С утра во рту у него не было маковой росинки. День выдался трудный. Смерть Кацинского, единственного свидетеля нападения на Ирэну, как бы автоматически лишала всякой возможности доказать участие Базяка в нападении и выяснить его мотивы. Разве что сам Базяк решит признаться и выдать своего сообщника. Но на это рассчитывать трудно. На допросе он категорически все отрицал. Шансы на то, что он вдруг одумается, невелики. "Вероятно, – прикидывает Корч, – он понял, что в руках у нас нет никаких доказательств, кроме свидетельских показаний Кацинского. А теперь нет и этого доказательства". Корч опросил вчера жителей дома на Ясминовой. Сведений – кот наплакал. Кто-то слышал крик и шум, кто-то, возвращаясь домой, видел со спины фигуру мужчины, поднимавшегося вверх по лестнице. Только фигуру, вернее даже силуэт, поскольку на лестнице было темно: неделю назад перегорела лампочка. Дворник живет во флигеле и в дом заглядывает редко. Он работает еще где-то по совместительству и, кроме того, имеет в деревне земельный участок. Одним словом, дворник в доме не был целую неделю, и на лестнице по-прежнему темень. По вечерам карабкаться по ней приходится чуть ли не ощупью.
– Кто бы мог подумать, что случится такое несчастье, – оправдывался дворник, вызванный работниками милиции. – Наверно, опять напился, – поясняет он тоном человека, хорошо осведомленного о подноготной своих жильцов. – Разве тут за всеми углядишь…
Он говорил что-то еще долго, нудно и не по существу, но Корч его уже не слушал. Подгоняемый тревогой (а вдруг дело не ограничилось Кацинским), он поспешил к Ирэне Врубль. Ясика дома не оказалось, дверь открыла сама Ирэна. Неожиданный визит Корча застал ее врасплох, а известие о смерти Кацинского буквально потрясло. Слезы градом катились по ее похудевшему лицу.
Кацинский заходил к ней часа два назад, справлялся о здоровье и собирался потом идти в магазин за продуктами. Спрашивал, не надо ли купить что-нибудь и ей. Она поблагодарила. Ясик все уже купил. Кацинский ушел и пообещал заглянуть вечером. После его ухода к ней в квартиру никто не звонил и не стучался. Никого из посторонних она не видела.
Корч вздохнул с облегчением. Ведь избиением дело могло не ограничиться. Хотя, конечно, Базяк арестован, но его сообщник… Корч взял у Ирэны обещание никого постороннего ни под каким видом в квартиру не впускать и сбежал вниз – ему надо было присутствовать при осмотре места происшествия.
Осмотр трупа произвел, довольно, впрочем, поверхностно, врач ближайшей поликлиники. Только его и удалось отыскать. По мнению врача, никаких следов насилия на трупе не было, а ушибы и телесные повреждения, вызвавшие смерть, вероятнее всего результат падения с лестницы. Упасть же с нее пара пустяков: крутая, с высокими деревянными стертыми ступенями и скользкими шаткими перилами: несчастный случай здесь вполне возможен, даже если по этой лестнице поднимался трезвый человек. "А был ли Кацинский пьян?" Рядом с его телом валялась разбитая бутылка из-под водки. Алкоголем пахла одежда, но изо рта запах спиртного не чувствовался. "Ирэна Врубль утверждала, что Кацинский был трезв. Возможно, он только купил водку и нес бутылку домой, когда на него напали и сбросили с лестницы?"
Однако для подтверждения такой версии не находилось никаких убедительных доказательств. Не дал их тщательный осмотр комнаты и лестницы. В комнате не видно было никаких следов борьбы или насилия. Все вещи стояли на прежних своих местах, как и в тот раз, когда Корч приходил сюда для беседы с Кацинским. Замеченная якобы кем-то из жильцов фигура незнакомого человека могла оказаться плодом воображения или ошибкой – в темноте не так уж трудно ошибиться. Нельзя исключать и того, что набивавшийся в свидетели просто хотел привлечь, к себе особый интерес – в Заборуве, где каждое такого рода событие становилось сенсацией, любой свидетель, что-то видевший или слышавший, сразу делался центром повышенного и всеобщего любопытства. Одним словом, рассказ о каком-то "незнакомце" вполне мог оказаться досужим вымыслом. Хотя, конечно, нельзя исключить, что кто-то приходил за Кацинским и, поджидая его, укрывался на лестнице. "Но почему именно за Кацинским? Версия "заткнуть рот" свидетелю маловероятна, если принять во внимание, что Базяк арестован, а информация о ходе следствия и выявленных им обстоятельствах не может просочиться сквозь стены милиции".
