Велосипедист присел возле него на корточки.
- Огнестрельное ранение? - спросил он.
- Да. В него стреляли из пистолета, - сказал Егор. Сейчас он не боялся велосипедиста. Велосипедист превратился в местного милиционера, хоть и странно одетого. Ведь он не виноват, что здесь нет автомобилей. Почему нет, лучше не спрашивать, все равно они ничего не скажут. Но про призраки спросить можно.
- Кто на нас нападал? Кто эти призраки?
- Откуда мне знать? Они, скорее, как тараканы. Только ядовитые. Хорошо еще, что наших пушек боятся. А то бы все заполонили.
Велосипедист достал из внутреннего кармана баночку, открыл ее - острый запах, похожий на запах вьетнамского бальзама, ударил в нос. Велосипедист набрал мази на палец и стал растирать лоб и переносицу Пыркина.
- Ты иди, мальчик, иди, - сказал велосипедист. - Мы без тебя справимся.
Второй велосипедист подошел к ним, оставив машины под охраной Люськи.
- Понесем? - спросил он. - Или пшик?
- Понесем.
Они ловко подхватили Пыркина - один под мышки, второй за ноги - и понесли к бытовке.
Егор пошел за ними.
Он увидел впереди, недалеко от бытовки, Партизана, стоящего над грудой тряпок. Когда подошли поближе, Егор сообразил, что это то, что осталось от боевой подруги Марфуты. Перед смертью Марфута скорчилась, подтянула ноги к животу - видно, последняя боль была невыносимой… У Марфуты не было головы.
Егор понял, что его сейчас вырвет. Он побежал к реке.
И, не добежав десяти шагов, остановился.
Посередине Москвы-реки, удаляясь к дальнему берегу, медленно плыла лодка. Два разбойника гребли, третий держал в середине лодки шест высотой чуть больше его самого. На вершину шеста, как картофелина на палочку, была насажена голова Марфуты, совсем живая, черные курчавые волосы растрепались, на намазанных помадой губах странная лягушачья улыбка.
И тут Егору стало совсем плохо.
Когда он пришел в себя, лодка уже отплыла далеко. К Егору подошел велосипедист - оказывается, они уже отнесли Пыркина в бытовку. Велосипедист смотрел на лодку.
- Мы до них доберемся, - сказал он. - Ну зачем было женщину убивать? Что им от этого за выгода?
- Они у нее золото отнимали, - сказал Егор. - У нее много золота было.
- А ты подумай, парень, кому здесь золото нужно? Хочешь, я пойду с тобой в ювелирный магазин, там наберешь себе драгоценностей, как египетский фараон.
- А зачем же они ее убили?
- Они хотели вас с девчонкой захватить, - сказал велосипедист. - Им вы нужны. Не получилось - озлобились.
Велосипедист снял темные очки, вздохнул, лицо у него оказалось пожилым, морщинистым, белым от здешнего климата. Он был похож на человека, который приходит домой, снимает пиджак и тесные ботинки. И становится добрым.
- Зачем мы им?
"Странно, - успел подумать Егор, пока ждал ответа велосипедиста. - Я страдал, переживал оттого, что никому не нужен".
- Тебе разве не сказали?
- Сказали, но я хочу поскорее отсюда уйти, а для этого надо понять, как тут все устроено.
- Боюсь, что и тысячи лет тебе не хватит. У нас тут рассказывают истории про людей, которые старались уйти. Все плохо кончали. Так что постарайся найти себе место потеплее, отдыхай, не спеши.
- И оставайся мальчиком? - спросил Егор.
- А чем плохо?
- Взрослый мальчик, пожилой мальчик, старенький мальчик.
- Это незаметно, - вздохнул велосипедист. - Как там, дома, - времени нету, а оно летит как оглашенное.
Велосипедист улыбнулся.
- А потом уже не захочешь ничего. Я тебе честно говорю, все здесь эту стадию проходят. Сначала суетятся - я убегу, я уйду, вы меня не задержите. А кто тебя задерживает? Ну нету дырки обратно.
- Вы это точно знаете? - спросил Егор.
