– Да, – согласился адвокат. – Эльжбета не из тех изощренных кокеток, что опутывают своими сетями стареющего мужчину ради выгодной партии. Напротив, поначалу из них двоих она была больше влюблена в Зигмунта, чем он в нее. Он даже несколько опасался этого супружества. Боялся показаться смешным в глазах своих коллег, вступая в брак со своей студенткой, которая на много лет была моложе его. Надо сказать, Войцеховский в годы войны пережил ужасную трагедию – во время Варшавского восстания под развалинами дома погибли его жена и двое детей. После этого он долго не решался на брак, только Эле удалось растопить лед, о чем ему, конечно, не приходится жалеть.
– И вот теперь этой женщине придется предстать перед судом по обвинению в преднамеренном убийстве, – огорченно покачал головой Межеевский.
– Для меня это тем более тяжело, что я приложил к этому руку, – вздохнул Потурицкий. – Скажу даже больше: я не осуждаю Эльжбету. С моей точки зрения, Лехнович всегда был и остался подлецом.
– Спасибо за исполненный долг. Я верю, Леон, что приход сюда с таким разоблачением был для тебя делом нелегким. И потому даже не в претензии, что ты медлил до самой последней минуты, рассчитывая, что нам самим удастся напасть на верный след. Должен признаться, мы с самого начала плохо вели следствие, наделали массу ошибок. В том числе и ту, что недостаточно внимательно изучили фотографии.
– А ты, старик, не сердись за тот мой звонок. – Потурицкий протянул полковнику руку, и они обменялись сердечным рукопожатием.
– Подпиши протокол, – остановил Немирох уже выходившего Потурицкого, – а то придется вызывать тебя еще раз.
– Постановление о задержании подготовить? – спросил Межеевский, когда адвокат вышел из кабинета.
– Не будь, Ромек, таким прытким, – рассмеялся Немирох.
– Что, разве этих доводов недостаточно?
– Доводы – лучше не надо. И для нас, и для прокурора. Достаточны они и для суда. Но зачем нам торопиться? Войцеховская от нас не убежит.
Поручик не мог прийти в себя от изумления. В его практике не было случая, чтобы полковник откладывал арест преступника, против которого имелись столь серьезные улики. А тем более – убийцы.
– Конечно, – возразил он, – Войцеховская не убежит в буквальном смысле этого слова. Я, правда, изъял из лаборатории профессора цианистый калий, но в шкафчике там осталось еще множество разных ядов. Некоторые из них действуют не хуже, чем цианистый калий.
– И это не страшно, – успокоил полковник своего юного помощника. – Отправь Войцеховской повестку с вызовом к нам на послезавтра на десять часов утра. В повестке укажи: "Для подписания протокола". А до того я хотел бы завтра побеседовать с паном Винцентием Коротко.
– Кто это такой?
– Милый пожилой человек. Страстный филателист. А кроме того, вот уже тридцать лет работает швейцаром в Политехническом институте, на кафедре профессора Зигмунта Войцеховского. Мне хотелось бы поговорить с паном Коротко завтра что-нибудь часов в двенадцать дня. Ясно?
ГЛАВА XV. Показания старого филателиста
Пана Винцентия Коротко, худощавого высокого старика с седой шевелюрой и пышными усами, с на редкость молодым взглядом добрых глаз, скорее удивил, чем встревожил вызов в городское управление милиции. Немирох усадил своего гостя в удобное кресло, угостил сигаретой и приступил к беседе:
– Мы пригласили вас сюда к нам, поскольку считаем вас человеком добропорядочным, достойным уважения. Все, что вы нам расскажете, останется между нами, разговор будет сугубо доверительный.
– Мы что, – заверил швейцар, – мы к власти всегда со всем нашим почтением.
– Мы это знаем и знаем, что мимо вас ничто не пройдет незамеченным. Потому хотели бы узнать, о чем говорят у вас в доме, что там делается, как работает участковый? Знаете, время от времени приходится их проверять.
