Пока он разговаривал по телефону, сидя на краю кровати, она лежала и наблюдала за ним, в сотый раз задаваясь вопросом, что же в нём так очаровывало и волновало, что она всегда мучилась в нетерпении, если он уделял своё внимание кому-нибудь или чему-нибудь, но не ей. Он был крупным, довольно сухощавым, хотя не неуклюжим. Она видела игру его крепких плечевых мускулов под рубашкой, когда он вытянул руку, чтобы погасить сигарету в пепельнице, лежащей на телефонном столике около неё. У его густых тёмных волос, строго подровненных и тщательно уложенных, была упрямая тенденция завиваться над пробором; его беспокойство по этому поводу ежедневно её смешило. Его руки, как и голос, были властными; то, что они вынуждены безуспешно бороться с этим мелким пустячком, заставляло её испытывать тайную радость: это был протест слабого против сильного. Сейчас он решительно убеждал администратора, который, если судить по эту сторону беседы, просто паниковал. Над мужем витал аромат власти, смешиваясь с мужским ароматом туалетной воды и крема для бритья. Именно это - его чисто и однозначно мужское - она и обожала, и ненавидела одновременно: он владел её чувствами и в то же самое время приводил её в бешенство своим непомерным мужским высокомерием. Он был настолько уверен во всём, включая её, что она ощущала постоянное желание уязвить его, просто чтобы напомнить, что она здесь, и чтобы её заметили. Конечно, она всегда могла поставить его на колени, отказав в доступе к себе, но триумф длился недолго. Она всегда уступала слишком быстро, жертва собственного влечения. Вчера он переживал за неё. Этим утром лишь внешние события, мужской деловой мир были способны внести тревогу в его голос.
- Хорошо, хорошо, - успокаивал он телефонную трубку. - Я немедленно приеду. - Он повернулся к жене: - Мне придётся поехать в театр. Ленстер потерял голову. Как всегда. - Он одним махом приклеил всей театральной братии ярлык мятущейся нерешительности. - Нет смысла трястись. Нужно наметить свою линию и придерживаться её.
- Значит встретимся за ланчем?
Он покачал головой:
- Они хотят, чтобы я приехал в Сити в час и встретился с Бракнлоу. Он вошёл со мной в долю пополам, а сейчас в подвешенном состоянии, думая, что наблюдает, как его с трудом заработанные доллары исчезают коту под хвост. Не удивлюсь, если он прав, но в этом бизнесе приходится рисковать. Я должен буду попытаться вселить в него уверенность… О, проклятье! Мы же должны были встретиться за ланчем, не так ли? Жаль, любимая. Сделаем это в другой день. Кто-то же должен успокоить эту компанию.
Он светил ярко - её звезда, - обращаясь с деньгами и мужчинами с небрежной уверенностью.
- Неважно. Я позвоню Клоду Амери.
Клод был очевидным выбором, надёжной картой для захода. Ей стоило лишь свистнуть, и Клод отменит встречу с богатым актёром-режиссёром. Но было чрезвычайно трудно разговаривать о Клоде.
- Да, хорошая мысль. Почему нет? Он, кажется, не у дел.
- Клод всегда готов бросить все дела ради меня.
- Не сомневаюсь, - сказал Харвелл, вставая и возобновляя поиски галстука. - Не то, чтобы я думал, будто ему есть, что бросать. Он рассчитывает, что ты станешь просить меня поддержать его паршивую пьесу. Этот номер не пройдёт. Но нет никакого вреда в том, чтобы он тебя развлёк.
Как трогательно, как невыносимо слепы могут быть мужчины! Сирена улыбнулась лёгкой, тайной и провоцирующей улыбкой. К сожалению, она пропала впустую, поскольку Одиссей нашёл галстук и сейчас завязывал его, задрав подбородок.
- Это хорошая пьеса, Лоуренс. Ты прочитал её?
- Моё дорогое дитя, Амери не смог бы написать прибыльную пьесу, даже если бы от этого зависела его жизнь. У него кишка тонка. Он может говорить достаточно быстро, но знает, что я не стану его слушать. Пусть он выпустит на тебе пар, благослови Господь его маленькое сердечко. Не знаю, как у тебя хватает терпения с этой безвольной молодёжью. Что это? Неутолённый материнский инстинкт?
Она сказала "Ничто подобного!" с бóльшим чувством, чем требовали обстоятельства, и с удовольствием заметила, как он покраснел.
- Я не это имел в виду, - сказал он кротко.
- Если хочешь начать всё с начала, то уж начинай открыто. Ненавижу намёки.