- Если не считать сказок и легенд, - сказал велосипедист. - Но когда людям нечего делать, они начинают придумывать сказки.
- Я хочу услышать сказки.
- А ты у нас упрямый!
- Я уйду.
- Такие плохо кончают.
- А почему голову отрезают? - спросил Егор.
- Мы здесь живучие, убить человека трудно. Ты же видел, как Пыркин ожил. Наверное, это следствие того, что времени здесь нет и внутри метаболизм понижается. Ты меня понимаешь?
- Понимаю. Вы имеете в виду обмен веществ?
- Приблизительно. Я раньше доктором был. Можешь себе представить?
- Поэтому вы голову у самоубийцы отрезали?
- Это был не я. Это другой. Но такой порядок.
- Какой порядок?
- В каждом обществе есть порядок. Если человек покончил с собой, пути обратно нет. Мы не хотим здесь плодить психов.
- А почему отрезали голову Марфуте?
- Потому что они бандиты. Не добрались до вас с девчонкой, вот и вымещали зло на тетке. Нет, они скучают. Со скуки и хулиганят. Ничего, скоро мы экспедицию организуем, карательную.
Они пошли наверх, к бытовке.
В бытовке Пыркин лежал на старом диване, он был потный и тяжело дышал. Возле него сидела Люська.
- Мне велели, - сказала она, - лекарство ему давать. Знаешь, у них здесь удивительные лекарства. Надо будет с собой домой взять.
- Их лекарство у нас может не подействовать. Наверняка не подействует. Мы с тобой пока еще верхние, - возразил Егор.
- Верхние?
- Я условно говорю - кровь у нас горячая. А они все стали рыбами.
Люська посмотрела на Егора, чуть сощурившись. Она размышляла. Потом сказала:
- Рыбы бывают очень быстрые и опасные. Акулы.
- Но они другие!
- Когда ты отсюда бежать будешь, меня не забудь взять, - попросила Люська. - Я тебе верная буду.
- Я еще не знаю, как это сделать!
- Узнаешь, ты умный.
За тонкой стенкой снаружи гремел незнакомый авторитетный голос:
- Обоих, и немедленно!
- Но вы же видите, что я один остаюсь. И у меня раненый на руках. Завтра же нас нелюди съедят или бандиты расстреляют.
- Один сторож здесь останется, пока нового тебе не подвезем, ты не беспокойся, на вокзале о тебе помнят.
- Только обязательно должна быть женщина. Желательно молодая. Мне жениться пора.
- Смешно, - ответил незнакомый голос. - Ну давай показывай нам детский контингент.
- Люська, Егор, на выход! - закричал Партизан.
Пыркин застонал. Он силился что-то сказать.
- Осторожнее, Люська, - произнес он наконец.
- Как ты, Пыркин? - обрадовалась Люська.
- Я потом к тебе приду, - сказал он. - Ты не бойся. - Он закрыл глаза. Говорить ему было трудно.
В бытовку ворвался Партизан.
- Ну куда вы запропастились! - закричал он. - Вас же ждут!
- А кто ждет? - спросил Егор.
- Пошли, пошли, ждут вас.
Он готов был вытолкать их из бытовки.
- А Пыркин заговорил, - сказала Люська. - Вы ему напиться дайте.
- При чем тут Пыркин?
Егор вышел первым из бытовки. Спрыгнув с лесенки в две ступеньки, он остановился, разглядывая новых гостей.
На этот раз вместо велосипедистов приехал целый экипаж. Вернее, гибрид телеги и велосипеда. Открытая повозка оглоблями была прикреплена к двум большим велосипедам. На облучке сидел строгого вида мужчина в милицейском мундире и генеральской фуражке.
Мужчина был бородат. Концы длинных светлых прядей доставали до плеч. Движения у мужчины были закругленными, ленивыми, словно он играл роль какого-то восточного паши.
- Ах, какой сюрприз, - произнес он. - Мы вам рады.
- Здравствуйте, - сказал Егор.
Странно, но в этом прохладном мире вельмож было жарко. Он даже снял фуражку, чтобы вытереть рукавом блестящее лицо.