Впрочем, в этой дыре все как-то "просачивается". Можно допустить, что задержание Базяка не прошло незамеченным и весть эта широко разнеслась по городу, дойдя до ушей его сообщника. Тот сразу сообразил, откуда грозит опасность. Он ведь тоже видел Кацинского и понимал, что только Кацинский, единственный свидетель, может представлять для них обоих реальную угрозу. Если Базяк задержан, значит, на него указал Кацинский. В любой момент он может указать и на второго, дав обличающие его показания. Следовательно, надо заткнуть ему рот. Предположим даже: сообщник Базяка уверен, что Кацинскому неизвестны их фамилии, но он не может не считаться с вероятностью того, что тот запомнил их лица и при очной ставке их опознает. "Да, похоже, Кацинский запомнил их лица, – может размышлять сообщник Базяка, – хорошо запомнил. Руководствуясь нарисованным им словесным портретом, милиция почти сразу вышла на Базяка. Следовательно, и второй портрет может оказаться не менее точным".
Собственно, только "портретный" путь теперь и оставался. Все сотрудники милиции получили словесный портрет и приказ начать розыск человека с описанной внешностью. Занялся этим и сам Корч. Действовать надо было немедля. Без установления сообщника практически не оставалось шансов изобличить Базяка. Времени в обрез. При сложившейся ситуации через сорок восемь часов его придется освободить, поскольку прокурор не даст санкции на арест. Выйдя же на свободу, он войдет в контакт с сообщником, и вместе они заметут все следы, которыми пока еще можно воспользоваться. Итак, на счету каждая минута. Корч проводил десятки бесед. И все впустую: два варианта навели на ложный след, а одно показание, что человека примерно описанной внешности видели в ближайшем мотеле, оставалось пока непроверенным.
Этот мотель, укрывшийся в лесу, служил, как выяснил Корч, прибежищем для любителей выпить вдали от чужих глаз или провести ночь с девицей.
Корч отправился туда на служебной машине.
Хозяин мотеля внимательно изучил словесный портрет и, возвращая его Корчу, довольно уверенно заявил:
– Да, похожий на этого человек у нас бывает, только в действительности он, пожалуй, значительно старше. Наезжать к нам с девицей стал примерно с середины прошлого года. Вот, пожалуйста, поищите, – протянул он Корчу регистрационную книгу. – Ах, вы не знаете фамилии? Ничего страшного. Мы регистрируем и адреса постоянного места жительства.
Без особой уверенности Корч начинает листать книгу регистрации постояльцев. "Где гарантия, что этот тип вообще зарегистрировался? Кроме того, он мог назвать вымышленные имя и место жительства. Сунул администратору "красненькую" – и никаких забот. Однако поискать все-таки следует".