- Не собирался делать ничего подобного. Ты прекрасно знаешь, что я хотел бы, Розамунда, но если ты не разделяешь этих чувств, спорить бесполезно.
- Ты всегда говоришь так, как будто я жестокая и эгоистичная, Лоуренс. Это не так. Конечно, я пожертвую собой в любом случае. Но разве ты не понимаешь?
- Знаю, любимая, знаю. О небо, я последний человек, который желает принудить тебя к чему-либо.
- Меня это также волнует, Лоуренс. Это заставляет меня чувствовать, как будто наша любовь куда-то уходит. Я хочу, чтобы ты любил меня просто ради меня самой, а не ради… ради…
- Ну конечно, я люблю тебя ради тебя самой, дорогая, - отчаянно сказал он, приближаясь к ней. - Как ты могла в этом усомниться? О, чёртов телефон! Розамунда, послушай…
- Уверен? - Она улыбнулась поверх его головы, когда он стал на колени в полной капитуляции около кровати, в то время как звонок продолжал надрываться.
- Конечно. Разве ты этого на знаешь? Разве ты этому не веришь? Что большего я могу сделать? Конечно, я уже всё это доказал.
Её лицо ожесточилось. Она сказала холодно:
- Не лучше ли тебе подойти к телефону?
В это утро в Лондоне царило странное настроение. Было какое-то траурное возбуждение: люди шли целеустремлённо, но всё же абстрагированно, как если бы в конце пути их ожидало что-то тайное и важное. Харриет Уимзи, медленно прогуливаясь вдоль Оксфорд-стрит, обратила весь свой ум писательницы на решение вопроса, что же заставило сегодняшнюю толпу выглядеть так непохоже на себя обычную. Почти все ещё носили цветные платья, и всё же атмосфера была траурной - как на деревенских похоронах. Вот и ответ. Лондон быстро превратился в большую деревню, где каждый житель знает всё о делах других и может читать мысли других. Например, все эти покупатели на Оксфорд-стрит: они покупают чёрное, думают о покупке чёрного, задаются вопросом, сколько чёрного они могут себе позволить, или каков минимум чёрного, чтобы выглядеть прилично. Позади блестящих барьеров из зеркального стекла сновали продавцы, оформители витрин, покупатели, управляющие, демонстрируя чёрное, проверяя запас чёрного, отправляя новые заказы на поставки чёрного изготовителям, с тревогой прикидывая, в какой мере спрос на чёрное компенсирует неизбежные убытки, связанные с весенними цветными товарами, уже заказанными. Харриет провела ревизию собственного гардероба и быстро подавила мечту о вечернем платье цвета пламени. Она так ждала этого платья, но, если вы носите траур, то действительно его носите, и с этой точки зрения чем более некрасивое, тем более траурное. Нужно, однако, обозначить и некоторые границы чёрного: то, что естественно смотрится на простом человеке из толпы с землистой кожей, на ней смотрелось бы просто нарочитым. Кроме того, Питер уже и так принял случившееся слишком близко к сердцу, и не было необходимости ещё больше ранить его чувства, оскорбляя глаз. Чёрный костюм, который она носила, вполне подойдёт, хотя добавление белой блузки и галстука дало ей ощущение, как если бы она вернулась в Оксфорд и готовится к экзаменам, - осталось найти что-то простое и подходящее для второй половины дня и для вечера.
Привычка и родство душ, которые заставляют человека смешиваться с толпой, привели её на Оксфорд-стрит. Здесь, однако, она повернула на юг и пошла искать совета Алкивиада. Сей джентльмен, в салон которого она была введена матерью Питера, снабдил её многими платьями для приданого. Если не обращать внимания на имя, внешность и бархатный жакет цвета сливы, это был абсолютно нормальный англичанин с художественным вкусом, чувством юмора, женой и тремя детьми в Баттерси, а прославился он необычайным умением подгонять свои создания к фигуре, которую видел перед собой, а не к идеальной фигуре, существующей только в болезненном воображении модельеров. Он приветствовал Харриет с чувством искреннего облегчения и, покинув нескольких других клиентов, пригласил её в свой кабинет.
- Сигарету? - предложил Алкивиад. Он заглянул в три прозрачные коробки одну за другой, и нажал кнопку звонка. - Так, мисс Даблдей, заберите этот вонючий ужас и принесите мне упаковку "Плейерс".
Секретарша убрала ароматизированные сигареты, и Харриет предложила молодому человеку свои.
- Спасибо. Намного лучше. Как-нибудь я взорвусь и попрошусь на работу к полковнику Блимпу или вступлю в Северо-западную конную полицию. Так приятно с кем-нибудь для разнообразия побыть самим собой. Ну, что, полагаю, нужен чёрный?