Егор с Люськой молчали. Вельможа их не спрашивал. Он разговаривал сам с собой.
- Добро пожаловать в государство Солнца! - сказал вельможа.
Люди на велосипедах обернулись к Егору с Люськой и рассматривали их равнодушно, как рассматривают людей лошади. Они были в плащах, в касках, как настоящие велосипедисты. Егор улыбнулся собственным мыслям - он уже рассуждает как старожил.
- Прошу садиться, - сказал вельможа. - Обо мне вы могли не слышать, если плохо учились в школе. Моя фамилия Дантес. В свое время мне удалось убить известного русского поэта Пушкина и избавить мир от этого якобинца. Эдмонд Дантес. Впоследствии писатель Дюма написал обо мне роман. Но мы с вами живем в демократическом обществе, и потому можете называть меня попросту: Эдмонд Давидович.
Велосипедисты уселись в седла и были готовы тронуться в путь. Партизан стоял в дверях бытовки. Он поднял руку и приложил ее к новой фуражке.
Егор послушно влез в телегу. У заднего бортика была доска как раз на двоих. Люська села рядом.
- Я боюсь, - прошептала она.
- Мы должны все узнать, - сказал Егор. - Не сидеть же здесь.
- Правильно! - Вельможа Дантес услышал слова Егора. Он повернулся на кресле и крикнул велосипедистам: - Ну, мои любезные, не подведите! Покажите нашим гостям, как мы умеем ездить.
Велосипедисты согласно нажали на педали, и повозка, покачнувшись на откосе, покатилась вниз, к широкой асфальтовой дорожке возле самой воды.
Вельможа развернулся к пассажирам.
- Полагаю, - сказал он, - что у вас есть множество вопросов. Но отвечать на них у меня нет настроения. Вопросы буду задавать я.
Никто с ним не спорил. Велосипедисты мерно жали на педали, велосипеды скрипели. Телега тоже скрипела.
- А машин у вас нету? - спросил Егор.
- Мальчик, я же сказал, что не намерен отвечать на вопросы, - капризно сказал Дантес. Он накрутил на палец длинный светлый локон и дернул за него. Сморщился как от лимона.
- Здесь бензина нет, - сказал один из велосипедистов. Было странно услышать его, потому что лошади не должны разговаривать.
- Он куда-то девается, - сказала вторая "лошадь".
- Помолчите! - оборвал его Дантес. Теперь он запустил тонкие пальцы в бородку.
"Лошади" замолчали. Повозка скатилась на дорожку вдоль воды. И тут Егор увидел, что лодка, в которой приплывали к ним три бандита, стоит полузатопленная у самого берега. В лодке никого не было. Ее мачта наклонилась. Голова Марфуты, насаженная на мачту, чуть приоткрыла глаза, глядя на Егора.
- Ой!
Это был голос Люськи.
- Их уже примерно наказали, - сказал Дантес.
Велосипедисты прибавили оборотов, и повозка быстро покатилась по набережной.
- Ты учишься в школе? - спросил Дантес у Егора.
- В девятом классе, - ответил тот.
- Молодец. Еще год - и окончишь школу. Куда намерен поступать?
- На исторический.
- Решил стать архивной крысой? - Дантес дернул себя за бороду.
Его пальцы не знали покоя - они должны были все время за что-то дергать, куда-то залезать.
- Археологом, - ответил Егор.
Дантес задавал вопросы так, словно был гостем на родительской даче. Будто не сомневался, что Егору предстоит учиться в институте. Может быть, отпустят, подумал Егор. Как будто сидел в тюрьме.
- Ну а ты что нам скажешь? - спросил Дантес у Люськи.
- А вы в самом деле Пушкина убили? - спросила Люська.
- Убил.
- Тогда я с вами разговаривать не буду, - твердо заявила Люська.
Егор подумал: "Как странно, а я ведь его не воспринял как настоящего Дантеса. Если он убил Пушкина, значит, наказание для Дантеса было страшнее, чем смерть для Пушкина".
- Вы тоже наказаны, - сказал Егор. - Полтора века сидите в тюрьме.