Перелистывая страницы регистрационной книги, Корч натыкается на фамилию Валицкого. Встретились имена и еще нескольких заборувских нотаблей. Корч старательно выписал все знакомые фамилии и даты визитов. На странице, датированной пятнадцатым сентября прошлого года, снова фамилия Валицкого. "Пятнадцатое сентября… – Эта дата что-то ему напоминает. Но что? Ах да! День смерти Ежи Врубля! Но ведь Валицкий показал, что пятнадцатого сентября около двадцати двух часов видел Врубля распивавшим водку с каким-то неизвестным". Корч впивается взглядом в запись, отыскивая время регистрации. Есть! Двадцать один час. Комната номер восемь. В эту же комнату записана и некая Иоанна Зях из Калинувки. "Ясно – они были вместе. Но если их зарегистрировали в двадцать один час, значит, Валицкий не мог находиться в двадцать два часа в Заборуве и, следовательно, дал ложные показания. Зачем? Наконец-то, кажется, появляется какой-то след в деле Врубля! Но для дела Базяка этот след ровно ничего не значит. Не значит ли?" И вдруг до сознания Корча доходит, что внешность Валицкого чем-то очень напоминает словесный портрет. "Хозяин мотеля заметил, что его гость выглядит старше, чем на словесном портрете. Конечно. Все так. Опять совпадение и не более. Ведь не мог же, в самом деле, Валицкий быть сообщником Базяка. Это совершенно исключается. Значит, снова ложный путь. Не везет же мне с этим сообщником! Зато в деле Врубля, похоже, наметился какой-то поворот".
Корч решает не откладывая ехать в Калинувку, где проживает неведомая Иоанна Зях. "Если она подтвердит… Заодно проверю на месте и алиби Антоса. Его родня живет в этой же деревне".
Иоанны Зях он не застает. Зато выясняет, что работает она в гминном Совете. У ее родителей здесь, по соседству с Антосами, большая усадьба. Девица помолвлена с местным солтысом и пользуется хорошей репутацией. Ведет общественную работу, является членом правления воеводской Лиги женщин. Часто ездит в воеводство на заседания правления. "Заседания, как видно, проводятся в мотеле, – смеется про себя Корч, узнав, что именно сегодня она поехала на такое заседание. Сопоставляя даты ее служебных командировок с днями регистрации в мотеле, Корч приходит к выводу, что они совпадают. – Все ясно. Вероятно, и Валицкого сегодня не будет в Заборуве".
Затем он проверяет алиби Антоса: дело получается темное. В деревню он приезжал – это точно. Но время его приезда поддается определению весьма приблизительно. "В котором часу приехал?" – "Сразу после обеда. Муж тогда ушел уже в поле".
Обед в деревне – это знал даже Корч – примерно в двенадцать – в час дня. К этому времени все тянутся с поля в деревню. Исходя из такого расчета, Антос, следовательно, приехал часа в два. "Не получается. Слишком рано. А когда уехал?" Помнят, что примерно за час перед дойкой коров. Дойка летом – выяснил Корч – после возвращения стада с выпаса. Часто уже в сумерки. А сумерки в эту пору года наступают в семь, в восемь вечера. В зависимости от погоды. Значит, опять не сходится.
"Похоже, дело с его алиби не так уж ясно", – думал Корч, возвращаясь в город. Теперь только стал давать о себе знать голод.
…Корч заканчивает уже обед, когда замечает пробирающегося меж столиками Дузя. Тот осматривается по сторонам, отыскивая свободное место. Замечает Корча. Здоровается.
Корч жестом приглашает его за свой стол, и когда тот, как бы не смея отказаться, подходит со смущенным выражением лица, не без иронии замечает:
– Вижу, вам не с руки сидеть рядом с милиционером?
Вместо ответа рабочий присаживается на краешек стула.
– Да нет, пан поручик. Мне пока нечего опасаться, да и вам нет до меня дела. Отчего же не посидеть и не побеседовать? Но лучше бы не v всех на виду. Сразу пойдут толки: я, мол, фискал, а вы водите дружбу с такими, как я. И так плохо, и так нехорошо. И для вас, и для меня.
– Да пусть себе болтают. Меня это не волнует. А вы были правы: паркет-то действительно куда-то уплывает. Только вот – куда?
Беседу прерывает официантка. Она обращается к Дузю:
– Тебе что, чекушку?
– Чекушку и что-нибудь загрызть, – бросает тот небрежно, снова поворачиваясь к Корчу: – Имеет право человек выпить после работы?… – в тоне его не столько вопрос, сколько скрываемое смущение.
Корч делает вид, что не слышит.
