ля-Рен.
Итак, местная полиция была ни при чем. Филипп только укрепился в своем первом мнении: от комиссариата затребовали информацию, и раздобыть ее поручили молодому ретивому инспектору. А вот вскрытие, напротив, путало его карты несколько больше. Он еще долго после ухода полицейского размышлял о его причинах и следствиях. В конце концов он пришел к утешительным выводам. С одной стороны, разве полицейская рутина не требовала произведения вскрытия после всякого несчастного случая со смертельным исходом при отсутствии свидетелей?.. С другой стороны, после такой аварии могли остаться какие угодно раны. Состояние тела, обгоревшего на три четверти, никогда не позволит установить их точное происхождение. И если даже предположить самое худшее, разве Робер и Люсетта не сделают все возможное, чтобы оправдать своего друга?
Вдруг он вспомнил, что должен позвонить Роберу. Тот был еще на фабрике.
– Да, старина, я ждал твоего звонка. У тебя кто-то был?
– Инспектор Шабёй.
– А!.. Все же он у тебя объявился? Я ему, между прочим, сказал… Он не слишком донимал тебя своими вопросами?
– Да нет, не особенно, но он сообщил мне неприятную новость…
Сообщение о вскрытии вызвало у его собеседника на Другом конце провода сильнейшее возмущение, выразившееся в гневной диатрибе против полицейских и их неискоренимой тупости.
– Можно подумать, им больше нечего делать, как только отравлять жизнь честным людям… Да еще какой-то сопливый инспектор… Ты знаешь, что он приезжал к нам сегодня утром?
– Люсетта мне рассказывала.
– А! Она уже к тебе заезжала? После завтрака я с ней не виделся. Если она этого не сделала, приглашаю тебя сегодня вечером к нам на ужин.
У Филиппа не было никакого желания снова видеть их жалостливые физиономии. Он дипломатично отклонил предложение, сославшись на то, что ему необходим покой, одиночество… У Робера, движимого самыми лучшими побуждениями, было на этот счет другое мнение.
– Не следует так замыкаться в себе. Держу пари, что ты сидишь на диете.
– В холодильнике есть продукты.
– Это не выход. Если хочешь, Люсетта или я приедем за тобой на машине… Потом отвезем тебя обратно.
– Нет, я серьезно… – Филипп был непреклонен. – Я решил остаться сегодня вечером дома. Может быть, завтра…
У Робера хватило такта больше не настаивать.
– Как хочешь. Но завтра я тебе снова позвоню… непременно.
Он запнулся, пожелав ему "доброй ночи", хотел было возобновить попытку и наверняка вздохнул с облегчением, когда Филипп первым решился положить трубку.
День клонился к вечеру. В комнату теперь проникал умирающий свет, приглушенный шапкой свинцовых облаков, которые, казалось, проплывали вровень с крышами. И отдаленный грохот… Что это, гром или самолет?