- Да, пожалуйста. Боюсь, я не очень хороший объект.
Алкивиад наклонил голову набок.
- Не очень, - откровенно признал он. - Но всё будет в порядке, если мы сможем отделить фигуру от лица. У меня есть модель, которую вы сможете носить. Со своего рода елизаветинским воротником - довольно интересная. Не феминистская, даю слово чести, но с другой стороны, вполне женственная. А, спасибо, Дорис. Взгляните, несомненно это платье для вас, и более того, я готов поставить любые деньги, что вы можете идти в нём прямо сейчас. Я думал о вас, когда его создавал. Это, конечно, неправда, хотя вы удивитесь, узнав, сколько тщеславных клиентов этому верит. На самом деле я думал о бретонской поварихе, которая была у нас в последний летний отпуск. Воротник плиссирован бретонским способом - с помощью соломы.
- Мне очень нравится, - сказала Харриет, - только…
- Только что? Оно не вычурное. Мне бы и в голову не пришло, предложить вам что-то вычурное.
- Нет, но смогут ли эти складки…?
Она собиралась сказать: "…выдержать много стирок и сохранить форму?" Годы тяжёлой работы при ограниченном доходе внушили ей недоверие к "небольшому белому воротничку" и "накрахмаленному жабо". Она резко поправилась:
- Моя горничная с ними справится? - Когда слова были произнесены, она поняла, что Манго сочтёт эти вещи посланным небесами вызовом в стремлении к совершенству.
- Пришлите её к нам, - сказал мистер Хикс (поскольку фактически это и было его настоящим именем), - или позвольте нам держать воротники у себя, и мы будем следить за ними. В такую погоду каждый день нужен чистый. Дюжина? Я посмотрю, как быстро мы сможем их изготовить. И есть фасон, который только что вышел их студии и который просто в вашем стиле, - мы можем изготовить его сразу, если вам понравится. Ну да, мы немного зашиваемся в эти дни, но пусть слащавые куколки и дурнушки подождут. Даже не знаю, - добавил он задумчиво, - какой из этих двух типов мне не нравится больше. Наверное, вы хотели бы проскользнуть в это чудо?
Харриет сказала, что да, и спросила, думал ли мистер Хикс о ней, создавая какие-нибудь чёрные вечерние наряды.
- Вы постоянно царили в моих мыслях, - сказал он, ничуть не смущаясь. Папка с эскизами лежала около него, и он вывалил содержимое на стол.
Материальная сторона жизни становится слишком лёгкой, подумала Харриет. Рискуешь совсем забыть плохие прежние времена, но в таком случае, о каких будущих книгах может вообще идти речь?
Лорд Питер уселся на край стола своего шурина в Скотланд-Ярде.
- У меня появилось любопытное ощущение, - сказал он, - что внезапно я стал очень старым.
- Старым? - отозвался старший инспектор Паркер. - Да оглянуться не успеешь, мы тут все поседеем. - Он сидел, окружённый отчётами о появлении и недавнем поведении нежелательных иностранных лиц, каждое из которых нужно было проверить, установить его местоположение, установить наблюдение, предупредить, а в крайних случаях выдворить при подготовке к похоронам короля, неизбежным атрибутом которых теперь становятся бомбы от иностранцев. Любой юбилей означает много тяжёлой работы и привлечение дополнительных полицейских сил, но это - внутреннее дело. Никто кроме явных душевнобольных, не помышляет о том, чтобы швырнуть что-нибудь в английского конституционного монарха. Но в тот момент, когда вы открываете дверь на непростой европейский континент, оттуда тут же наползает тень "прискорбного инцидента". А допустить инцидент на похоронах - дело неслыханное. Помимо международных осложнений такое дело противно британскому уму, который относится к похоронам с должным уважением.
- Старик мне нравился, - небрежно заметил Питер. - У него были принципы.
- Тут ты прав, - согласился мистер Паркер.
- Проклятье, - внезапно воскликнул Питер. - Ну надо ж такому случиться!
- Когда-нибудь это должно было произойти.
- Да, конечно. Ладно, не буду мешать. Передай мою любовь Мэри. Когда вы оба приедете нас повидать?
Старший инспектор хмуро воззрился на заваленный стол.
- Если бы у меня была хотя бы минутка, чтобы заехать к своим… но Мэри заедет с удовольствием. Вы уже обосновались?
- Да, спасибо.
- Всё нормально?