- Не думаю, что это - тема для разговора, - сказал Дантес. - Тем более что я занимаю достойное положение.
Навстречу им по набережной шла девушка и катила перед собой кресло с идиотом. Голова того свешивалась набок, и из угла рта тянулась слюна. Видно, нагулялись и возвращались обратно.
- Софья, почему без охраны? - вдруг спросил Дантес. - Не выношу непослушания.
Девушка чуть замедлила шаг и сказала тихо, но так, что слышно было издалека:
- Я не намерена давать вам отчет. Мне не требуется охрана. Лучше охраняйте себя.
- Ха-ха-ха! - громко закричал Дантес.
Девушка покатила кресло дальше. Дантес расстроился, что-то зло пробормотал под нос.
Возле ажурного железнодорожного моста Окружной дороги велосипедисты вытащили повозку на мостовую, и дальше они поехали по широкой набережной. Слева стояли пустые кирпичные дома, справа за чугунной решеткой была видна серая река.
- Этого еще не хватало! - Дантес совсем расстроился. Он смотрел наверх. Над ними медленно летел воздушный шар. Он летел поперек их движения, перелетел через реку. Из корзины шара свесился человечек и что-то кричал. Дантес погрозил ему кулаком.
- Типичный бардак, - сказал Дантес Егору. - Никому нельзя верить. Сказано же - летать запрещено. Слава богу, живем сотни лет и не летаем. И неизвестно, откуда летит, с каким заданием.
Велосипедисты энергично работали педалями, повозка поскрипывала.
- Нам далеко ехать? - спросил Егор.
- В принципе тебя это не должно волновать.
- Еще как волнует, - вмешалась Люська. - Мы хотим отсюда поскорее уехать.
- Кто же внушил тебе такую глупую мысль? - удивился Дантес. - Неужели твой юный спутник?
У Дорогомиловского завода стоял сторож в каске и черном плаще.
Больше им никто не встретился до самого Киевского вокзала. Ехали они долго - все же велосипеды с телегой не самый быстрый вид транспорта. Но больше не разговаривали. Дантес был погружен в свои мысли и на все вопросы отвечал невнятным бурчанием. Да и сам больше ничего не спрашивал.
Егор смотрел на небо, на другой берег реки, на пустые дома, ему казалось, что пустынность этой Москвы - какой-то яд. Он вползает в сердце и превращает тебя в человека-лошадь. Ты готов покорно крутить педали. А раз нет времени, нет часов и нет измерений, то трудно понять, год прошел или десять минут.
- Смотри, - сказала Люська, - это Новодевичий монастырь, правда?
Монастырь изменился. Стены его были некрашеные, в луковке колокольни была большая дыра, парк, отделявший монастырь от реки, исчез. Остался лишь длинный пруд.
Скрип-скрип - колеса повозки, скрип-скрип - педали.
Вот и Киевский вокзал стеклянным ангаром поднимается за площадью, на которой остались - наконец-то Егор увидел их - машины. Забытые на стоянке.
- Это неправильно, - сказал он.
- Что неправильно? - спросила Люська.
Ей стало тепло, она расстегнула пальтишко и откинула на спину серый платок. Волосы ее, зачесанные на прямой пробор, были туго стянуты резинкой. От этой прически голова становилась меньше, а сама Люська казалась старше, чем была в платке.
- Машины не должны здесь оставаться, - сказал Егор. - Машины потом уезжают.
- Мы не знаем, - сказал вдруг Дантес, - что из вещей переходит сюда, а что остается, мы даже не знаем, у чего появляются дубли, а у чего нет. Я тут видел табун лошадей на Садовом кольце. Ты видел, Петренко?
- Мы вместе были, господин Дантес, - откликнулся правый велосипедист.
- Представляешь, табун лошадей! Откуда? Почему? Мы сначала думали, что это видимость.
- Но они прошли, и мы видим - навоз! Честное слово, - вмешался в рассказ другой велосипедист.
Неожиданно Дантес вытащил откуда-то, возможно из-под себя, длинный хлыст и с размаху огрел велосипедиста.