– Это уж как водится. А участковый, что ж? Ничего участковый, плохого слова о нем не скажу. Участок у него великоват. Что он может сделать, если всяк день не успеешь во все углы заглянуть? Оно не вредно бы как-нибудь вечерком облаву устроить на хулиганов, что у нас в подъезде сборища устраивают. И не то чтобы там где-нибудь внизу, а все норовят повыше, на разных этажах, а всего чаще на шестом. Орут, курят, мусорят, без бутылок плодово-ягодного вина дня не обойдутся. А тут уж, глядишь, и жильцов начинают цеплять. А девицы с ними так, с извинением сказать, прежде под фонарями лучше стояли. Один стыд и божья срамота.
– Записывайте, поручик, – распорядился Немирох.
– Участковый, оно, конечно, старается, да что один может сделать? Зато вот дворника, или как он там теперь зовется – смотрителя дома, – не мешало бы хорошенько прищучить штрафом, да побольше, чтоб знал! Лестницу если протрет мокрой тряпкой в два месяца раз – и на том спасибо. А уж лифта, почитай, как дом построили, ни разу не мыл. Ни пола, ни стен. Грязища такая, что ни рукой тронуть, ни спиной прислониться. Того и гляди, приклеишься. Уж сколько я ему говорил, говорил, да и другие жильцы внимание обращали… Все впустую. Да разве такой тунеядец за дело болеет? Ему главное – квартиру получить, а там хоть трава не расти, ему все едино…
– Запишите, поручик, – снова распорядился полковник.
– В домоуправлении тоже не лучше. Сидят там такие размалеванные, надушенные куколки, будто тебе кафе какое, а не учреждение. Попробуй приди к ним с просьбой! Водопроводчика ждал больше двух недель. А явился, так не о работе думал, а как бы ему водки стакан поднесли. Месяца не проходит, чтобы горячую воду на несколько дней не отключали, а бывает, и неделями ее нет.
– Все записывайте, Межеевский.
– Слушаюсь, записал.
– Мусор вывозят – будто одолжение делают, когда из-под отходов уже баков не видать. Зимой-то еще полбеды, а летом от помойки несет на всю округу. Не приведи бог какой заразы! Обратно же, собственники – ставят автомобили под самыми окнами и давай в шесть утра газовать, моторы прогревать, весь дом перебудят! А на стоянку встать, что за детской площадкой, им, видишь ли, пятьдесят метров проехать трудно.
– Успели записать, поручик?
– Все записал.
– Спасибо вам, пан Винцентий. Мы вашему домоуправлению и этому тунеядцу поддадим жару, долго помнить будут. А что касается сборищ на шестом этаже, мы найдем для них другое помещение. Намного ниже и с железными занавесками на окнах.
– Это пойдет им на пользу. А то ведь пройти не дают человеку, чтобы не обозвать его грязным словом, даже женщин и детей.
– Положим этому конец, и без проволочек.
– Люди вам спасибо скажут. Жильцы у нас – народ порядочный, грех худое слово молвить, а этот сброд даже не знаешь, откуда собирается.
– Я слышал, пан Винцентий, вы у нас известный филателист?
– А что? – оживился швейцар. – Вы тоже собираете?
– Я-то нет, а мой младший брат собирает, – сочинял как по нотам Немирох: у него и брата никогда не было. – А что вы собираете?
– Вообще все, что попадется. У нас профессора и старшие студенты знают об этом и приносят мне марки, если получат заграничные письма. Это так, удовольствия ради, а иногда для обмена. Моя специальность – марки с произведениями искусства и Мадагаскара. Он теперь называется Малагасийская республика. Во всей Польше нас только три таких специалиста. Но тем двум куда до меня! Они начали только после войны, а у меня еще довоенный альбом с Мадагаскаром уцелел. Целые серии. На выставке в Праге два года назад мне за этот Мадагаскар диплом дали. А сейчас и медаль бы дали. Серебряную уж точно, а то, может, и золотую.
– Значит, коллекция ваша увеличилась?