- Да. - Произнесено это было решительно, и мистер Паркер кивнул. - Думаю, - продолжал Питер торопливо, как если бы он некоторым образом позволил себе выразить неподходящую эмоцию, - брак начинает на меня плохо действовать. Чувствую, что развивается артрит мозга. Наверное я заброшу весёленькие расследования убийств и целиком отдамся заботам о земельной собственности и домашнему хозяйству.
- Презренный подкаблучник, - строго сказал его шурин, но, противореча сам себе, мгновение спустя заметил: - Значит, ты действительно стареешь. Совсем не чувствуешь тяги к миленькому гнёздышку агитаторов в Блумсбери? К огнестрельному оружию без лицензии, брошюрам, подстрекающим к мятежу и призывающим к насилию?
- Ничуть. Политические преступники не в счёт. Их право на преступление - просто своего рода титул учтивости.
- Я всегда знал, что ты - интеллектуальный сноб. Ну, а нам придётся приложить все усилия. Но я рад, что ты заглянул.
Он смотрел, как Питер продрейфовал через дверной проём, и депрессия вновь навалилась на него, когда он вернулся к своим спискам.
Мистеру Полу Делягарди, греющему свои старые кости на Французской Ривьере, нанёс визит месье Теофиль Домье, чтобы выразить подобающие обстоятельствам и чрезвычайно хорошо сформулированные соболезнования.
- Вам, моему дорогому другу, - завершил месье Домье, который по такому случаю принял официальный вид, - как представителю великой нации, с которой Франция связана так близко в рамках союза и взаимного уважения, разрешите мне выразить то сердечное сочувствие, которое идет из глубин сердца каждого члена нашей республики.
- Merci, mon cher, merci, - ответил мистер Делягарди. - Поверьте, я искренне тронут вашим дружеским визитом и соболезнованиями, которые вы с такой теплотой выразили моей стране и мне лично от своего имени и от ваших соотечественников.
Здесь оба джентльмена с поклоном обменялись рукопожатием и (поскольку приближалось время déjeuner ) уселись за apéritif.
- Однако, строго говоря, - заметил мистер Делягарди, - я никоим образом не являюсь представителем своей страны. На самом деле я поздравляю себя с тем, что сейчас не в Лондоне, где чувства среднего англичанина несомненно выражаются в той исключительной смеси сантиментов и снобизма, которая характеризует, по общему мнению, нашу замечательную расу.
Месье Домье осуждающе поднял брови.
- Без сомнения, некоторые, - продолжал мистер Делягарди, - действительно будут страдать. Моя сестра, с которой у меня много общего, испытывает ту естественную меланхолию, которая сопутствует моменту, когда закрывается очередная глава в истории. И мой племянник Питер, который иногда демонстрирует понимание важности общественных дел… - Он сделал паузу, а затем неопределённо заметил: - Король Георг был надёжным человеком, и страна к нему привыкла. Англичане не любят перемен, им противна любая новая идея. Повторяю, можно поздравить себя, что находишься сейчас не в Англии.
После того, как друг ушёл, мистер Делягарди некоторое время просто сидел, пристально глядя из окна сквозь пальмы на синие средиземноморские воды. Раз его рука потянулась к газете, лежащей у локтя, но он прервал движение и возвратился к размышлениям. Затем с лёгким нетерпеливым вздохом он взял роман в мягкой обложке и заставил себя читать его приблизительно в течение пятнадцати минут. После этого он отложил книгу, тщательно вложив закладку, чтобы запомнить место, и позвонил.
- Виктор, - сказал он слуге, - закажи места в спальном вагоне и собери чемодан. Вечером мы уезжаем в Лондон.
А я говорю, - повторил Харвелл, по меньшей мере, в двадцатый раз, - будет просто безумием открываться в четверг. Послушайте моего совета, повесьте объявление, в котором просто говориться, что в связи с национальной трагедией и т.д., постановка новой пьесы мистера Клэндона отложена. Затем придумайте новое название, перепишите ту сцену во втором акте и назначьте репетицию, чтобы труппа не слишком умничала. Если вы это сделаете, я поддержу шоу и, думаю, мы справимся.
Он оглядел комнату с уверенностью человека, который перед проигрышем демонстрирует силу, чтобы ободрить трусливого партнёра.
- Вы действительно ожидаете, - спросил Клод Амери, - что я обведу траурной рамкой день, когда вы приглашаете меня на обед?
Он произнёс эту замечательную фразу довольно искренне, но немного театрально, как если бы, написав пьесу, он заразился своего рода упреждающей инфекцией сценичности.
- Это, - ответила миссис Харвелл, доставая ключи, - мило, но глупо. Вот мы и здесь, вы должны зайти на чашку чая.