- Больно! - охнул тот.
- Я и хотел, чтобы было больно, - ответил Дантес. - Когда я рассказываю, не влезай.
Петренко и не подумал вступиться за своего товарища.
Повозка въехала на площадь, миновала стоянку машин и остановилась у громадного входа в вокзал под башней с остановившимися часами.
Дантес первым спрыгнул с повозки и пошел наверх по широкой лестнице.
Там стояли два велосипедиста в пожарных касках.
Один из велосипедистов, которые привезли повозку, слез со своей машины и сказал Егору:
- Пошли, чего расселся!
Зал Киевского вокзала был высоким, гулким. Звук шагов раздавался так, словно его подхватывал микрофон и, многократно усилив, бросал вниз.
Прямо был выход на платформы, но велосипедист повернул налево.
И сразу - словно поднялся занавес - они очутились в ином мире. В мире людей, вещей и движения. Главное - здесь было движение. Движение - это и есть жизнь материи, сказал себе Егор. Неизвестно, он читал это где-то или сам придумал.
Зал переходил в длинное, не столь высокое, но просторное помещение, в котором сохранились длинные ряды жестких кресел для ожидающих пассажиров. В креслах сидели или лежали люди. В дальнем углу у стены несколько рядов были сдвинуты, и там собралась тесная компания с гитарой. Эти люди пели песню про барабанщика.
На свободном пространстве люди разгуливали поодиночке, парами или небольшими группами, останавливались, снова шли. Среди них были и велосипедисты, а также военные в мундирах и фуражках. Женщин было меньше, чем мужчин, но, глядя на них, можно было скорее сообразить, что они принадлежат разным эпохам. Мужской наряд за последние двести лет не так уж сильно менялся, зато женские платья претерпели большие перемены. И было странно и непривычно видеть даму в длинном, до земли, платье со шлейфом, а рядом с ней женщину в короткой, выше колен, юбке, женщин с высокими замысловатыми прическами и вообще без причесок - коротко и просто остриженных. Значит, здесь, понял Егор, есть свои парикмахеры и портные, и этот мир, оказывается, устроен куда сложнее, чем показалось там, возле Метромоста, где все человечество ограничивалось маленькой кучкой нищих.
Люди вокруг Егора были разного возраста, чаще старые, чем молодые. Независимо от возраста некоторые из них были более или менее новыми, живыми, а другие были изношены, как скрипучие стулья, поедены древоточцами и готовы вот-вот рассыпаться.
Но если там, в бытовке у Москвы-реки, только Марфута красила себе лицо, причем делала это не очень умело - видно, на фронте не успела научиться, - то здесь все - и мужчины и женщины - были размалеваны, как дикари.
Люська сказала:
- Полное безобразие, как в цирке.
Да, как в цирке, а вернее, как клоуны в пантомиме. Издали это не смешно, а вблизи и смешно и страшно.
Все они вели себя как очень занятые и важные люди, на Егора с Люськой никто не обращал внимания, если не считать женщины непонятных лет, прическа которой напоминала луковицу, лицо было густо намазано мелом, на щеках нарисованы красные помидоры, а вокруг желтых белков глаз черная кайма чуть ли не в спичку толщиной.
Женщина обернулась к ним, когда они проходили мимо следом за велосипедистом, и сказала своему спутнику, голубоватое лицо которого было прикрыто слишком большими темными очками:
- Обрати внимание, какая милая девчушка. Чудесный цвет лица.
- Обломают, - ответил ее спутник, наряженный почему-то в длинный шелковый таджикский халат. - Насмотрелся я на них. Многих обламывали.
Говорил он так спокойно и равнодушно, что у Егора кольнуло в сердце. Люське грозила какая-то опасность.
- Да, - сказала им в спину дама-луковица, - как пролетает жизнь! И я ведь была такой. В пансионе для благородных девиц.
- Врешь, - ответил мужчина.
Перед дверью, над которой сохранилась табличка "Комната милиции", было теснее. Здесь люди скапливались, как муравьи у входа в муравейник. Велосипедист остановился.