– Увеличилась. А все спасибо пану доценту Лехновичу. Упокой, господи, его душу. Уважительный был человек. С полгода назад, помню, подходит ко мне и говорит: "Вы, пан Винцентий, кажется, марки Мадагаскара собираете? У меня есть друзья за границей, некоторые тоже марки собирают, так я попрошу, чтобы присылали подходящие для вашей коллекции. Обязательно напишу". С той поры, как ни придет к нам, обязательно принесет мне марку..Одна другой лучше. Пан доцент разбирался в этих делах, хотя сам и не коллекционер. Да он вообще во всем разбирался.
– Так вы были знакомы с Лехновичем?
– Известно, знаком. Я знал его еще сосунком, когда он первые шаги у нас делал. Способный был, бестия. Помню, на экзаменах у нас с профессором Войцеховским Лехнович всегда одни пятерки получал. Во время экзаменов я люблю сидеть в комнатенке возле кабинета профессора, дверь открою и слушаю, как сдают. Раз, помню, подговорил я профессора засыпать для интереса Лехновича. И чтоб ты думал? Войцеховский так и не смог ни на чем его подловить, хоть и гонял по всему материалу и самые что ни на есть каверзные вопросы задавал. После экзамена профессор ему и говорит: "Нет у меня для вас оценки, разве что только мое место". И подумать ведь, теперь уж доценту ничего больше не надо!
– Я слышал, у них были какие-то нелады с Войцеховским и Лехновича убрали из института. Было такое?
– А, что там! – Пан Коротко пренебрежительно махнул рукой. – Дело известное, ученые часто между собой ссорятся. Лехновича в том деле я не одобряю. Некрасиво поступил, что и говорить. Но опамятовался, хоть и через несколько лет. Просил у профессора прощения и старался, как мог, отработать свою вину перед ним.
– Что вы говорите? Теперь нечасто встретишь, чтобы человек добровольно признавал свою вину. Курите, – Немирох придвинул швейцару пачку "Кармена".
– Извинялся, а как же! В присутствии самого пана ректора. При мне дело было. А уж потом-то ночами работал, сюрприз профессору хотел сделать, от хлопот избавить.
– А разве у профессора есть какие-нибудь трудности?
– Пан профессор большой ученый. Письма к нему со всего света приходят. Но дело известное, как это с учеными бывает. У каждого свой… – швейцар оборвал себя на полуслове, – и у Войцеховского – свой. Приспичило ему изготовить какую-то такую массу, какой никто еще не изобретал.
– Ну и как, изобрел?
– Хрен там! Наварили какой-то грязно-серой каши, ни на что не годится. Профессор велел обмазать ею все столы в лабораториях, так я об нее три хороших ножа обломал. А для этой работы профессору, похоже, один министр большие деньги дал. Вот теперь и неприятности – деньги взял, истратил, а толку-то и нет.
– Как вы ладите со студентами? Через лаборатории ведь столько людей проходит. Вашей работенке не позавидуешь.
– Тридцать лет на том сидим. Вместе с профессором. С самого открытия института после войны. А с молодежью я управляюсь. Молодежь у нас неплохая, но и спуску давать ей нельзя. Чуть к ней подобрее, враз распоясывается.
– Профессор у вас чересчур добрый. Доцент, говорят, покруче был.
– Это уж точно – у профессора мягкое сердце, никого не обидит. А Лехнович, тот их гонял! Правда, сказать нельзя – в учебе помогал: разные там дополнительные занятия, опыты, семинары. Ну а если кто сачковал, то лучше сразу уходи. И академический отпуск не помогал: хоть через год, хоть через два, а пан доцент еще сам был ассистентом, потом старшим, а потом уж доцентом, все равно лентяя на чистую воду выведет.
– Значит, у профессора Войцеховского неприятности?
– Известно, невесело ему. Виду не показывает, работает что есть сил, но меня-то не обманешь – я все вижу. И все помощники его стараются.
– Лехнович, наверное, тоже ему помогал.