– А насчет паркета, – продолжает Дузь, снижая голос, – сами видите, я не придумываю. Известно, как делаются такие делишки. По документам – все в ажуре, как в аптеке, а стройматериалы – тю-тю, идут налево. Бизнес… Одно время они и меня хотели было втянуть в свои махинации. Да я не согласился. Из-за Якубяка. Он наладил дело, поверил в нас. Как же можно его подводить? Он человек порядочный, хоть и слишком доверчивый. Рано или поздно его здесь съедят. А хотите узнать больше – поговорите с людьми. Только без официальности, по-человечески. Официально никто слова не скажет. Побоятся, Крму охота лезть на рожон… – Он умолкает, завидя приближающуюся официантку. Та ставит на стол графин с водкой, посыпанную луком селедку. Наливает рюмку.
– А вторая где? – спрашивает Дузь. – Один и пить не буду. Или пан поручик с простым рабочим не пьет?
– Ну почему?
Когда обе рюмки наполнены, Корч достает бумажник:
– Я расплачусь сразу за все.
– Теперь уж точно будут говорить, что вы поставили мне четвертинку за донос. А, черт с ними Пусть катятся… Если вам удастся накрыть этих деляг, легче станет дышать. Но пока что-то все, против них выступавшие, плохо кончали. Ваше здоровье! – Дузь поднимает рюмку. Корч выпивает свою.
Они прощаются. Пробираясь меж столиков к выходу, Корч ловит на себе любопытные взгляды. Среди посетителей замечает в шумной компании Янишевского, Голомбека, Витольда Борковского, владельца автомастерской Вацлава Лучака. Со вздохом облегчения захлопывает за собой тяжелую дверь.
ГЛАВА XVIII
Майор Земба ходит по кабинету размеренным строевым шагом, как обычно, когда мысли его заняты чем-то особенно важным.
– Докладывай все по порядку о Кацинском, – встречает он входящего Корча. – Заключение о вскрытии тела получено?
– Так точно! – вытягивается Корч. Добрые отношения с шефом не устраняют разницы в их служебном положении, и потому, несмотря на жест рукой, указывающий на стул, Корч продолжает стоять, ожидая, пока сядет майор.
– Экспертиза считает, что причиной смерти послужили кровоизлияние в мозг и перелом основания черепа. Допускается, что эти повреждения могли явиться следствием падения с лестницы и удара затылком о ступеньку. Во всяком случае, в протоколе вскрытия говорится о тупом предмете…
– Но могло быть и все иначе, – прерывает его Земба, обращаясь не то к себе, не то к Корчу. – Его могли ударить и сбросить с лестницы. Он был пьян?
– Нет. Возле него лежала, правда, разбитая бутылка из-под водки, но водкой была залита только одежда. Вскрытие не показало наличия алкоголя в крови. Осколки стекла от бутылки мы собрали и отправили на дактилоскопическую экспертизу. При осмотре квартиры спиртного не обнаружено. В беседе со мной шестого сентября Кацинский был совершенно трезв и сказал, что бросил пить, поскольку оказалось, наконец, что кому-то он еще нужен.
– Он так и сказал? – задумчиво спрашивает Земба.
– Да. После нападения на Ирэну Врубль он постоянно помогал и ей, и той старушке пенсионерке, которую сшибла машина, – поясняет Корч.
Но этой фразы Земба уже не слышит. "Оказалось, наконец, что кому-то он еще нужен", – повторяет Земба про себя. Эти слова будто укор совести. Перед мысленным его взором встает изможденное лицо давнего боевого товарища. "Я пришел к тебе за справедливостью… Пришел к тебе за справедливостью… Пришел… и потому погиб. А что же я?!" Земба чувствует, как в нем начинает вскипать ярость. Он сам не знает, не может понять, откуда берется это чувство. Давно уже он ни на что так болезненно не реагировал. Ярость и чувство отвращения. Ко всему этому заборувскому укладу жизни, построенному на принципе "ты – мне, я – тебе". Неужто и он дал втянуть себя в эту дьявольскую сеть?!
– Ты Базяка допросил? – спрашивает он резко.
– Да, но пока безуспешно. Он утверждает, что Находился в тот день дома. Никаких доказательств У нас, к сожалению, нет. Кацинский был единственным свидетелем. А поскольку теперь и он мертв, Базяка придется освободить.