– Известно, помогал. Но профессор он и есть профессор – ему неловко пользоваться чужой помощью. Лехнович-то у нас не работает. Вот доцент и решил до поры не говорить профессору о своей работе: делает всякие опыты потихоньку, а когда уж найдет, где профессор маху дал, да все исправит, тогда культурненько и подскажет, что к чему. Чтоб, значит, профессора не обидеть. Профессор он на то и профессор, чтобы много о себе понимать.
– Благородный человек – Лехнович. Жаль, что умер.
– Чистая душа! Я, как узнал, что с паном доцентом сердечный приступ приключился, сам сердцем заболел.
– И долго так доцент приходил работать в лабораторию?
– А почитай, месяца четыре. Все больше по субботам после обеда, когда уж в лаборатории никого нет, кроме меня да уборщиц. Другой раз покойник, царствие ему небесное, всю ночь просидит да еще и воскресенье прихватит.
– Ну и что ж теперь будет после смерти доцента с этой самой массой?
– Так себе думаю – справимся. Тут пан профессор начал новую аппаратуру устанавливать, глядишь, на ней дело пойдет лучше. У нас в химии нельзя опускать руки после первых неудач, – со всей серьезностью провозгласил Винцентий Коротко. – Надо упорно добиваться поставленной цели.
– Мы с вами так заговорились, оглянуться не успели, целый час пролетел. Большое вам спасибо за сведения об участковом и вашем домоуправлении. Мы там наведем, как я вам обещал, нужный порядок. Поручик Межеевский возьмет все это под контроль.
– Спасибо, пан полковник. – Старый швейцар, в высшей степени собой довольный, с достоинством попрощался.
– Не понимаю, – эта фраза уже прочно вошла в разговорный словарь Межеевского, – что делать с этими его жалобами на домоуправление и тамошних хулиганов?
– Что делать? – повторил Немирох. – Направь бумагу в их отделение, пусть разберутся и, если жалобы подтвердятся, как следует накажут виновных, вплоть до вызова на административную комиссию. А сборище на лестничной клетке шестого этажа ликвидировать сегодня же!
– Не хватало нам хлопот.
– Не будь этих хлопот, не знали бы мы о "трогательном" участии Лехновича в "неудачах" профессора Войцеховского. Понятно?
– Это все понятно. И ловкие делишки Лехновича тоже, их можно подвести под статью об экономическом шпионаже…
– Что же тогда тебе не понятно?
– Я все еще не вижу повода, почему Эльжбета Войцеховская отравила Лехновича.
– Она будет завтра у нас в десять часов утра. Надеюсь, тогда все и разъяснится. Тешу себя мыслью, что завтра мы сможем завершить следствие.
– И передадим дело прокурору? – удивился поручик. – Сразу после допроса подозреваемой? К чему такая спешка? Не лучше ли более тщательно провести следствие, чтобы у прокуратуры не было к нам претензий.
– Завтра посмотрим.
ГЛАВА XVI. Цветные листы протоколов
– Поручик, – полковник говорил как никогда официальным тоном, – сейчас вы приведете сюда пани Эльжбету Войцеховскую и будете присутствовать при нашем разговоре. Прошу вас не задавать никаких вопросов, ни мне, ни жене профессора. Никаких реплик, сидите и слушайте.
– Ничего не записывать и не составлять протокола?
– Нет. Сядете сбоку, справа от пани Войцеховской. Значит, она будет сидеть слева от вас, а я на своем обычном месте за столом.
– Слушаюсь. – Межеевский никак не мог взять в толк, что бы значило это странное вступление шефа, но счел за благо ни о чем не спрашивать.
Немирох взглянул на часы. До десяти оставалось пять минут.
– Дежурного внизу предупредить, что Войцеховская будет задержана? – вопросительно взглянул Межеевский на полковника.
– Нет, на это у нас еще будет время.
Поручик вышел и вскоре провел в кабинет Эльжбету Войцеховскую, она, судя по всему, и не предполагала, что ее ждет, спокойно и дружелюбно улыбалась, без тени страха и нервозности поздоровалась с полковником. Села на предложенное ей место.
– Что нового с этим страшным делом? Я все время о нем думаю. Порой мне кажется, что это просто какой-то кошмарный сон, который скоро кончится, и все встанет на свои места, но он не проходит. Увы, это явь.