– Что удалось установить о его сообщнике?
– Пока ничего, кроме словесного портрета.
– В котором часу ты закончил допрос Базяка?
Корч на минуту задумывается.
– Днем… Часа в два.
– Ты проверял! из камеры, где сидит Базяк, после его допроса никого из задержанных не освобождали?
Корч мгновенно схватывает смысл вопроса. Действительно, этим путем Базяк вполне мог связаться с сообщником.
– Не догадался, – признается он огорченно, – Прошляпил.
– Срочно проверь! – в тоне Зембы по-прежнему резкие ноты.
Корч выходит из кабинета, огорченный своей оплошностью. Направляется к начальнику караула. – В какой камере содержится Зигмунт Базяк? – В восьмой.
– В ней есть еще кто-нибудь?
– Нет, сейчас он один. – А кто был раньше?
– Сидел там один тип. Позавчера, седьмого, его выпустили.
– Как фамилия?
– Сейчас посмотрю, – сержант листает журнал.
– Базяк уже содержался в этой камере до освобождения второго?
– Кажется, да. Выпускал я того часа в четыре. Вот распоряжение об освобождении, – сержант протягивает Корчу журнал.
Корч выписывает в блокнот данные и бросается к себе наверх. Анджей Люлинский. Проживает: Замковая, 4, освобожден из камеры предварительного заключения седьмого августа.
– Срочно доставить его ко мне! – поручает он дежурному.
"Да, шеф прав, – Корч никак не может успокоиться. – По этому каналу информация действительно могла просочиться. Но просочилась ли? Сейчас выяснится. А вдруг Люлинский куда-нибудь выехал?"
К счастью, тот никуда не выехал, и через каких-нибудь полчаса милиционер доставляет в клетушку Корча тощего мужичонку с крысиной мордочкой и бегающими глазками.
– В чем дело? Меня освободили по распоряжению прокурора. Я не виноват. – Голос у мужичонки писклявый и перепуганный. – Не воровал я эти доски… Поклеп все это…
"Какие еще доски? А… Его, видимо, в этом обвиняли, – не сразу соображает Корч, поглощенный занимающими его мыслями. – Опять прошляпил. Надо было еще до привода ознакомиться с делом этого Люлинского", – корит себя Корч и резким тоном бросает:
– Дело не в досках! Не успел прокурор вас освободить, как вы опять заскучали по камере!
– Не пойму, о чем вы говорите. Что я такого сделал? После освобождения сразу пошел домой. У меня все в порядке.
Однако в бегающих глазках таится беспокойство, – Гражданин Люлинский, на этот раз дело пахнет не досками, а убийством. Это посерьезнее…
– Я?! Убийство?! Гражданин начальник, что вы такое говорите?! – вскрикивает Люлинский дрожащим голосом. Руки его на краю стола трясутся. – Я – и мокрое дело! Это какая-то ошибка! О, боже! – Голос его прерывается, в глазах неподдельный ужас.
– В какой камере вы здесь содержались?
– В восьмой, – торопится тот с ответом.
– С вами там находился некий Зигмунт Базяк?
– Фамилии не знаю. Привели туда одного перед самым моим освобождением… Пацана какого-то, белобрысого…
– О чем просил вас этот белобрысый?
– Он – меня?! – дрожь в голосе усиливается. – Ни о чем.
– Пан Люлинский, я ведь, кажется, ясно сказал – речь идет об убийстве. Вам опять не терпится попасть за решетку, но теперь уже по другому обвинению?
– Я скажу, все скажу. Я не знал… Правда, не знал… Он ведь только просил меня передать… Всего несколько слов…
– Что именно?
– "Пусть пьянчуга не чирикает".
– Когда и кому вы передали эти слова?
– На следующий день, утром. Восьмого августа, часов в десять, какому-то Сливяку. Я сказал, что пришел от Зигмунта, и передал эти слова про пьянчугу… Я правда не знал…
– Адрес! Быстро!
– Варшавская, 24.
Корч торопится.