– Да, – согласился полковник. – Это событие – тяжелый удар для вас и вашего мужа. Надеюсь, что все скоро выяснится.
– Вы знаете, кто убил Лехновича? – спросила Войцеховская. – Но ведь это новый удар для нас – узнать страшную правду, что один из наших близких друзей – убийца. Кто он?
– К сожалению, в данную минуту я пока еще не имею права говорить, тайна следствия. Но не позже субботы истина будет установлена. Я понимаю, что должен вам объяснить некоторые вещи.
– Ах, разве дело в этом! Я вообще предпочитала бы ничего не знать.
– Возможно, нам придется попросить вас с мужем о помощи.
– Ну конечно же, пожалуйста. Мы сделаем все необходимое. Вы можете вполне рассчитывать и на меня, и на мужа.
– Об этом мы поговорим несколько позже. А пока, – продолжал полковник, – я хотел бы пояснить, с какой целью позволил себе пригласить вас сегодня к нам.
– Право, это мелочи.
– В предыдущую нашу встречу я допрашивал вас, можно сказать, неофициально, мы, скорее, просто беседовали о событиях той трагической субботы. Но закон есть закон, и в следственном деле должен фигурировать наряду с другими документами протокол допроса Эльжбеты Войцеховской.
– Поверьте, это все пустяки. Вы можете задавать мне любые вопросы и записывать все, что вам необходимо.
– Мне не хочется злоупотреблять вашим временем, поэтому, основываясь на нашем предыдущем разговоре, я составил краткий протокол. Вам остается его только прочитать и подписать. Если я что-нибудь исказил, пожалуйста, поправьте, а если упустил – допишите. Все это не только разрешается, но и крайне
желательно.
Говоря это, полковник достал из ящика пачку цветных листов с машинописным текстом, протянул их Войцеховской и добавил:
– Мы провели у себя интересное усовершенствование. Надеюсь, оно приживется в следственном отделе. Теперь мы будем готовить протоколы в нескольких экземплярах на разного цвета бумаге, и сразу будет ясно: белый – для суда, красный – для прокурора, зеленый, традиционно, – для адвоката, а голубой – для нашего служебного пользования, желтый – в архив. Это очень удобно. Прошу вас, прочтите и подпишите. Но не все, а только экземпляр на голубой бумаге для нас.
Войцеховская внимательно читала протокол.
– Знаете, у меня нет никаких замечаний, – сказала она, закончив чтение. – Здесь все верно.
– Ну и прекрасно. А то я опасался, что придется переписывать или, того хуже, проводить весь допрос заново.
– Тоже ничего страшного не случилось бы.
– Хорошо. Вот вам ручка, подпишите, пожалуйста, все голубые экземпляры.
Войцеховская подписала листы и вернула всю пачку полковнику.
Немирох вложил документы в папку и спрятал ее в стол.
– Большое спасибо и еще раз простите за беспокойство.
– Вы что-то говорили о нашей вам помощи?
– Да. У нас большая просьба к вам обоим, и к мужу и к вам.
– А в чем дело? Вы так об этом говорите, словно речь идет о чем-то чрезвычайно важном.
– Для нас это имеет принципиальное значение, – пояснил полковник. – Следствие все еще пока сталкивается с определенными трудностями, необходимо уточнить буквально по минутам, как протекала игра, момент начала ссоры и время смерти Лехновича. Показания свидетелей очень разнятся в деталях. Поэтому мы хотим обратиться к вам с просьбой разрешить провести у вас дома следственный эксперимент.
– Только и всего? – Пани Войцеховская сразу успокоилась. А я-то уж думала бог знает что! Конечно, мы согласны. А как вы сможете провести этот эксперимент?
– Очень просто. Мы соберем всех присутствовавших в тот вечер в комнате, где разыгрались трагические события, и секунда за секундой будем их воспроизводить.
– Но ведь господин Лепато уехал в Англию. Нет и профессора Бадовича. Ну и, к сожалению, нет Лехновича.